"Но мне — люди,
Те, что убили внутри у меня —
Вы мне дороже и ближе всего,
Даже себя."
–Наши судьбы не должны закончиться здесь... Потому что нам суждено- Выстрел. Вампирам чужды проникновенные речи. Как цепные псы они до последнего вздоха слушают лишь своего хозяина, и, к горю или к радости, хозяином этого пса сейчас был не Осаму Дазай. Дазай погибает так, как и положено столь забвенному грешнику – громко и жалко, провожая утекающую кровь слабой улыбкой. Даже в последние секунды своей черной жизни он едва ли цепляется за нее, лишь из-за упрямого нежелания отдавать победу в руки Достоевского – как будто верит, что его можно победить. Какая шутка – не оставляет нелепых попыток вразумить бывшего напарника. На исповедь его ответом ожидаемо становится пуля, и жизнь обрывается подобно нити. И никто даже не прочтет молитву за его упокой, ведь пачкать имя Божье молитвой за такого человека недопустимо, никто не заплачет по нему, ведь все кто считал Дазая своим другом будут мертвы прежде чем узнают о его смерти и в веках он останется лишь одиноким именем на бумаге, записью о легендарном мафиози, под чью кожу кровь въелась так глубоко, и только печальная соната в левом ухе его противника сопровождает дух Дазая в ад. Действительно жалко. Возможно, Фёдор даже поставит за него свечу и попросит Господа мучать его побольше, а то знает он его, этого дурака. Отпустит из жалости, не исполнив и половины надлежащего наказания. Наверное, будь Достоевский хорошим человеком ему бы не было так трудно понять всепрощающего Создателя. Будь Достоевский хорошим человеком его душа сейчас бы задыхалась от горя, может быть он даже проронил бы слезу, но все хорошее в нем давно сгнило под тяжестью человеческих пороков. Лишь непривычная пустота – не горе, нет. Достоевский не собирается горевать о долгожданной победе. Он не горюет в принципе – образовавшаяся там, где обычно тлели раздражение и азарт намекает на произошедшее, но Федор, обычно склонный к самоанализу сейчас определенно не хочет знать причину ноющему сердцу, несмотря на то что ответ маячит где-то на периферии сознания, не желаемый воспаленным мозгом восприниматься как достойный ключ к тому, почему при осознании явной неестественности "гибели" Дазая надоедливый узел в груди слегка ослаб. Так вот оно что. Этот несносный чёрт в человеческом обличии снова, снова совершил невозможное и образцово отразил шах Федора. Жаль, Достоевский был не против покупки букета к дазаевской могиле. Лилии, к примеру.. Да, это было бы довольно забавно. Словно бы сами по себе губы растягиваются в предвкушающей улыбке: их маленькая игра немного затягивается, не так ли? Не то чтобы он был против – Достоевский всегда любил долгие партии и с трудом вырываемые победы больше отвратительно лёгких выигрышей. Ещё раз окинув взглядом девственно чистую, словно и не видевшую "зверского убийства" стену, по которой весьма правдоподобно сползал этот до омерзения похожий на него гений, Федор повернулся ко входу. – Я с нетерпением жду твоего следующего хода, мой лучший оппонент.