Путешествие на Восток

      — Снег идёт, — сказал Волчонок тихо. — Я слышал о нём. Никогда не видел.       — Он молод, совсем как мы, — так же тихо ответил ему Можжевеловый. — Ещё недавно его не было. Ни весны, ни лета, ни зимы и ни осени. Ничего, сплошное межсезонье. А теперь он есть, и посмотри — как он красив!       — Нолдо говорит, это знак, что пришло время действовать.       — С тех пор, как взошло Солнце, у всего есть своё время: у роста и цветения, у сна и отдыха. Почему не быть времени действовать?       — Почему на Северах не бывает снега, друг? Там всегда холодно.       — Он слишком хороший для Хозяина Севера, я думаю. Его свили Ненимо и Сулимо, соткали из нитей своих песен, пустили по вольному ветру. Это как узоры на окнах. Ты видел их? Уверен, там их не бывало.       — Не бывало. Шарки рассказывал мне, что их рисует Амилло, — припомнил он. — Зимний близнец Лирилло, поющего песню воды. Амилло нем и не может петь, как его брат, поэтому он рисует. Я не верил.       — Я такого не слышал и не видал, но всё может быть. В людских историях часто прячется старая правда, которую даже мы, стражи леса, давно забыли.       — Мне нравилась эта сказка. Амилло был больной, но брат не бросил его умирать. Немых волчат положено было кончать, пока они маленькие и не слишком много едят.       Волчонок посмотрел в серое небо — по-другому, не гнетуще серое, а словно облитое серебристым светом. Снежинки танцевали на ветру, собираясь в пушистые хлопья, ложились на землю, на траву, на крышу дурацкого дворца Шарки. Путались в шерсти детей, медленно тая и превращаясь в мелкие капли воды. Можжевеловый терпеливо ждал, продолжит он или нет — терпения древесным было не занимать.       — Я больше не хочу быть хозяином, друг.       — А кем хочешь?       — Пока не знаю! Но не хозяином. Хозяин должен подходить ко всему по-хозяйски, а значит — не давать никому никакой fairie. А я хочу её для своих детей, понимаешь?       — Хозяин забивает больную скотину, пока та не испортила здоровую и не подъела его запасы, — согласился Можжевеловый.       Он умел понимать. Волчонку это нравилось.       — Знаешь, что у меня будет? У меня будет земля, где fairie будет для всех. Не только для детей. Эльфы, люди, хоть подгорные гномы — кто угодно, пусть приходят и живут, если они готовы принять мои правила и не мешать другим быть faire. Не отнимать ни у кого ничего.       — А мы?       — И вы тоже! Я же говорю — все! Если... если даже Злые Силы вздумают явиться на мою землю, я им скажу: «Хорошо, вы пришли. Вы можете остаться, но должны быть faire и не искать ни над кем власти». Так я хочу.       — Но земля будет твоя?       — Конечно. Кто-то должен быть за неё в ответе. Кто-то должен встать на защиту, если придётся.       — Если они будут свободны, они все встанут, — убеждённо сказал Можжевеловый.       Малявка закопошилась, царапая лапками кожу головы. Волчонок протянул руку, погладил её по спинке, как новорождённого щенка. Под рукой часто-часто билось птичье сердце. Душитель создал это сердце, ветер и снег — почему он Душитель? Почему не Хозяин, который хочет остановить всё, что ещё бьётся, заморозить весь мир и растоптать его в пыль под ногами? «Почему не отец, который забрал воздух и жизнь у целого края, задушил самое время, сделал воду стоячей и свет — тусклым?»       — Нолдо говорит, любой может сделать любой выбор, надо только захотеть, — медленно начал он, сжимая руку в кулак. — Отец говорит, что выбор лежит в крови, что я всегда буду сыном Тар-Майрона. Но отец говорит, что прав тот, кто силён. Знаешь что, друг?       — Что?       — Если я справлюсь, если я смогу освободить этот край... я не буду больше его сыном. Не буду Волчонком. Буду... кем-то другим. Ещё не знаю кем, кем-то новым, тем, кого я и сам плохо представляю. Потому что я — только сын Тар-Майрона. Но это как цепь, которую надо порвать, даже если это невозможно. Нолдо порвал такую, чем я хуже?       Можжевеловый посмотрел на Волчонка своими серьёзными, невозможно зелёными глазами и ответил:       — Я буду рядом.       Ничего больше ему и не было нужно. Друг рядом, Малявка в волосах — и белый снег. Белый, как чистый лист.       Он распахнул руки, широко-широко, и запел.       Отец стоял напротив него, свитый из своих мелодий — высокий и страшный, как чёрная башня, с крыльями от горизонта до горизонта, и в тени этих крыльев было нечем дышать. Всё выше и выше он вырастал, всё шире и шире распахивал крылья, всё больше и больше они поглощали — куда там маленькой песне глупого Волчонка!       Но если Нолдо мог не испугаться петь против отца — то и Волчонок не должен отступать.       Не должен умолкать.       На горле смыкались стальные когти тысяч летучих мышей, шум их крыльев заглушал неверную мелодию.       Волчонок подался назад — и почувствовал твёрдую руку Можжевелового. Малявка негодующе пищала у него на голове. Где-то звучали голоса детей, вплетаясь в мелодию. Хрипел Шарки, и даже Нолдо что-то пел — или говорил?       И за этой всей сумятицей звуков он вдруг услышал совсем другую песню. Такой он не слышал никогда в жизни — она была больше песен Нолдо, больше самого Волчонка, больше, кажется, целого мира. Голоса пели не о чём-то — они пели деревья и воду, траву и цветы, небо и землю. Множились, перекликались, сталкивались и отдавались, и Волчонок на целый миг стал частью этого хора, на целый миг смог спеть с ними в лад, добавить свой маленький голос к их великим.       Дыхание закончилось, и навалилась темнота.       И только голоса пели, пели, пели — могучие, как зимняя буря, сметая чёрную башню и её хозяина.       — Спи, дитя без отца, onwe ben-adar, — произнёс ласковый голос, и он уснул, шепча своё новое имя.