Гореть

Пожалуй, он не ожидал того, что нечто подобное произойдёт между ними. Такое необычно странное и не решённое и от того накапливающиеся с каждым разом всё больше и больше, стоит увидеться мимолётно, ненадолго. Или даже просто вспомнить. Изредка пробирало даже от обычных воспоминаний. Дима, конечно, многое за свою жизнь повидал. Естественно и до встречи с Горошко у него были романы, что вспыхивали огнём, пламенем на съёмочной площадке и ударяли в голову так сильно, что отвертеться от мечт о совместном будущем было едва ли возможно. Совершенно не важно при том между кем вспыхивали эти чувства — он влюблялся и в мужчин, и в женщин, да и в принципе не особо разделял свои влюблённости и пылкие чувства. Издержки профессии из-за которых волей-неволей влюбишься в своего коллегу, с которым у вас по сценарию пылкие, яркие чувства. Не более того. Играя ведь ты проживаешь чувства героя и проникаешься ими, буквально нацепляя на себя чужую шкуру. Потому, можно спокойно перенять чужие чувства и даже принять их за свои (часто, кстати, именно на этом и легко сгорают только выпустившиеся, ещё зелёные актёры). Да даже если это и не романтические чувства в прямом смысле слова, то это в любом случае определённая энергетика, которую ты берёшь на себя, деля по сути одно тело уже на двоих. Кадр — и ты другой человек, с иными взглядами, чувствами, ощущениями, друзьями, любимыми людьми. Симпатия, влюблённость, чувства — всё это повторяется из раза в раз едва ли не на каждой площадке, на сцене, каждый день. Каждый день актёры вынуждены сменять лица, невольно принимать в друзья новых людей и влюбляться в тех, кто тебе лично, возможно, никогда и не понравился бы, но твоему герою от них сносит голову. Чеботарёв, если честно, по большей части, никогда не перенимал все эти чувства на себя. Примерял, играл, изредка увлекаясь и упиваясь короткой дружбой, мимолётными интрижками, что никогда не перестали во что-то такое уж серьёзное, но не перенимая по настоящему. Чтобы можно было гордо сказать, что нас, мол, свела сцена и мы заботимся/дружим/любим друг друга не чувствами наших героев, а своими собственными. У него такого не было. Хотя, он и не отрицает то, что такое бывает в принципе (даже среди его друзей много подобных пар, что уж говорить о мире в целом), как-никак, а влюблённые, по бóльшей части, имеют схожие интересы и как и в любой другой сфере, в кино и театре люди тоже могут найти пару с схожими взглядами и этими самыми интересами. И это интересно, поистине интересно. Получается, что люди, которые полюбили не героев, которых они играют, а самих актёров, как-то смогли разглядеть самого человека за маской персонажа? Более того этот человек им понравился, раз они решили строить с ним крепкие отношения, жениться или выходить замуж. Потому, что как-то так получалось, что у Димы всё рушилось именно на этом моменте. Когда он был молод и глуп и ещё не отделял себя от персонажей, то часто обжигался на этом. Стоило слететь маске и вот тебя не устраивает твой партнёр или же ты его не устраиваешь. Влюблялись ведь вы в персонажа, а жить приходиться с человеком, что просто его играл. Можно было бы и дальше играть (в конце-концов, кто из нас вообще актёр?), но нутро всё равно вырвется наружу. Из яблока — грушу не сделаешь, как и из себя в персонажа навсегда не превратишься. Что-то всегда вылезет и испортит до того идеальные отношения. Только вот с Серёжей было... По-другому. В отличие от интрижек и кратковременных отношений, между ними не было ничего того, что можно назвать любовью. Даже не совсем дружба, если так посмотреть. Изредка казалось, что между ними вообще ничего нет. Кроме общей «химии», взглядов, слов, касаний... Химии, слов, взглядов и касаний их персонажей. Мужчина не будет врать и отрицать, но Серёжа с самого начала ему, как человек, в целом объективно понравился. Почти ещё «студент», совсем зелёный, неопытный, но упёртый и умеющий легко показывать все свои таланты, выкладываясь на все двести процентов, отдаваясь роли без остатка. Диму это больше всего, как актёра может поразить другой актёр, поразило — он давно не видел, чтобы кто-то, а уж тем более «вчерашний» студент, так отдавался роли, фактически на время съёмок показываясь чужой душой, другим, совершенно полярным ему лично, человеком. Он вёл себя не так, как делал бы это будучи Сергеем Горошко, он говорил совсем не так, он даже дышал не так. Он жил Разумовским, говорил о нём со всеми (обсуждая даже самые мелкие грани чужого характера), грезил, извечно заботился будто бы о нём, трясся над ним, словно бы над реальным человеком. Говор, дыхание, движения, реакции — всё это было на площадке уже не его. Всё это было отдано Разумовскому, образ которого он вылепил из самого себя, будто какой-то Прометей. Он доверял своё тело персонажу, передавал контроль, спокойно его при этом отпуская. Горошко просто отдавался без остатка, до конца, до каждого вздоха. И Дима ещё тогда понял, что пусть это и хорошо-прекрасно, красиво и невероятно, поразительно, даже необычно и вроде как вполне профессионально, только до добра это самого Серёжу не доведёт. Ну слишком уж он молод для того, чтобы вот так отдаваться в чужие руки, словно не заботясь о своём разуме, о теле. Психика может в любой момент перемкнуть и всё — пиши пропало, молодой актёр погрузился в депрессию или ещё чего хуже... С его слишком подвижной и при этом всё ещё тонкой психикой каждый отыгрыш мог оставить заметный след — рубец, который потом не сойдёт просто так. И Чеботарёв, на правах человека, что был с ним рядом не постоянно, но довольно часто, что поддерживал его героя, решил помочь самому парню, став, фактически наставником, как он сам считал. Навряд ли прямо таки родительской фигурой стал Дима, но вполне внушительной и важной. Конечно он не настаивал в своей помощи и заботе, Серёжа сам принимал её, вполне охотно даже... И как же смешно потом было понять, что перемкнуло его из-за Димы. Психика не выдержала и с грохотом взорвалась, потому что парнишка, вместо того, чтобы принять Дмитрия за наставника, влюбился в него. С другой стороны... Ну, а что ты ещё, взрослый и мудрый наставник, ожидал? Заботишься, указываешь томным голосом на немногочисленные ошибки, поправляешь, помогаешь, фактически лапаешь на всяких интервью, говоришь о сексуальной энергии между вами и всё это за пределами площадки, уж точно не от «сильного погружения в персонажа», а от себя лично... Конечно, голова у мальчишки взорвётся салютом, ведь налицо все признаки симпатии (при том, что самое прекрасное, симпатии взаимной, как Горошко стал считать). Серёжа влюбился в него. При том это нельзя было списать на любовь их героев, Дима сразу понял — точно нет. Серёжа влюбился не в Олега Волкова, Серёжа вообще сделал выбор в пользу Дмитрия Чеботарёва и влюбился именно в него. В такого заботливого, спокойного, красивого, взрослого, прекрасного... Ну прям прынц! Вот только... Влюбиться-то он влюбился, но признаваться не особо спешил. Может, в силу юности ждал, когда мужчина сам подойдёт к нему, объясниться быть может. А может вовсе припрет в гримёрке и томно скажет что-то такое от чего ноги станут ватными... Всё же пылкость в Серёже в то время бушевала знатно (Дима видел и считал это за норму, но у Серёжи эта норма тоже изредка... Задиралась) и один чёрт знает, что он думал и что представлял тогда. В общем-то, так и проходили их совместные съемки: Горошко глядел на него украдкой горящим и бешеным взглядом, улыбался приятной полуулыбкой (явно не такой, какую строил на камеру, играя Птицу), был рядом, но первым на диалог будто бы не шёл. Хотя, и это было видно, его же самого это выводило из себя и злило. Но даже действиями он старался не выдавать себя, пускай мужчине хватало и одного его взгляда. Похоже он и сам до конца не мог принять или скорее понять эти чувства, мучаясь выбором... А Дима? А что Дима? Дима же наставник. Ни на какие отношения настроен в общем-то не был, даже не особо рассматривал такой вариант. Да, паренёк красив, пылок и молод — с таким грех хотя бы не попробовать (к тому же, Дима соврёт если скажет, что он вообще не понравился ему в любовном плане), но... Отчего-то Чеботарёв думал, что их сексуальная энергия в принципе так и останется на площадке и что его, что Серёжу, не заденет, не повлияет. Непонятно почему он вообще так вдруг решил. Вроде ж наученный, опытный, а всё равно решил, что пронесёт и не повлияет! Что это, мол, только между их героев такая буря и страсть! Как-никак отношения Разумовского и Волкова — отдельный разговор, который на них влиять ведь не должен, но... Повлиял. Сильно. И на него тоже. Сначала мужчина думал, что эта забота и в правду от Волкова, словечки те же использовал, вёл себя также, как и Олег в целом; уж слишком он в него влез, так же как и Разумовский в Серёжу, но потом же стало доходить, что слова, забота и поддержка его. Он сам делает это, просто потому что ему в действительности не всё равно замёрз ли Серёжа или нет, хочет ли он кофе и где он снова, чёрт возьми, забыл свои очки. Он был интересен ему с самого начала, как актёр, как человек, но вот именно тогда, на площадке, после многих сцен, прожитых практически наедине и на одном дыхании, пробудилось желание быть рядом больше времени, чем они проводили вместе. Это и была самая настоящая, неподдельная, человеческая, если совсем упростить, влюблённость. Когда тебе не всё равно на человека. Когда хочешь, чтобы у него всё было хорошо. Когда хочется быть рядом и радовать человека, не важно чем и как. А потом ещё и эта «треклятая» сексуальная энергия, что возникла между ними, коротко зажглась как-то, а уже потом разрослась в огромное и буйное пламя... Она была, пожалуй, последней каплей, после которой Дима и понял: всё, тушите свет — ложитесь спать, потому что это уже даже не влюблённость. Это настоящая любовь. Без сомнений. Сложно описать то, что это в принципе было. Даже сейчас не до конца понятно что же это было в итоге, уж слишком запутанно... Не типичный грубый и резкий секс и ни разу не грязная и пошлая эротика. У них было тоньше, намного тоньше и при первом взгляде даже не всегда особо видно и заметно. Между ними был интим. Постоянная интимная атмосфера, когда собственное дыхание смешивается с чужим дыханием, когда губы в сантиметре от чужих губ, когда руки сжимают непозволительно долго и крепко (словно вовсе боясь разжать), когда тела настолько близко, что ткань потирается о ткань, когда движения одного останавливаются где-то на половине и продолжаются уже движением второго, идеально сочетаясь, представляя единый организм. И вместе с этой атмосферой, конечно была и напряжённость, что не проходила стоило даже выйти из роли. Сексуальное напряжение посещало даже на интервью или просто при нахождении рядом, выражаясь в особых и долгих взглядах, словно случайных касаниях и редких, дрожащих вздохах. Когда пару секунд, затаив дыхание глядишь в сторону, слушаешь внимательно чужой приятный голос, а когда очередь доходит до тебя мимолётно теряешься и вздыхаешь дрожаще. И так было одновременно с обеих сторон. За площадкой вообще было всё, что было у их героев и даже больше, ярче и громче, потому как это их чувства — двух реальных людей, что живут не по сценарию, написанному каким-то там человеком. Такие их отношения, несмотря на всю сложность, были (да и остаются) искренними, чистыми и интимными. Только их нерешённое, натянутое тонкой красной нитью меж тел, сексуальное напряжение. Словно бы им очень хотелось быть рядом постоянно. Даже не целоваться или заниматься любовью перед зеркалом в гримёрке, а просто быть рядом. До интимного близко, вольно трогать друг друга руками, изучая тела, произносить вслух те чувства, что кипят в груди, тихо, лишь для друг друга. Оба этого желали, но оба не решались сказать об этом. Потому что считали это слишком непонятным. В конце-концов, ну какое сексуальное напряжение вообще? Легко понять чувства после поцелуя, легко распознать их после слов признания, но понять это? Навряд ли кто-то мог бы это объяснить и понять, если сами они не понимают и себе же не могут объяснить, хоть и упорно пытались это сделать ночами, лёжа в невозможности уснуть. Ох-о, Дима помнит те ночи. Когда лежишь на кровати, уставший, как собака, после смены, хочешь отправиться в царство Морфея, но тут возникает чужой образ перед глазами, буквально на мгновение, и ты уже не можешь думать ни о чём другом. Это те самые ночи, в которые он уже не решался даже писать Серёже, потому что казалось одно сообщение сродни выстрелу в голову (себе или Серёже, мужчина так до сих пор и не понял), будто это приведёт к чему-то ужасному... Теперь-то Чеботарёв понимает, что это наоборот бы помогло тогда. В конце-концов они ведь могли объясниться раньше, намного раньше, но не смогли. Испугались? Быть может и так. Серёжа тогда подумал, что просто всё это надумал и сжав зубы не стал писать, считая, что Дима, если бы чувствовал что-то в ответ — написал бы первым. Ну, грубо говоря понадеялся, что мужчина постарше его, поумнее и умеет разбираться в своих и чужих чувствах. Дима же писать не стал, потому что подумал, что станет слишком настойчивым, даже назойливым и сломает и без того изрядно поломанную психику. Не хотелось наседать на парня с своими чувствами, если он с собственными то не особо справлялся. Всё ему казалось, словно он вовсе «заставлял» Серёжу любить себя... В общем-то, оба подумали-подумали... А потом ещё подумали-подумали и никто так никому не написал, считая всё это просто бредом и каким-то наваждением. Оба сошлись во мнении, что это пройдёт если просто игнорировать. «всё Разумовский и Волков виноваты, запутали своими чувствами и сексуальной энергией!», — так тоже думали. А на самом деле сами запутались, а распутываться не решились. Но вот прошло уже два года, головы остыли, грядёт новый фильм и новые эмоции вместе с ним. В первую очередь — их эмоции и изменившееся реакции. Серёжа повзрослел, превратившись из парнишки и мальчишки в вполне взрослого и уверенного мужчину, что однако смотрит на него ну абсолютно тем же взглядом. А сам Дима изменился ненамного, по крайней мере внешне, но что точно в нём поменялось, так это отношение к всей этой ситуации. Отношение теперь было такое — надо решать что-то, пока и его голова так же, как и серёжина два года назад, не взорвалась. Потому, что если оба будут с дырявыми головами, хорошим концом эта история явно не кончится... С другой стороны, возможно эта безбашенность их и сблизит. С Серёжей может быть что угодно, Дима уверен... Чеботарёв коротко зевает, осматриваясь бегло по сторонам. Да-а, раззевался он, неужто не выспался? Или просто уставать стал, интересно из-за чего. Или скорее из-за кого... Что-ж, уже не важно. Мужчина коротко глядит на часы и тут же саркастично вздыхает. Сказал же, что будем репетировать, прогонять текст, чтобы не опаздывал, а Серёжа как всегда... Дверь с грохотом отворяется, стоит Диме убрать взгляд с часов. — Блин, Дима, прости, что задержался, — тараторит Серёжа, топчась на входе, шаря по карманам, как-то странно прикусывая губы. Чеботарёв непонятливо изгибает бровь, но пока ничего не говорит, глядя на Горошко. — Я просто... Короче, просто держи. Он в пару шагов оказывается перед Димой и шикнув на самого себя, протягивает ему шоколадку. Стоп, шоколадку? Ну да, самую обыкновенную плитку молочного шоколада, без которого Дима «работать не может». У него всегда есть запасная в гримёрке, к тому же многие друзья просто так таскают ему разный шоколад, зная о его любви к этой сладости, но Серёжа... Серёжа ещё никогда. Наоборот, это сам Дима извечно таскал ему кофе, при очередной поздней репетиции. Да, кто-то за два года здорово изменился выходит? «и что? значит ты действительно опоздал из-за того, что решил принести мне шоколад?», — едва сдерживаясь от того, чтобы не рассмеяться от этого, думает про себя мужчина. Ну Серёга, ну артист, ну даёт! Не перестаёт удивлять, что раньше, что сейчас. Да и навряд ли в принципе перестанет. — Я не знал какой у тебя любимый и не уверен понравится ли, но, — тянет Серёжа, потирая шею, садясь рядом с Чеботарёвом на диван, вздохнув. Он снимает очки и вертит их в руках, бесцельно рассматривая. — Решил, что этот всё же вполне вкусный. — Ха, спасибо, — коротко усмехается мужчина, шурша обёрткой. — Я люблю любой, разницы нет, так что ты правильно решил... Будешь? Он тут же протягивает ему пару кусочков шоколада, коротко улыбнувшись. Горошко прыскает от смеха и снова нацепляет на кончик носа очки. Он проводит рукой по волосам, зачёсывая чёлку и всё ещё с полуулыбкой на лице, продолжает: — Я же и так опоздал. Разве не лучше сразу начать репетировать? — Но ты принёс шоколадку, — уже в открытую по доброму смеётся Дима, откусывая сладость, всё так же протягивая кусочки Горошко. — Так что простительно. И вообще, пару минут, пока мы её съедим, ничего не сделают. — Ну ладно, — тянет Серёжа сдавшись, принимая шоколад из чужих рук, кусая и задумчиво глядя в потолок. — Пару минут, так пару минут... Дима хитро улыбается, смотря на Серёжу со стороны, продолжая кусать шоколад.

***

— Думаю, на сегодня хватит, — положив бумаги с сценарием на ближайшую тумбочку, произносит Дима и чуть разминается, потягиваясь. — Не будем бежать впереди паровоза. У нас всё равно есть пару дней до съёмок, ещё успеем отрепетировать весь сценарий, можешь не переживать. — Да я не особо-то и переживал, — коротко усмехается Горошко, снова надевая очки, поправляя изрядно растрёпанные после репетиции, волосы. Конечно, когда ты валяешься лицом в пол, играя психически больного, ни о какой причёске не идёт и речи, потому Серёжа сейчас выглядит, как актёр, пришедший на кастинг «домовёнка Кузи». Но даже в таком виде, каким-то образом, умудряется выглядеть вполне опрятным и, конечно, красивым. Стоит только отряхнуть быстро мелкую грязь с рубашки и звезда вновь сияет. — Как будто с тобой можно переживать, Дим. Он весело усмехается, быстро высунув язык, снова, как раньше дурачась и с своего же поведения хрипло смеётся, сразу прикуривая сигарету. Закашливается и смех его становится хрипловатым. Он почти тут же и отворачивается в сторону, рукой размахивая едкий дым. Ловко выхватывает телефон и печатает что-то, делая пару шагов в сторону, собираясь уже уходить. «может, девушке своей пишет?», — думает вдруг мужчина и внутри быстро и резко колет иррациональной, на первый взгляд вовсе беспочвеной, ревностью. Лицо Димы мимолётно дёргается, словно он испытывает какой-то физический дискомфорт, однако, вздохнув, мужчина возвращает себе контроль, раздумывая уже менее яростно и пылко. — «ну, а что ты хотел? два года прошло, неужели он за это время ни с кем не мог начать встречаться. только одному тебе “верен„ был?» Конечно может быть. Серёжа интересная, разносторонняя личность, он молод, красив и давно популярен среди девушек да и парней тоже. В конце-концов, он ведь мог также, как и с Димой, на новых съёмках воспылать к кому-то чувствами, по настоящему влюбиться и начать отношения... Может быть кто-то другой оказался более активным и уверенным в плане признания? Однако с другой стороны, то что всё никак не даёт мужчине покоя... Пока Горошко не видит его взглядов (по крайней мере, он очень надеется, что это так), Дима смотрит на него, изучая знакомые, но всё же изменившиеся черты лица и понимает: глаза у него остались такими же. Серёжа смотрит в его сторону (да и в принице в его присутствие) так же мягко, едва-едва трепетно и неспокойно, но также влюблёно, как и раньше. Да, он стал несомненно поспокойней рядом с ним, ведёт себя явно сдержанней, «по-взрослому», но взгляд точно такой же, Дима это просто видит и уверен в этом... Чеботарёв коротко, чуть грустно улыбается, смотря неотрывно на весёлую, яркую и всё такую же подвижную мимику, сменяющую эмоции, как кадры фотоплёнки. всё же какой он красивый... Дима вмиг притворно кашляет, отвернувшись в сторону. Опять по новой начинает крыть чувствами, которые он испытывал так ярко последний раз на последней их совместной съёмке. К этой буре ещё добавляется совершенно непрошенная ревность, что где-то внутри постепенно колется. Раньше такого и в помине не было (Дима даже и не догадывался, что может быть таким... Собственником, что ли). Докатились, одним словом. Вроде чувства отжили, за эти месяцы, своё, прошли, ну или хотя бы должны были стать чуть более тихими, спокойными, с привкусом точки и доброй ностальгии. Они не должны быть такими же горячими и взрывными, как салют, которыми они были раньше, просто потому что это нелогично. Они изменились, став другими людьми, более осмысленным и взрослыми. Разве чувства могут вновь загореться и быть совершенно такими же, что и раньше? Но, видимо, могут. Тот неведомый огонёк, что был и раньше с ними почти постоянно, разжигается между ними снова, неприятная, но такая тягуче-желанная, нить интимного напряжения натягивается вновь. Они, казалось, переболели, переросли и пережили, опять обманывали себя, думая, что это взаправду так. Нет. Всё ещё кипит под кожей и пылает в груди, по ощущениям ещё ярче и сильнее. И оттого в голове набатом взрываются салютом мысли: «сейчас он опять уйдёт и всё будет так же. снова начнутся недомолвки, что и раньше. решать их вовремя не выйдет, потому что съёмки также закрутят. не успеешь моргнуть, как всё взаимодействие кончится или сведётся к минимуму лишь на презентациях, интервью, встречах, вечно у всех на виду... и после опять бессонные ночи, злость на себя за бездействие, ожидание новой встречи..» Чеботарёв хмыкает. Может его мысли слишком уж тёмные и не позитивные (что для него тоже вовсе неожиданность) и в этот раз действительно будет по-другому, но... Он уже не надеется. Пустить это всё на самотёк, даже просто отложить на потом, — прямая дорога к тому, чтобы снова забояться своих чувств, ситуации в целом и повестись на ложное ощущение того, что всё пройдёт само собой. Снова сделать вид, словно всё хорошо и в их взаимодействии нет никаких проблем. Нет, он так не хочет. И Серёжа тоже. — Ты свободен сегодня вечером? — дежурно спрашивает Чеботарёв пару минут своих раздумий спустя, всё также глядя на Серёжу вопросительно. Тот тут же поворачивается и чуть склоняет голову в бок, быстрым движением засунув телефон в карман брюк. — Допустим. А что, хочешь куда-то позвать? — усмехается он, глядя на Диму просто неотрывно. Это шанс. Не единственный, но пока легкодоступный, шанс и хороший вариант. Точно вариант остаться наедине и объясниться. Конечно, атмосфера клуба не особо-то располагает к осмысленным разговорам, но... Будто им они так уж нужны? Им бы хотя бы просто поговорить, побыть наедине без цели что-то отрепетировать. Просто побыть обычными людьми... Друзьями? Дима не уверен, что он может называть так Серёжу, но пусть. Лишь бы не извечные и уже противно звучащие в голове, вечно дежурные «коллеги». Они просто хорошо проведут время в хорошей атмосфере, да, несомненно. Немного выпьют, быть может, а там и язык развяжется и может что-нибудь из этого и выйдет. Дима не сторонник того, что все решения нужно принимать под действием чего-то, что это помогает искренности, однако никаких решений он принимать и не настроен. Отдых. Дружеские посиделки со стаканом пива и разговоры по душам. Он ведь может сходить с Тихоном отдохнуть, так почему просто также не отдохнуть с Серёжей? К тому же он уже не маленький и Дима ему больше точно не наставник... — Думал в клуб сходить, выпить. Не хочешь присоединиться? Отпразднуем начало съёмок, — говорит несколько невпопад и будто нелепо, Дима, чуть почесывая шею. Горошко усмехается и делает один шаг к нему. Диму почему-то вдруг пробирает от этого его движения и мимики, но он упорно держит лицо. — Вообще, ребята предлагали всем вместе собраться... — как-то более тихо, вкрадчиво, говорит он, снова склонив голову в сторону. У Димы сердце в ушах стучит и в голове всё повторяется: «нет, ну почему... неужели наедине не побыть никак? совершенно никак, совсем?» Конечно он не против сходить с ребятами, но... Тогда они с Серёжей снова не смогут толком поговорить, он точно весь вечер будет отираться около Ромы, а сам Дима будет глядеть и глядеть, постоянно лишь наблюдая. Мужчина сам ненавидит эту свою черту, но унять её просто не в состоянии. — Я думал ты захочешь со всеми сходить или типа того. — Нет, я хочу... С тобой, — на половине фразы Дима понимает, что не знает причину по которой не хочет идти в клуб со всеми. Нет, конечно на самом деле знает и понимает, но не может же он в лоб сказать Горошко: «я хочу пойти только с тобой, чтобы впервые оказаться с тобой на нейтральной территории наедине и просто поболтать, чтобы не глядеть на всех, кто заговорит с тобой, волком. потому что я буду смотреть на всех волком, ибо хочу сам говорить с тобой, но не могу». — Ну так и что? — Хорошо, — резко соглашается Серёжа, коротко ведя плечами. Он проходит до двери и кивает. — Тогда пойдём, я могу показать пару хороших мест. — Ага, — как-то тупо кивает мужчина и шагает за Горошко. Внутри снова кипит и переворачивается.

***

Дима смотрит на свой стакан, в котором уже на дне плещутся остатки пива, заказанного быть может около часа назад. Он вздыхает, взяв в руку кружку и всё же допивает пару глотков напитка. Музыка здесь ударяет по мозгам и оттого мужчина чуть хмурится. Не сказать, что он настолько стар чтобы после рабочего дня шататься по барам, но... Да, он бы не отказался сейчас просто уйти в отель и лечь отдохнуть на мягкую постель. Несмотря на то, что энергии в нём, как всегда и всем казалось, уйма, всё же под конец несомненно эмоционального дня даже этот огромный запас энергии в нём может кончится и ему захочется просто поскорее оказаться где-нибудь в тихом, спокойном месте, желательно с мягкой и удобной кроватью. Да, и у него батарейка может истратить свой заряд... Особенно когда рядом такая эмоциональная юла-Горошко, что извечно двигается, дёргается, кружится. С ним не заскучаешь и пускай сейчас он изменился и уже менее, скажем так, хаотичен, но всё равно частички чего-то такого громкого, яркого и поистине взрывного всё ещё сохраняются в нём. Дима ничего против не имеет, просто смешно всё же наблюдать за ним таким настоящим и открытым. Всё же он в кадре и он в жизни — практически параллельные личности и от того, будто бы невероятно приятно осознавать, что Дима может видеть его настоящим. Ещё приятнее понимать, что с ним он может быть открытым. Мужчина интуитивно словно уверен, что несмотря на все недомолвки в их отношениях и некую вполне понятную напряжённость, Серёжа с ним открыт. Не стесняется говорить что-то ему, не боится глупить и не боится вести себя также, как, наверно, вёл бы себя наедине. Быть может это и есть такое особое горошково доверие? Пускай и не такое же безусловное и понятное, как между ним и Ромой, даже Тихоном или ещё более близкими друзьями, но точно ж доверие. Их личное, не до конца понятное (впрочем, как и всё в их отношениях) доверие. Ему не обязательно говорить какие-то откровенности о себе или своей жизни, делиться проблемами (хоть он поди и знает, что «Дима всегда поможет, всегда готов». спасатель без жилета) он может даже просто молчать в его присутствии, смотреть в сторону, будто бы не обращая на него никакого внимания, но на самом деле таким образом, можно сказать, общаясь. Он просто не боится его, как человека, чувствуя, что Дима не навредит ему даже ментально (как говорится, лишнего слова не скажет), ведь мужчина открыт и не скрывает совершенно ничего от него и потому сам Горошко не боится предстать столь же настоящим, открытым, без масок персонажей или какой-то «лучшей версии себя». Наверное, он просто полюбил самого Чеботарёва настоящим, без масок, открытого и оттого прекрасного, потому и показывает себя открытым и читаемым в ответ. Читаемым только для Димы... По коже бегут мурашки и мужчина коротко усмехается, переводя взгляд на Серёжу. Он задумчиво глядит на танцпол, развалившись на барном стуле, вольно уложив локти на стойку, изредка попивая мартини, что по правде тоже уже было почти на дне, из бокала. Его точеный профиль до сих пор завораживает и буквально заставляет рассматривать, всматриваться в красивые черты лица. Раньше он был несколько будто непонятным, не до конца сформированным и оттого неясным, замудрённым, излишне геометрическим даже. Сейчас же он оперился, распушился во всю ширь, пригладился чутка и предстал по-настоящему собой. Таким красивым в спокойствии, аккуратным и учтивым в общении и поведении, но в моменте с всё ещё проявляющимися замашками, не детскими, но такими мило-дурашливыми... Словно идеальный баланс между юностью, что всё ещё не догорает в нём, и зрелостью, которую он постепенно обретает. И ему так идёт это перепутье. Он будто сам осознаёт своё состояние, полностью принимает его и кайфует. Нет, это ведь правда так. Он состоялся как актёр, что участвует в стольких интересных и больших проектах, пробует себя в музыке, имеет столько друзей и море знакомств. До полного счастья ему не хватает только успешной личной жизни. Хотя, Дима не знает — может и она у него уже устроена? Тогда впору лишь позавидовать, потому что мужчина не помнит, чтобы в его двадцать пять у него было всё это... Но, нет, всё же завидовать Чеботарёв не собирается, он лучше искренне порадуется. Всё же Серёжа, кажется, счастлив. И это хорошо. Осталось только объясниться, разобраться им двоим в их же взаимоотношениях и тогда все будут счастливы и довольны. — Дим, — сквозь музыку мужчина различает голос Горошко, что заметно придвинулся к нему. Его лицо освещается мигающим светом с танцпола, выцепляя одну сторону и затемняя другую. И это так необычно подходит ему, что кажется, будто Чеботарёв смотрит на портрет Серёжи, который нарисовал художник, сумевший так живо передать светотень... Тот чуть хмурит брови и усмехается, приподняв уголок губ. Милая ямочка, что появляется на его щеке, заставляет и самого Диму, не понимая этого, расслабленно улыбнуться. — Зову его, зову, а он молчит и пялится. Перепил? Мужчина проводит рукой по волосам, хрипло усмехаясь и смотря перед собой чуть прикрытыми глазами. Музыка снова бьёт по ушам, но в этот раз как-то по особому: словно звенит в ушах фоновым, нескончаемым, шумом, в котором едва отличимы его беспорядочные мысли... Ох и, черт, сколько же этих беспорядочных мыслей — целый бардак! Хотя, и вправду, откровенно засмотрелся он и слишком уж задумался, глядя в упор на Серёжу. Ведь думал ещё, что наедине не станет вести себя так, не будет неотрывно смотреть, протирая в друге дыру, со спокойной головой предстанет наконец, просто побудет рядом, расслабиться, а в итоге... Но неужели правда проблема в том, что он с алкоголем переборщил и оттого и мысли столь спутанные и взгляд на одном Горошко задерживается? Так ведь он выпил всего ничего, один стакан пива, не больше... В любом случае, давно его так не уносило, наверно с самых студенческих времён. — Да нет, просто задумался, — отмахивается мужчина и вдруг чуть отворачивается, кашлянув. Серёжа снова ведёт плечами и берёт бокал в руки, с задумчивым видом отпивая из него. — Всё никак съёмки из головы не выходят, да? У меня, честно, тоже... — говорит он словно по особому обеспокоенным голосом, проходясь рукой по волосам, чуть приглаживая их. — Просто ещё ведь столько проработать надо, обдумать, отрепетировать... — Нет, даже не в съёмках дело. — прерывает его Дима, сглотнув вязкую слюну. Со вздохом он продолжает. — Продумать и отрепетировать мы ведь всегда успеем, это не проблема. Меня другое заботит. Горошко снова сводит брови к переносице и отворачивается от него, устремив взгляд на танцпол. Он медленно пьёт мартини и весь дёргается, вертится, будто находясь не в своей тарелке. Ему явно не комфортно. — Хм, и что же? — тянет он тихо, всё также не глядя на Диму. «ты», — хочет сказать Чеботарёв, но вовремя прикусывает язык. Нет, похоже он и вправду пьян. — Не важно, — роняет мужчина и вздохнув, вдруг встаёт, разминая затёкшое тело. Он смотрит на Серёжу и пару секунд спустя, тянет с усмешкой. — Видимо, я действительно староват для походов в клуб, извини. Пожалуй, мне пора. У Серёжи округляются глаза и заметно вытягивается лицо, становясь из-за освещения, каким-то странно синим. Горошко почти вскакивает за ним и хватает за руку. Дима ахает для себя неожиданно, потому как Серёжа сжимает запястье с большой силой, которую он не ожидал. Это не больно, но это такой напор, что Чеботарёву кажется — момент и он уплывёт и только ладонь Серёжи на его запястье его и удержит. — Нет, Дима, стой! М-может ко мне? — говорит запыхавшись, нервно проводя кончиком острого языка по губам, встряхивая головой. Он рядом с ним резко, из до того спокойного, почти отстранённого человека, что глядел словно в никуда на танцпол превращается в некую бурю, что закручивает себя вихрем, вытягиваясь и Диму затягивает с собой за компанию. — От меня ведь ближе, помнишь? Дима неловко улыбается, взяв и опустив руку к ладони Серёжи, осторожно разжимая её. Очень давит в себе эмоции, бьющие через край, ревущий и рычащий собственный голос: «согласись! согласись, дурень, не упусти! беги!» И Дима действительно бежит, как и велит голос. Только в обратную от Серёжи сторону, будто убегая от света во тьму, в своё тёмное царство. Словно боясь обжечься об свет Серёжи... Да, именно так. Бежит, желая решить всё, ибо не может — от горла, вниз, расходится странная, пульсирующая боль, обжигающая. Стоит вздохнуть тут рядом с Серёжей, как лёгкие обжигает и сквозь эти ожоги становится тяжело дышать. Чеботарёв чувствует, что должен обжечься ещё и ещё, приблизиться и окутаться огнём всецело, начать гореть ярче, громче, быстрее. Но инстинкт самосохранения пищит в голове сильнее, заставляя бежать. — Не хочу тебя стеснять, Серёж, — роняет галантно и учтиво, словно какой-то граф из XIX века, пока внутри всё лавой обливается. Дима вообще старается дышать короткими вздохами, ибо стоит вздохнуть больше обычного, набрать побольше воздуха в лёгкие, как всё начинает пылать и в буквальном смысле колотить, двигаться, всё же словно вынуждая его шагнуть к Серёже. Коснуться его, обнять, просто поговорить, просто не уходить и не оставлять его и самому не возвращаться в пустой номер отеля. Мужчина сжимает зубы, выдыхает длинно и ветвисто через нос. Чувства внутри полярны и бьют в голову, как будто звонкий колокольный звон. — Так что я пой-... Ай! Стоит Чеботарёву отойти в сторону, как в него врезается какой-то пьяный мужик, что обливает его пивом. Серёжа, стоящий рядом, охает и быстро подбегает к нему, сжав отчего-то чуть резковато плечо, приблизившись. Он смотрит как-то по особому грозно и зло (Дима угадывает в его глазах явно Птичий взгляд) в сторону пьяного мужика, что промямлив «сорри-сорри», шатается то в одну сторону, то в другую и шагает к выходу. Чеботарёв поджимает губы чуть, опустив голову, рассматривая свою рубашку, насквозь вымоченную в пиве. Кожа на груди и прессе неприятно липнет из-за пива, а мокрая ткань очень противно холодит и почти не отлепляется от кожи. — Черт... — тянет он сквозь зубы, оттянув рубашку пальцами. В голове мысли резко меняют курс, весь план разваливается карточным домиком. Дима поджимает губы, чувствуя как же у него болит голова от всех этих мыслей, которым уже тесно внутри — так они просятся наружу. Серёжа вдруг хлопает его по плечам и чуть резковато тянет в сторону. — Пойдём в туалет, сейчас отмоем, я помогу. Чеботарёв пару раз моргает, не понимая точно ли это сказал Серёжа. Серёжа? Который Горошко? Что вот ни разу не пошутил ни о чём, не усмехнулся и даже не заулыбался, а лишь с серьёзным видом предложил... Помочь? Диме кажется, что у него в голове что-то будто начинает странно трещать, как будто ломаются некие шестерёнки. — Да тут пятно-то едва видное, ты чего, — говорит в ответ Дима, хлопая глазами несколько удивлённо. Серёжа мученически стонет и потирает переносицу, подняв на него усталый взгляд исподлобья. Таким взглядом глядят родители на детей, что капризно что-то отрицают. Дима никогда бы не подумал, что у двадцатишестилетнего Серёжи Горошко будет такой взгляд. — А на улице дождь, ты собираешься все съёмки шмыгать и бесить меня? — говорит он с раздражением в голосе. Только вот явно наигранным. У Димы невольно дёргаются вверх уголки губ. Он понимает его уже настолько, что знает, что сейчас он играет. Раздражение — наигранно, Дима может заметить, что наигранно профессионально. Но уж слишком ярка эмоция под этой игрой — ни чем не скроешь. Ибо Серёжа явно переживает. За него переживает. И это переживание он выражает в заботе, которую в свою очередь скрывает язвой и наигранным недовольством. Боится, думается Диме. Впрочем, словно бы он лучше? Точно такой же ведь, также играет постоянно, стоит остаться рядом с Серёжей, делает вид, что рядом с ним не горит. — Мой глаз начёт дёргаться уже на второй день! — Пха, ладно, ладно... — быстро затухает мужчина, взяв Серёжу, что протянул ему локоть, почти под руку. Горошко смотрит по сторонам, облизывает губы, глазами рыская по залу в поиске туалета. Такой его возбуждённый, напряжённый и натянутый вид будоражит и чем то пробирает до мурашек. Этот точеный профиль в свете клубного освещения, эти глаза, вдруг ставшие тёмными, почти чёрными, хотя до того отливали зеленью, эти руки с проступающими венками, все в пятнах витилиго, которые сейчас нельзя рассмотреть (а так хочется), что сжамаются на его руках... Всё это пробирает и Дима снова чувствует то, как же его кроет. Он облизывает губы, натужно усмехнувшись. — И с каких пор ты стал таким заботливым? Серёжа закатывает глаза устало и ядовито надменно, шагая наконец и ведя Диму, что идёт под руку от него. Пару секунд он молчит, а после словно с укором, почти в обидчивом тоне, выдыхает нравоученно: — С тех, когда ты, по-видимому, перестал о себе заботиться! Дима скрывает улыбку, отвернувшись в сторону. Повзрослел, возмужал, сам стал учить... А по щекам всё ещё расходится румянец, уши краснеют, когда он говорит что-то такое яркое, громкое и открытое, лично Диме. Мужчина каждый раз думает, что это что-то такое милое, что у Серёжи никогда не пропадёт. И хорошо, если так. Такая черта нисколько не стыдная и не детская и беспокоиться о ней не стоит. Чеботарёв улыбается ярко и добро, ласково, когда Серёжа вдруг по дороге оборачивается на него, глядя каким-то особо проницательным взглядом, который тут же отводит после этой улыбки, вновь алея щеками, чертыхаясь и что-то шепча себе под нос.

***

Странно, но туалет пустует. Казалось бы разгар ночи, но ни одна кабинка ни кем не заполнена, даже... Интересно. Неужели все так отрываются на танцполе? Может оттого Серёжа так пристально туда и смотрел, что там происходило что-то невероятное интересное... Но, не суть важна, впрочем. То, что нет людей даже на руку. Приятный приглушённый свет и тихая музычка немного чистят мысли, только вот напряжения не сбавляют. Дима смывает с рубашки противное пиво, фактически больше размазывая пятно от него по белой ткани. Да уж, придётся в отеле это потом отстирывать. Лишь бы потом не осталось жёлтого пятна — такая хорошая белая рубашка, в конце-концов... Серёжа стоит где-то сзади, спиной уперевшись в стену. Он глядит явно ему в спину — Дима это чувствует. Смотрит, разглядывает его голый торс, смотрит, как по коже стекают капли воды, как Дима берёт в руки бумажные полотенца и вытирается. Горошко поджимает губы и явно перебирает в голове массу слов, с которых можно начать их диалог. Хочет начать первым. Грубо говоря, Дима мог бы сделать первый шаг, заговорить с ним, как-то направить. Но он чувствует, что Серёжа сейчас явно более готов, потому уступает ему первое слово. Только конечно, с тем, что «более готов» мужчина явно перегнул — Горошко чувствует себя выкинутым в Антарктиду человеком, у которого забрали всю одежду и который теперь яростно перебирает варианты того, что можно сделать, чтобы не сдохнуть. — Дим... — произносит как-то по особому гулко, тихо. Дёргает плечами, практически отлипая от стены, шагая раз, два. Шаги стуком отдаются в ушах, чуть звенят. Серёжа останавливается совсем близко, за спиной Чеботарёва. Дима может увидеть его лицо в зеркале напротив. Напряжённое, тёмное, с сдвинутыми к переносице бровями и вытянутыми в белую нитку губами. На таком его лице не видны даже пятна витилиго, оно в общем кажется излишне белым, словно бы окунутым в стойкие белила, что используются для макияжа. — М? — мычит Дима не поднимая глаз и не отвлекаясь, лишь сильнее сжимая руки на ткани, выжимая её. — Нам надо поговорить, — говорит на выдохе, опустив взгляд вниз. Носком туфель коротко, почти по кругу, ведёт по полу, но потом сам себя отдёргивает, буквально дёргается и выпрямляется, вновь не зная куда деть взгляд. — О чём? Дима решает поюлить. Сам не до конца понимает ради чего. Неужели страх? Скорее просто какое-то неясно поганое чувство, будто что-то внутри сдохло, мешает и не даёт просто повернуться и сказать всё, что крутится на языке каждый раз при встрече с Серёжей. — Чеботарёв, не издевайся. — говорит с рычащим придыханием. Так говорят, когда напряжение внутри смешивается с гневом, злобой... Дима резко понимает, что сам почти буквально сейчас взял ведро этой самой злобы и вылил его на напряжённого Серёжу. Того от такого, естественно, закоротило. Теперь вот — глазами искры пускает и шипит. — Ты же сам прекрасно знаешь о чём. Чеботарёв осторожно кладёт рубашку на раковину, выключает воду, всё делает осторожно, пускай и хочется сделать какой-то резкий выпад. Сделать что-то такое эмоциональное и показательное, больше театральное возможно. Но облизнув губы, Дима сдерживается. Вот и настал тот самый момент о котором оба думали, представляли. В туалете бара, после того, как Диму облили пивом. Что-ж, не худший расклад, но выглядит своеобразно. — Да. Да, ты прав. Понимаю, — мужчина поворачивается, раковина упирается в поясницу. Дима постукивает ногой по полу задумчиво, звонко, но быстро останавливается, ибо явно раздражает. И его самого и Серёжу, и без того напряжённого. — Я весь вечер тянул. — Не осуждаю, — Серёжа ладонями вниз ведёт в стороны, чуть опуская голову, как бы показывая отсутствие каких-либо претензий. Тон скачет, становясь высоким, плавным, тягучим и наигранно отстранённым. Вновь защищается с помощью театральных приёмов? Дима невольно дёргает уголком губ, но вовремя себя перехватывает. — У меня даже наедине с собой не получалось начать. — Интересно, мы всё явно понимаем, но продолжаем так нелепо увиливать. Даже... Смешно, — замечает Дима каким-то на грани с серьёзностью голосом. — А ты думаешь, что понимаем? — едва ли Дима заканчивает, как Серёжа яркой вспышкой спрашивает, нервно, кончиком языка, облизнув губы. — Я тогда наверно тупой, потому что ничего не понимаю, — тянет он, взмахнув руками, пару раз моргая глядя на Чеботарёва. — Ты не тупой. И снова оба словно в стену врезаются. Как будто хотели попасть на платформу девять и три четверти, а в итоге только ударили голову о кирпичную колонну. Серёжа ковыряет пол носком ботинка, что-то недовольно бурча под собственный нос, постоянно встряхивая так и норовящие упасть на глаза пряди волос. А Дима сжимает ладони в кулаках, потому что... Ну это уже всё, конечная. Это вот «я знаю, ты знаешь, но озвучивать я не буду», что с его стороны, что с Серёжиной, уже в печенках сидит и каждый раз слишком сильно давит, давит, давит... Потому мужчина всё таки произносит, возможно несколько резко и даже не подобрав удобного момента, в совершенно неподходящее время... Хотя, нет. Вот именно сейчас, в пустом туалете, когда между ними такое сильное напряжение, натянутое нитью, которую нужно уже порвать, — самое время. — Ты испытываешь что-то ко мне? — Да, — Серёжа отвечает в мгновение. Нить лопается с характерным, оглушающим, хлопком. Бум и все два года напряжения списаны будто их и не было вовсе. Как легко всё это, однако... Горошко, видимо от этого осознания, даже несколько шатает в сторону. Он перекатывается на стопах, от пятки к пальцам, чуть поддаваясь вперёд, к Диме ближе. Но в общем ближе он всё также не приближается. Дима же, будто прощупавший какую-никакую плоскость под ногами, шаткую и неустойчивую, но всё таки плоскость, продолжает. — С момента нашей первой съёмки? — и глядит на Серёжу, что хлопает глазами, переваривая его вопрос. Поняв и «обработав» он заметно поджимает губы и хмурит тонкие брови, что сейчас в приглушённом свете сильнее контрастируют. Тёмные морщинки, появившиеся от напряжения, располагаются на его лице хаотичными мазками, словно на холсте. — Раньше. — Раньше? — Чеботарёв непонятливо хмурится. Где-то под потолком начинает мигать лампочка. Серёжа смотрит туда, наблюдает как она гаснет и щурится, когда та снова загорается. Потерев глаза ладонью он обводит головой по кругу, разминая шею и сжимает от смущения зубы. Сильно, едва ли не до скрипа. Дима чешет рукой по макушке, опасаясь, как бы Серёжа сейчас не сломал себе зубы... — С нашей первой встречи. После утверждения, — отрывисто, каждый раз просто на выдохе, говорит быстро он. Слова у него будто заученные и вправду, как от зубов отскакивают. Видимо представлял их такой диалог, — решает Дима, — точно думал о нём. А может даже отыгрывал... Но, как бы то ни было, а Серёжа на его вопросы отвечает и тут же принимается задавать свои, что беспокоят его едва ли меньше. — Давай... Давай я задам тебе тоже вопрос. Это взаимно? Чеботарёв смотрит на него вплотную всего пару секунд за которые внутри Серёжи, судя по его то и дело бегающим глазам и подрагивающим кончикам пальцев, происходит целое торнадо из эмоцией, под которым он сейчас едва может устоять. В конце концов Дима вздыхает. Как-то глупо у них выходит — всё по наитию понятно, а вслух всё равно признаться страшно. Но решиться всё таки надо. Да и вообще, что с ним такого? Ему почти сорок лет, куча багажа опыта за спиной, какой-никакой мудрости и жизненного опыта, а признаться в чувствах перед парнем для него ещё тяжело? Видимо всё с Серёжей у Димы происходит не так, как раньше. Он будто новый глоток воздуха. И пора бы уже, по честному, вдохнуть его. — Да, — говорит всё таки и наблюдает за тем, как Серёжа нервно дёргает уголками губ вверх, улыбаясь как-то по своему, по горошкински, безумно, сорвано усмехнувшись. Дима вновь и вновь наблюдает за ним, что хочет теперь много двигаться, дёргаться и улыбаться во все тридцать два зуба, радостно смеяться от счастья самого признания, и мужчине самому хочется улыбаться. У Горошко в голове всё выстреливает тысячью салютов и он то и дело поднимает голову вверх, чтобы перевести дух и успокоить чуть ли не горящее сейчас, пылающее счастьем, сердце. Всего одно слово, а смогло довести Серёжу аж до такого вот состояния, в котором — мгновение и он заплачет от счастья. А всё потому, что слишком долгожданное слово, да и этот диалог в целом. Слишком долго они оба ждали этого момента, когда груз ответственности и закрученных в узел мыслей наконец пропадёт из их голов. И вот теперь он, постепенно, начинает и впрямь развязываться и исчезать. Только вот проворный Горошко, покуда Дима разглядывал его такого счастливого и довольного, не желает более молчать и войдя в кураж задаёт ему новый вопрос. — Ты не притворялся, когда говорил о той... — запинается. Неровными, ярко налитыми красным, пятнами у него по шее и щекам расходится румянец от смущения. — Особенной энергии между нами? Ты правда чувствовал её? Дима почти усмехается, хмыкая. Ещё и их сексуальную энергию сюда приплёл, вот ведь... Серёжа. — Да, только не сразу понял это. Снова молчание. Только на этот раз совершенно, совершенно иное. Серёжа, опустив голову вниз, неверяще помаргивает и то и дело рвано выдыхает. А Дима же, уперев руки в раковину за собой, постукивает каблуком туфель пол. Молчание иное, да. Опять интимное. Особенное, их молчание. И эти полувзгляды, полувздохи одни на двоих. Всё так знакомо, но теперь, после этих слов... Так легко чувствовать и ощущать это. Всё произошло таким плавным и вместе с тем резким порывом, что осознание того, что всё действительно прошло накрывает не сразу. Сначала идёт мгновение, во время которого оба не понимают того, что произошло, не осознают значимость всех сказанных сейчас коротких и почти не смысловых фраз. А после этого уже сносит тяжкой и сильной волной, ударяя по ногам, сразу не оставляя и шанса, чтобы устоять на ногах. — Это... — первым, худо-бедно, от этой волны отходит Горошко, вздернув головой, поведя рукой по волосам, откидывая длинные пряди назад, приглаживая их. —Это так по-хорошему странно. — Это точно, — только и соглашается Чеботарёв, с доброй полуулыбкой на лице. Серёжа смущённо покашливает и бегает взглядом, снова оглядывая пустой туалет, поглядывая особенно на дверь. Музыка всё не стихая играет где-то там, в самом баре, здесь же она доносится гулко и тихо, сильно перебивается другой едва слышимой музыкой. Только Серёжа словно чувствует вибрацию, что исходит от танцпола и чувствует, как его ведёт. А может дело даже не в музыке? — И что нам... — явно не может подобрать нужных слов и алеет сильнее. — Ну, делать со всем этим? — А чего бы ты хотел? Вопрос Чеботарёва втыкается стрелой в лоб и Серёжа замирает, расслышав его. В голове сразу столько разных мыслей того, чего бы он хотел... И вместе с тем одни сплошные маты на самого себя, ибо «блять, Горошко, ты не в романтической драме и не в порно-фильме, чтобы представлять то, что он мог бы для тебя сделать, успокойся!» ...но с мыслями своими поделать он вряд ли что-то может, потому и выдаёт спустя пару секунд: — Поцелуй меня. Лишь потом, уже сказав, Серёжа начинает материть себя ещё больше и конечно естественно жалеть о том, что произнёс это. Сказал это в лицо Диме. В лицо. Реальному Диме. Кончики пальцев постепенно холодеют, а сам он резко становится какой-то нелепо вытянутой палкой, которая стоит где-то в углу неприкаянная и не знает куда себя деть. А Горошко правда не знает куда себя деть, ибо просто не понимает что ему теперь делать. Потому что казалось бы на эту просьбу два варианта событий: либо да, либо нет. И что от первого, что от второго, но Горошко явно поплохеет. Если Дима откажет, Серёжа напьётся и убьëтся по дороге домой. В Неве утонет, наверно. А если Дима согласится, подойдёт, поцелует его, то... Серёжа не успевает подумать. Потому, что Дима выбирает поцеловать и тут же исполняет, приблизившись к нему. Его чуть мокроватые пальцы сжимаются на запястьях парня, которые тот поднял к голове. Серёжа задыхается и не смеет закрыть глаза, боясь, что ему кажется. Просто привиделось, приснилось то, что Дима Чеботарёв без рубашки, с абсолютно голым торсом на который Серёжа естественно успел залипнуть, приблизился к нему и теперь целует его господи прямо губами в губы. И делает это так... Просто так. Но, нет. Чëрт, это происходит правда, это происходит сейчас и у Горошко в буквальном смысле кипят мозги от диминых губ. Они такие мягкие. Прижимаются столь нежно, столь нужно. Как будто Серёжа не смог бы выжить без этого. А Серёжа реально не смог бы... А ещё Дима делает всё аккуратно и правильно, точно так как нужно Серёже как будто знает лучше него. Осторожно он водит кончиком языка по губам, облизывает, словно пробуя на вкус. И Серёжа плавится уже от этого, горя изнутри, но Дима продолжает потому как потом он с мягким нажимом чуть приоткрывает его рот и ведёт языком по языку парня. Серёжа не выдерживает, когда ощущает такую жару и просто хватает Чеботарёва за челюсть и тянет на себя, чуть прогибаясь в пояснице, чтобы быть ниже и дать Диме волю проводить языком глубже. И Дима проводит, переплетая свой язык с серëжиным, смакуя, вжимаясь в губы и не отстраняясь. Он пробует его, чëрт возьми смакует, наслаждается вкусом и даже не открывает глаз, испытывая реальное наслаждение, тягостно сосущее где-то изнутри. Он так давно ждал этого. Нет, даже не так, они оба так долго ждали этого и вот наконец... Такой поцелуй у них выходит. Пошлый, мокрый, горящий и буквально сладостный. Оба не могут оторваться, но всё же Дима решает немного пощадить Горошко, что уже растëкся и совершенно отпустил с его щëк руки, покраснев и взмокнув. Он медленно отстраняется и сам туманно моргает. В голове тукает от жара, всё вертится, переворачивается... Одновременно тяжело и легко, Дима ужасно путается. Но тяжелее точно Серёже, которого буквально шатает после такого. Он стоит, глядит осоловелыми глазками вниз, куда-то под ноги и не закрывает рот, более того даже немного высунув язык. Такой его вид, с растрепанными волосами, красными, даже уже алыми губами, блестящими от слюны, с туманным неясным взором и полностью вспотевшим лицом определённо отзывается в Диме, завязываясь ужасно крепким узлом пониже живота... Чеботарёва поднимает руку к своему рту, жмёт с силой и считает про себя: десять, девять, восемь... Но даже когда он досчитывает до одного, внизу живота продолжает тянуть и Дима длинно, тягостно вздыхает. — Ещё. — вдруг доносится хриплый и низкий голос Горошко. Он подходит на шаг ближе, совсем совсем близко и одной рукой берёт димину руку, а другой давит на собственные губы. Дима поднимает на него круглые глаза, а Горошко кривит брови, шмыгает словно канюча и шепчет ещё тише. — Ещё, Дим, пожалуйста, ещё... Хоть раз... Ещё раз... Как Дима может отказать? Он не может. Потому целует вновь, пока Серёжа, почувстовав вольность, обхватывает его руками по спине, липнет к его мокрой груди, трётся одеждой о живот, заставляя едва ли не рычать и просит, чтобы Дима сам опустил руки на его тело, сжал где угодно. У Чеботарёва выдержка, опыт, он не школьник, готовый кончить в штаны от малейшего трения. Но... Блять. Серёжа слишком сильно ëрзает, слишком трëтся, ему слишком мало и хочется больше чем поцелуи и объятия, ведь он ждал это так долго. Он хочет взять и отдать всё, потому и вертится так специально, чтобы вывести Диму, чтобы в ответ он тоже сделал что-то такое. Дима старается сдержаться, потому что... Сам не до конца осознаёт зачем ему держаться, но просто нужно. Не спать же им в кабинке туалета в конце концов! Но на провокацию Горошко он ведётся и когда трение усиливается, мужчина укладывает ладонь на его задницу, прощупывает осторожно, давит пальцами не сильно, но ощутимо. Серёжа тут же стонет, нет, даже скулит громко, протяжно, развязно и так ужасно пошло в поцелуй, быстро поддевая губу Димы, кусая. У мужчины единой ноткой заедает в голове этот стон. Серëжин стон. От его действий. Стон наслаждения, оттого, что ему приятно. И это приятно доставил Дима. Серёже. У Чеботарёва точно сносит голову когда он толкает Серёжу к какой-то стене и сам не разбирая ничего, стараясь сделать лишь так, чтобы парень попросту не грохнулся на пол, вжимает его, обеими ладонями откровенно лапая, сжимая пальцы сильнее. У Серёжи точно останутся следы. От него следы, прости господи. В голове от таких мыслей мутит ещё сильнее, Дима окончательно теряется и жмёт губами сильнее, ведёт широко ладонью от лопаток до ягодиц и пытается забраться под одежду... Колено, не то специально, не то случайно, оказывается между ног Горошко и тот лишь сильнее разводит их, трётся подаваясь тазом, громко поскуливая и всё целуя Диму уже невпопад. Дыхание — одно на двоих, кажется, что их лёгкие просто сплелись. Вздохи и голос в целом тоже на двоих. Уши в едином звоне от охов, ахов, стонов и рычания друг друга. И так легко вместе быть, наконец хорошо и не тяжко. Просто легко, свободно и счастливо от этой свободы и того, что можно касаться, что можно говорить, сжиматься, целовать. Что можно всё, что оба этого хотят. — Дима... А-а, Дима, — стонет Серёжа и прикрывает рот рукой, всхлипывая, когда Дима ведёт языком по линии челюсти, а потом опускается ниже к шее и начинает ставить засос. Серёжа кусает руку, скулит и ощущая, как пальцы мужчины сжимают ягодицу ойкает. — Мить, Ми-и-и-ть... Чеботарёв облизывает ярко бордовую метку и ласково улыбается, слыша милое обращение к себе. Он обводит большим пальцем засос и слышит всхлип, поднимает голову и тут же принимается сцеловывать ярко блестящие слезинки в уголках глаз. Серёжа такой эмоциональный такой сейчас оголëнный как провод, хрупкий. Дима целует его в веки и щеки, тянет на себя и поддаётся на дрожащие и несколько резкие руки, которые вытягивают его голову ещё ближе. Серёжа смотрит ему в глаза пару мгновений и просто молчит. А потом его лицо поражает такая яркая, радостная и красивая улыбка, что Дима давится во вздохе. — Наконец-то, — шепчет он и очень медленно приближается, целуя Чеботарёва совершенно невинно в нос. Он полу-истерично хихикает, снова целует, но теперь в щеки. — Дима, я так ждал, так мечтал, так хотел, Дим, я... — Тч-ч-ч, тише, — тихо произносит Дима, осторожно касаясь подушечками пальцев чужой щеки. Серёжа поддаётся ласке и трётся, как кот. Чеботарёв хихикает. — Я тоже, Серёж, я тоже. — он снова подходит ближе и мягко касается лбом лба Горошко, застыв так. — Я тоже мечтал. И наконец это сбылось. Они молча стоят так, оба с улыбкой на лице. За дверью долбит музыка, а они всё ещё стоят в пустом туалете бара. Дима всё ещё с мокрым торсом и влажной рубашкой, Серёжа всё ещё потный и красный как рак. Но оба счастливые. И горящие друг другом невероятно.