Не порите хуйню, ей это может понравиться

      — Хуйню ты порешь, Князь, — фыркает Ренегат устало, когда Андрей в очередной раз задвигает гениальную, по его личному мнению, телегу.       Остальная группа уже давно переглядывается между собой, дожидаясь, когда их невербальная пикировка перейдёт в более яркую стадию: все знают о крайне напряжённых взаимоотношениях пьяных Саши с Андреем, и все ждут, когда уже одного из них сорвёт.       Поручик с Балу ставили на то, что они разругаются вдрызг и Леонтьева выкинут из группы. Миха, совершенно не стесняясь рассевшегося на его коленях Яшу, раз за разом утверждал, что им просто нужно потрахаться, и желание поубивать друг друга пройдёт. Маша в спорах не участвовала: закатывая глаза, она уходила отсыпаться каждый раз, как начинались ставки на то, кто на кого сорвётся в этот раз.       — Хуйня это ты, — почти нежно откликается Князев. — А у меня идея.       — Не порите хуйню, ей это может понравиться, — едва слышно фыркнул Балу, растрёпывая поручиковы волосы.       — Хуедея, Андрюх. Я тебя послушал и решил: ты порешь хуйню.       Андрей нависает над Сашей, слишком многозначительно закатившим глаза, и не менее многозначительно похлопывает по своему ремню, и без того едва удерживающему на нём кожаные штаны. Леонтьев сглатывает нервно, стараясь выдержать взгляд Князя, стараясь не опустить глаза ниже, на эти красноватые, обкусанные после концерта губы, на блядские штаны, в которых на пьянках всегда в полубоевой, на сильные руки, на пальцы, сжимающиеся на ремне...       В какой момент он оказывается вытянут из шлевок, Саша не замечает, в себя его приводит только звучный щелчок ремня по княжеской ладони.       — Значит, я хуйню порю, — гей-паника Ренегата, пожалуй, была даже слишком заметна: по крайней мере, Андрей улыбается слишком довольно, смотрит сверху вниз, от чего у почти двухметрового Реника голову кружит, впервые смотрит на кого-то вот так вот. — Хотя главная хуйня у нас ты.       — Ставлю бутылку, что Князь Реньку на колени поставит, — склоняется Балу к Поручику, улыбаясь. — Принимаешь?       — Ставлю две, что Рене не выдержит и первый на пол сползёт, — фырчит в ответ Щиголев. — Миш, Яха, вы в деле?       — Пас.       — Тоже.       Саша их не слышит, плавится, ремень в князевых руках притягивает внимание, завладевает всеми мыслями.       — На стол, — тихо рычит Андрей, и Леонтьев даже не пытается противоречить: на негнущихся ногах поднимается, пошатнувшись, подходит к столу, — Князь толкает его в спину, вынуждая лечь животом на столешницу, пальцы вплетает в отросшие тёмные волосы, практически наматывая их на кулак, и стягивает с него мягкие домашние штаны, в которые он так кстати переоделся, как только они ввалились в отель, вместе с трусами, обнажая ягодицы.       Блять.       Ренегату должно быть противно, вроде бы, он ведь, в конце-то концов, единственный из них всех доказывал, что он, так-то, по девушкам, но вместо этого к щекам лишь приливает кровь, в животе что-то сжимается, а в паху предательски тяжелеет, обжигает всполохом возбуждения, а следом по телу прокатывается жаркая волна стыда: настолько завестись от того, что его завалили на стол при всех и пригрозили ремнём по голой жопе пройтись? Кто на такое вообще отреагирует?       Саша. Саша отреагирует. Саша, прикусив губу, вцепится пальцами в стол, когда андреева рука мягко огладит бледную кожу ягодиц, будто успокаивая, и Саша же послушно заглянет в глаза, когда Князь оттянет его за волосы, заставляя показать раскрасневшееся лицо.       — Допизделся, Сашенька? — тихим шёпотом выдыхает Андрей ему на ухо, и Леонтьев тут же старательно кивает, мол, да, был неправ, погорячился, обещается быть послушным хорошим мальчиком!       Из-за спины слышится смех и голоса парней, вот только Ренегату всё сложнее разбирать, что там и кто говорит: для него существует только Князев, прикусывающий его за ухо, и его руки, его голос, его дыхание, обжигающее кожу и заставляющее волоски на шее вставать дыбом, его едва слышное обещание выпороть Сашу так, чтобы он и думать забыл о том, что можно выёбываться на Князя.       Хлёсткий удар настигает его неожиданно: с губ срывается вскрик, перед глазами всё плывёт, хотя, возможно, виной тому забытые на диване очки, смущение и стыд от того, что вся группа видит, как его шлёпают, как мальчишку, а у него от этого стояк такой, что хоть гвозди забивай, пускают волны мурашек по его телу.       Андрей не планирует, видимо, его жалеть или позволять отдышаться: следующий шлепок оказывается сильнее, жёстче, звонкий удар кожи о кожу разносится по комнате, затем ещё и ещё.       — Красиво, — выдыхает Князев. — Тебе идёт молчать иногда, пока мой ремень полосует тебе зад.       — Заткнись, Княже, — с придыханием отвечает Саша, стонет несдержанно, когда Андрей в лучших традициях пьяного Поручика кусает его в шею, тут же зализывает укус, притирается пахом к бедру, позволяя почувствовать свой колом стоящий член через дешёвую кожу штанов, и голова у Ренегата кружится от странной, стыдной мысли о том, что, если так и дальше пойдёт, он даже не подумает воспротивиться тому, чтобы его прямо здесь, при всех, Андрей выебал.       — Мне нравится, как это звучит, знаешь? — мурлычет почти Князь. — Никаких тебе сольников, Саш, пока ты так красиво стонешь производные от моего имени.       — Вот только блондинки в кожаных штанах мне ещё не угрожали, — фыркает Саша и тут же снова получает град ударов ремнём, кричит от каждого, сбивчиво андреево имя выстанывает, разве что ноги податливо не раздвигает, да и то только потому, что его тело его не слушается, и что бы Андрей не решил с ним сделать, воспротивиться Леонтьев будет не в силах.       — Только дай мне добраться до номера, Рень, и девственником ты долго не проходишь, — рычание Андрея на ухо заставляет Ренегата захлебнуться собственным стоном. — Весь отель будет слышать, как тебе охуенно, Саш, ты ведь молчать не умеешь, да?       — Заставь меня.       — И заставлю. С членом во рту особо не попиздишь, Саш, ты у меня к следующему концерту колени в кровь сотрёшь, обещаю, ты ни один бэк-вокал не вытянешь, потому что будешь кричать моё имя ночами...       Леонтьеву кажется, что только от князевских слов и от одного только осознания того, что происходит, он может кончить в штаны, как мальчишка.       — Отсосёшь — подумаю.       Князь собственнически сжимает его задницу в своих ладонях, притирается пахом снова, позволяя натягивающему ткань члену проехаться по алеющим после ремня ягодицам, почти нежно по волосам треплет, слегка толкаясь бёдрами вперёд, дразня, обещая весёлую ночь.       — Сука ты блядская, Ренегат.       — С тебя пример беру, Княже.       Ему хватает ещё пары грязных словечек на ухо и нескольких шлепков, чтобы глухо застонать, прогибаясь в спине, и действительно кончить в штаны, неслышно, как ему самому кажется, скуля андреево имя.       — Мальчики, не оставите нас? — расплывается в улыбке Князев. Ребята ворчат недовольно, но рассасываются из номера. — Ну что, Саш, ответственность за своё пиздабольство возьмёшь?       — Ты опоздал, Андрюх, — фырчит Ренегат, но мгновение спустя князевский член, не стянутый уже кожаными штанами, снова скользит меж его ягодиц, заставляя тихо застонать.       Одной рукой Князь снова хватает его за волосы, притягивает к себе, вжимается пахом в его зад, рычит буквально, свободную руку опуская уже на сашин член, практически моментально оказывающийся снова в полубоевой готовности.       — Ещё чего, — смеётся он, мягко оглаживая влажную от естественной смазки и спермы головку, от чего Саша протяжно скулит. — Поверь, этой ночью ни один из нас не уснёт.