***
Гермиона — настоящее время, Рождество 2009 года «Я хочу этого для тебя, Миона, — прошептал Рон, не выпуская её из объятий, пока они танцевали. — Хочу, чтобы ты нашла того, кого полюбишь, и чтобы тебя полюбили в ответ. Хочу, чтобы ты была счастлива». Гермиона не знает, почему в голове всплывает воспоминание о танце с Роном на его свадьбе. «Я хочу этого для тебя, Миона. Хочу, чтобы ты была счастлива». Возможно, потому, что она наконец-то видит всё предельно ясно. Её любовь к Драко неподвластна времени. Безгранична. Бесконечна. И пробудилась. Наверное, признав наконец правду и глубину своих чувств, она стала задумываться о том, как изменилась бы её жизнь, если бы она только выслушала Драко. Держала бы она сейчас своего сына на руках? Была бы она счастлива? Она знает ответ. Фредрик Хит Уизли смотрит на неё яркими кобальтово-голубыми глазами, а на его носу рассыпаны мириады веснушек. Он так похож на Рона такого же возраста с фотографий, которые показывала как-то Молли, что Гермиона не может не улыбаться, упиваясь тем теплом, что дарит Хит. Его рождение стало одним из немногих радостных событий, произошедших с ней за последние несколько недель. На фоне стремительного ухудшения состояния Драко и очередного обследования Артура, показавшего, что уровень его магического ядра составляет двадцать пять процентов, Хит оказался приятным отвлекающим фактором — для всех. Даже сейчас, годы спустя, потеря Фреда до сих пор не даёт покоя каждому из Уизли, но с появлением первого внука в семейном доме воцаряется подобие целостности. Нора бурлит, ведь здесь присутствуют абсолютно все дети и внуки Молли и Артура. По комнатам разносится смех и музыка, усиливая атмосферу торжества. Артур и Джинни сидят бок о бок, увлечённые собственным разговором. Джордж, Анджелина и Сьюзен украшают ёлку вместе с Джеймсом, Альбусом и Лили, а Тедди и Виктуар расположились рядом с Гарри и наблюдают за происходящим. Из кухни доносится шумная возня Андромеды и Флёр, помогающих Молли готовить рождественский ужин, и Гермиона не может не улыбаться. — Счастливого Рождества, Миона, — говорит Рон, подойдя к ней и проводя пальцем по щеке сына. Гермиона поднимает взгляд и замечает, с каким обожанием Рон смотрит на закрывающиеся глазки Хита, пока она его укачивает. — Спасибо, Рон. Он — само совершенство; я безумно рада за тебя и Сьюзен. Он отрывает глаза от сына и встречает пристальный, изучающий взгляд Гермионы. Она видит, как опускается уголок его рта, и затаивает дыхание, гадая, что же он нашёл на её лице. — Ты счастлива, Миона? — спрашивает он как можно тише, чтобы услышала только она. Гермиона инстинктивно крепче обнимает Хита, пытаясь разобраться в мыслях, чтобы сказать что-то, хоть что-то, чтобы Рон поверил. Но теперь он понимает её лучше, чем когда-либо, и поэтому слегка приподнимает брови, подталкивая её к признанию осторожным «только честно». Она сглатывает. — Нет. Ответ произносится шёпотом, почти похож на мольбу, и голос Гермионы дрожит, срываясь. Слёзы грозят хлынуть из глаз, и она не понимает, почему ей вдруг хочется расплакаться. Она обводит взглядом гостиную, смотрит на своих друзей, на свою семью. Мир продолжает вращаться, развиваться, а она стоит на месте. Почему она не может быть счастлива? — Что случилось, Гермиона? Рон никогда не спрашивал, никогда не был готов сделать шаг за порог и открыть дверь для разговора о её прошлом с Драко. Грейнджер удивляет, что он наконец-то делает это сейчас, и она гадает, что изменилось. Наблюдая за тем, как Хит ворочается в пелёнках, она позволяет вопросу завладеть её разумом. Что она может ответить? Как объяснить, что почти шесть лет назад всё в её жизни остановилось? Как рассказать, что она так и не смогла двинуться дальше, потому что половина её души хранится у Драко? Как объяснить то, в чём она только сейчас признаётся самой себе? — Гордость, — наконец произносит Гермиона. Одно лишь слово, но это единственный способ донести всю суть. Каждый из них был чересчур горд и слишком молод, чтобы понять. Она смотрит на Рона, замечая закравшуюся в его глаза грусть. — Хочешь, я скажу начистоту? — интересуется он. — Пожалуйста. Он делает успокаивающий вдох и опускает взгляд на спящего на руках Гермионы сына. — Гордость не всегда плоха, но она может навредить. Случившееся между нами чуть не сломало меня. — Грейнджер открывает рот, чтобы извиниться, но Рон поднимает руку и качает головой, останавливая её. — Мы уже говорили об этом, и я простил тебя много лет назад, Миона, клянусь... Мы давно оставили это позади. Я лишь пытаюсь сказать, что позволил Сьюзен вытащить меня из водоворота жалости к себе после всего, что между нами произошло. Я до сих пор не могу понять, как случились ты и Малфой, и что вообще у вас приключилось, но бегство не было подходящим ответом ни тогда, ни является сейчас. Гермиона чувствует, как по щеке скатывается одинокая слезинка, а Рон нежно улыбается. Он прав; она знает, что он прав. Именно Драко умолял её, и, возможно, настало время выслушать его. — Мне нужно идти, — резко говорит она, как можно осторожнее передавая Хита. Если она будет ждать, то передумает. Рон понимающе ухмыляется. — Я тебя прикрою. Гермиона не может поблагодарить его: если она откроет рот, то расплачется. Вместо этого она кивает, быстро моргая, и вынимает палочку из волос, призывая свою сумочку из небольшой прихожей. Грейнджер ни с кем не прощается, поспешно выходя через заднюю дверь: у каждого из присутствующих возникнет слишком много вопросов, а она не сможет ничего объяснить. Она лишь знает, что ей пора уходить. Она бежит, пробираясь сквозь сугробы, проталкивается через защитные чары и трансгрессирует.***
Драко — настоящее время, Рождество 2009 года Драко понимает, что избегает свою мать и что долго скрывать от неё свой недуг ему не удастся. Но он не готов к её реакции — пока не готов. Он знает, что мать давным-давно оставила позади приверженность идеологии превосходства чистокровных, но он не представляет, как она воспримет новость о превращении единственного сына в сквиба. К тому же он не мог позволить себе уехать слишком далеко от Гермионы, присоединившись к матери во Франции. Ослабевающее здоровье не даёт ему покоя, и он соврёт, если скажет, что его не потрясла недавняя лихорадка. Его магия — его болезнь — постоянно меняются, и Драко не может точно предугадать, когда случится следующее стремительное ухудшение. Он пребывает в постоянном состоянии тревоги. Последние корректировки курса приёма зелий дали свои результаты. Единственным дополнением стал переход на более концентрированный животворящий эликсир по утрам. Благодаря этому Драко чувствовал себя гораздо лучше, чем последнюю пару недель. Он даже смог провести канун Рождества с Тео, Дафной и Офелией, не испытывая сильной усталости. Он купил крестнице волшебное зеркало, такое же, как упоминается в её любимых магловских сказках. Её реакция была бесценна. Голубые глаза светились, пока она рассматривала затейливую раму из розового золота, а заливистый смех, раздавшийся, когда Драко сказал, что она «на свете всех милее», навсегда останется в его памяти. Приятное воспоминание в долине немногих. Но теперь, отказавшись от ежегодного рождественского ужина в Мэноре, Драко впервые за много лет проводит праздник в полном одиночестве. Трудно отключить разум и отогнать навязчивые мысли, когда его окружает лишь тишина. В углу гостиной стоит неукрашенная ёлка, а за каминной решёткой горит слабый огонь. Тинси и Пиппи предложили приготовить праздничный стол, но Драко отказался. Он попросил подать что-нибудь попроще: картофельный суп с луком-пореем и свежие багеты. Нет смысла готовить что-то изысканное для одного человека. Обычно Драко вполне устраивает одиночество, но сегодня ему трудно сосредоточиться на чём-либо, кроме предстоящего года. Он страшно устал, но особенно устал от одиночества — в эмоциональном плане. Он устал от жалостливых взглядов своих друзей. Устал от постоянного привыкания к новой жизни, но больше всего устал смотреть на Гермиону и понимать, что его будущее осталось в прошлом. Мерлин, как же он по ней скучает. Драко не знает, что сподвигло его поцеловать её в лоб пару недель назад, но он не жалеет об этом. Она не упоминала о поцелуе после, как и он, но Малфой не может отрицать, что с тех пор между ними всё изменилось. Гермиона больше не сторонится его мимолётных прикосновений и не отводит взгляд, когда он смотрит на неё. Возможно, для большинства людей эти мелочи покажутся незначительными, но для Драко? Они значат всё. Гермиона больше не видит в нём незнакомца, а наоборот, когда янтарные радужки встречаются с серыми, она смотрит на него так, словно он — ответ на давно интересующий вопрос. Вода после засухи. Укрытие от бури. Пир после голода. Этого достаточно, чтобы разжечь надежду, чтобы на губах сохранилось ощущение прикосновения к её коже. Этого хватает, чтобы заставить его гадать, задаваться вопросом и надеяться, что, возможно, просто вдруг, существует будущее, в котором есть Грейнджер. Потому что для Драко не найдётся ни одной вселенной, где бы он не любил её. Его душа отыщет Гермиону где угодно — она выгравирована на ней. Пока этого достаточно. Негромкий сигнал мобильника, лежащего на приставном столике рядом с диваном, переманивает внимание Драко. Он бросает взгляд на часы над камином: двадцать минут восьмого. Он не совсем понимает, кто может писать ему, особенно сейчас, в рождественскую ночь. Все, кого он знает, со своими семьями. Блейз и Падма в Италии, Тео, Даф и Офелия у Гринграссов, а Невилл и Пэнси наверняка проводят вечер вместе, раз праздник в Хогвартсе уже закончился. Драко вздыхает и направляется к маленькому светящемуся экрану. Он хмурит брови, видя, что там мигает непрочитанное сообщение от Грейнджер. Пока он смотрит на уведомление, от растущего волнения сердце бьётся о рёбра, словно пойманная колибри. Почему Гермиона решила связаться? Что-то случилось? Разум хочет впасть в панику, перебирая бесконечные варианты «что, если» и предположений. Гермиона не стала бы писать, чтобы просто поздравить его с Рождеством. Ведь так? Вытеснив из головы снедающее беспокойство, Малфой открывает сообщение. Грейнджер: Ты занят? Драко склоняет голову набок и несколько раз перечитывает текст, пытаясь разгадать, почему вообще Гермиона спрашивает и что это значит. Ему кажется, что он пытается собрать паззл, не имея всех кусочков. Драко: И тебе счастливого Рождества. Вот так. Безопасный ответ — непринуждённый и шутливый. Малфой понимает, насколько жалким было бы признание в том, что он провёл день в одиночестве, и не хочет, чтобы причина, побудившая Грейнджер написать, превратилась в нечто, порождённое чувством вины. Грейнджер: Счастливого Рождества, так ты занят? Малфой не может не ухмыльнуться — вечно она сосредоточена на текущей задаче. Драко: Не особо. Грейнджер: Ты дома? Драко приподнимает бровь. Он не ожидал такого вопроса. Замешательство быстро сменяет бурлящую в жилах тревогу. Большой палец нависает над клавишами, поскольку Малфой не знает, что сказать. Драко: Да. Собираешься заглянуть? Спеть ужасную колядку и подарить мне открытку? И тишина. Может, он неправильно её понял? Драко может признаться, что ему нравится лёгкость, которую дарит общение посредством магловского мобильного, но он не может понять мысли Грейнджер по тексту. По крайней мере, в письмах, написанных от руки, он обычно улавливал её тон по росчерку пера. Но сейчас? Молчание и оставленные без ответа слова заставляют Драко гадать, что же он сделал не так. К тому же сегодня Рождество, как минимум ещё на пару часов. Гермиона должна быть с Уизли, пить сидр со специями и играть крестниками. Такая у неё традиция. Они — её семья. Так почему же она пишет смс? Драко пялится на экран, не зная, стоит ли написать ещё одно сообщение или же лучше просто лечь спать. Он бросает взгляд на часы: действительно хорошо бы подняться и принять вечернюю порцию умиротворяющего бальзама. Морщась, он встаёт, собираясь направиться в свою спальню, как вдруг в дверь раздаётся встревоженный стук. Драко поворачивается на пятках и смотрит на тёмную деревянную дверь своей квартиры. Нет, конечно же, нет. Сердце сбивается с ритма, бешено колотясь совсем по иной причине, пока Малфой делает несколько длинных шагов к двери. Он не хочет искать в происходящем что-то особенное, надеяться на то, что это может означать. Возможно, это даже не она, — с горечью думает он. Но каким-то образом он знает. Оставшаяся часть его магии чувствует её. Она здесь. Открывая входную дверь, Драко старается придать лицу бесстрастное выражение. Гермиона смотрит на него с неуверенностью в золотых искорках, переливающихся в её глазах. На ней изумрудный джемпер с вышитой спереди буквой «Г» цвета хаки. Она пришла от Уизли, — догадывается Драко, прислоняясь к дверному косяку. Он смотрит на Гермиону с ухмылкой, а затем красноречиво сыплет словами: — Грейнджер, я и не думал, что ты в самом деле придёшь петь мне серенады. Должен признаться, я польщён. Ухмылка превращается в коварную, когда пунцовый румянец разливается по щекам Гермионы. Она перекидывает роскошные кудри через плечо и смиренно пожимает плечами. — Почти угадал, но не совсем, — ответная улыбка робкая, словно Гермиона не может поверить, что находится здесь — перед ним. И, честно говоря, Драко сам тоже не может поверить. Ему кажется, что она — мираж в пустыне. Но это не так, она здесь, прямо перед ним. Шанс на спасение. Или, скорее, искупление. Как бы то ни было, Грейнджер здесь, по собственной воле, и Драко достаточно эгоистичен, дабы хотеть, чтобы она осталась. Он отходит в сторону. — Может, зайдёшь? Гермиона суёт руку в сумочку и достаёт то, в чём Драко сразу же распознаёт коробку от DVD-диска. Грейнджер переводит взгляд на Драко и ещё сильнее улыбается. — Ну, было бы странно смотреть это в прихожей. Малфой округляет глаза, пробегая ими по изображению мультяшного северного оленя с красным носом. В голове сразу же мелькают воспоминания. Тесто для печенья. «Рудольф, из магловской рождественской сказки». «Какой-то он немного грузный. Это что, нос? Почему красный?» «Потому что он должен освещать дорогу саням, и...» Яйца. Мука. Масло. Долгий душ с невысказанными словами. Часы, которых, как он надеялся, будет достаточно. «Могла бы». — Это?.. — Мы так и не посмотрели его, — шепчет Гермиона, и Драко видит, как в её взгляд закрадывается сожаление. Он тяжело сглатывает, не зная, что сказать. Было бы весьма легко вернуться к привычному игнорированию взрывопотама в комнате. Но они старше, мудрее, и Малфой знает, что должен спросить. — Почему ты здесь, Гермиона? Ты всегда проводишь Рождество с Уизли. Он видит, как она прикусывает губу. Размышляет. Сомневается. Ему интересно, будет ли она честна. — Я хочу быть здесь — с тобой. Драко не может разобраться с нахлынувшими на него при этих словах эмоциями. От них в голове всё шумит, и он не может думать. Уверен, она не имеет в виду... — Я... Я хочу провести Рождество с тобой, Драко, — Гермиона делает паузу, а затем уже более тихо добавляет: — Если ты позволишь. Воцаряющаяся тишина не вызывает дискомфорта, но она здесь, полная прощения и вторых шансов. Драко, всё ещё ошеломлённый предложением Грейнджер, делает глубокий вдох. Так вот каково это — быть выбранным? — размышляет он, пока тянется вперёд, забирая у Гермионы фильм, и переворачивает коробку, чтобы прочитать надпись на обороте. Он поднимает взгляд, жестом приглашая Грейнджер зайти внутрь. — Ты всё так же добавляешь корицу в какао? — спрашивает Драко, когда она проходит мимо него в прихожую. Гермиона поворачивается и смотрит на него, когда он закрывает дверь. — Да. — Я приготовлю нам напитки, а ты пока займись этим, — протягивает ей DVD-диск Драко. Она берёт его, робко улыбаясь. — Хорошо. Малфой ухмыляется, как ему кажется, впервые за много лет, и идёт вслед за Грейнджер в дом. — Хорошо.