— ХАДСОН —
— Когда твои руки, любовь, прилетают к моим рукам, что приносят они из полёта? — я читаю строки из сборника Пабло Неруды, который подарил Грейс на день рождение. Мы сидим с ней напротив огромного панорамного окна, которое теперь стоит вместо куска обвалившейся стены — её выбила моя пара, не справившись со своей силой зеленой нити. Отныне всё иначе в нашей жизни, чем пару дней назад: Грейс является полубожеством, которое наконец приняло эту часть себя. Война окончена, Двор Горгулий признал свою королеву. Вообще, произошло гораздо — гораздо — больше событий, но касаться я хочу лишь того, что объединяет меня и Грейс. Её кудрявые волосы щекочут мне нос — голова моей королевы лежит на груди. Я нежно обнимаю, прижимая хрупкое тело к себе, и наслаждаюсь тишиной. Представляете, единственное, о чём я думал все эти недели — это чтобы выжить и иметь возможность обнимать Грейс, целовать её щеки, слышать её смех и проводить ладонями по прекрасным рыжим кудряшкам. Моя мечта сбылась — я счастлив, и не имею возможность просить о большем. Волны разбиваются внизу, воды величественного океана открывают свои широты перед нашими глазами. Заметив, что я замолчал, Грейс разлепила веки и полусонно на меня взглянула. Тревожность проскользнула в её взгляде и я поспешил успокоить: — Всё хорошо, детка, просто задумался. Мой поцелуй пришёлся на лоб, но это моя пара, и не следовало ожидать иного от этой девушки: она чуть приподнялась, поравнявшись со мной лицом к лицу, и спросила: — Что случилось, Хадсон? — Хадсон. Она произнесла это так серьёзно, что я понимаю: лжи она не потерпит. Но как я могу сейчас разбивать такой хрупкий и ценный момент, нарушать спокойствие, которого мы добивались ценой гибели наших друзей и прочими ужасными вещами? Поэтому я только качаю головой, убирая с её нежного лица непослушную кудряшку. — Я люблю тебя, — произношу я, и целую в губы, прижавшись ближе. Поцелуй сладкий, кружащий голову, она поддаётся вперёд и прижимается ко мне сильнее, зарываясь в мои волосы пальцами — это совсем как: «я тоже тебя люблю». Она отстраняется, и мне словно перекрыли кислород. Становится сразу холодно и неуютно. Я притягиваю её обратно, наши лица находятся всегда в пару дюймах друг от друга. Мои губы наклоняются для ещё одного поцелуя, но Грейс не даёт мне этого сделать, повернувшись вбок, отчего я целую в щеку. — О чём ты задумался? — она проводит пальчиками по моим скулам, отчерчивая их, когда я перехватываю её руку и целую тыльную сторону. Я не хочу нагружать своими мыслями, садить её на тот же тонущий корабль, на котором отчалил сам. Но это моя пара, а потому я знаю, что она всё равно доберётся до истины. Мы преодолели столько трудностей, что я не хочу больше скрывать от неё ту часть себя, о которой не знает никто. Грейс, моя Грейс Фостер, нежная девочка, любовь всей жизни. Она была такой…непокоримой. Словно в её душе была сосредоточена вся вселенная, словно всю мудрость однажды заковали в камень, а затем этот драгоценнейший камень положили в неё — это было её сердце. — Что нас ждёт дальше, Грейс? — вопрос, который мучал меня всё это время вырывается, на удивление, так легко, что секунду мне кажется, что я прошептал это или же озвучил мысль ещё раз в голове. Но она лишь сильнее заглядывает в мои глаза, словно желая убедиться, что это именно то, что меня тревожит. — Всё хорошо. Я так рада, что всё позади, Хадсон. Я так мечтала об этом, поэтому когда наконец желанное лежит передо мной — я в это не верю, — отвечает Грейс. Это не совсем ответ, но я лишь киваю на её откровение, продолжая гладить девичью талию. Она вновь укладывается мне на грудь, свернувшись в комочек. — Я надеюсь, что дальше всё будет также: ты, я и океан вокруг. Мы же останемся на какое-то время в этом маяке? — она поворачивает ко мне лицо, на что я утвердительно киваю, и она, понизив голос, продолжает: — Я хочу нарисовать это место. Это удивляет меня, отчего брови лезут вверх. На секунду я раздумываю над ответом, прежде чем сказать: — Ты хочешь снова вернуться к живописи? — стараясь поставить так вопрос, чтобы не напоминать ей лишний раз об изостудии, от которой теперь не осталось и следа. Кэтмир стёрт с лица земли — спасибо, папа — что заставляет Грейс грустить. Ещё бы — её милосердия хватит на все монастыри, что есть в мире, и даже останется. — Да, — её детская искренность, звучащая в голосе, заставляет меня ухмыльнуться и осторожно подняться со своего места. Грейс откидывается на локти, приподняв одну бровь. Я подхожу близко к окну, поворачиваюсь к моей паре, что лежит в невероятно сексуальной позе, заставляя меня облизнуть пересохшие губы. Засунув руку в карман чёрных брюк, и поставив ногу на носок напротив другой, я поднимаю кисть и щёлкаю пальцами. Секунду на лице Грейс застывает недоумение, а затем её глаза расширяются, она вскакивает со своего места, бросаясь ко мне. Ведь после того, как я щёлкнул пальцами, справа возникают два мольберта с холстами на подрамнике и обильное количество красок.— ГРЕЙС —
Я кидаюсь к Хадсону, обнимая его за шею. Наша разница в росте значительна, отчего ему приходится согнуться, чтобы обнять меня. Комната наполняется радостным смехом, когда я поворачиваю голову, смотря на холсты и не веря своим глазам. Хадсон продолжает обнимать, поворачивая голову вместе со мной. — Но…как? — спрашиваю я, подняв на него глаза полные непонимания. Но он лишь хмыкает и пожимает плечами, говоря, что это пустяк. Ну конечно, чего я ещё ожидала, это же Хадсон Вега, могучий из вампиров, самый красивый и сексуальный парень, а также пара одной горгульи. И из всего этого списка важно последнее — он моя пара. Я нахожу внутри себя синий уз нашего сопряжения, который искриться и переливается всеми цветами синего, напоминая северное сияние. Вот он, мой Хадсон: это глубокий синий океан, чарующий своей красотой и могучестью. В нём тонешь, погружаешься и плывешь вслед за волнами, отдаёшься водной глади, чувствуешь прохладные капли каждой клеточкой кожи. Однажды, нам пришлось расстаться: мы пробыли вместе четыре месяца по меркам этого времени в данном пространстве, но вернувшись, мы разошлись, ведь я не помнила ничего. Но теперь я ни за что не готова оставить этого парня — он мой, он моя пара, мой суженный. Представить невозможно, каково это: прожить вместе столько времени, быть рядом, теряться в любви, а затем это всё было стёрто, сожжено начисто, оставив после себя лишь пепел. — Что я сказала тебе на прощание? В тот момент, когда мы последний раз держались за руки, целовались, а потом вновь вернулись в Кэтмир? — голос мой дрожит, как хрупкая ветка дерева под тяжестью морского бриза. Плечи Хадсон чуть ссутуливаются, он заметно напряжен. Он устремляет взгляд на океан, которым окружен наш маяк. Я крепко сжимаю его руку, надеясь передать тем самым, что я рядом и больше никуда не уйду. — Ты просила меня, чтобы осталась лишь хорошим воспоминанием, чтобы я не помнил каких-то грустных моментов с тобой или не держал зла. Но ты даже не подозревала, что осталась в моей жизни не только хорошим воспоминанием — ты осталась в ней всем… Внутри меня всё сжимается, к горлу подкатывает ком, который тяжело сглотнуть. Боже, мой бедный Хадсон, что ему пришлось пережить… Это мысль бьёт по мне, как хлыст, оставляя после себя кровоточащую рану. Но Хадсон чувствует мою боль, он знает меня лучше, чем я сама, поэтому мотает головой и улыбается: — Всё хорошо, любовь моя, главное, что ты рядом… Он подходит к одному из холстов и берёт мастихин, затем поворачивает ко мне с привычной усмешкой на губах. И в приглашающем жесте протягивает руку. Я тоже подхожу к своему холсту и чувствую покалывание в подушечках пальцев от сладостного ожидания. Теперь то время, которое я провела без запаха красок и погружения в рисование — кажется мне вечным и ужасно серым. Словно ребёнок, я потираю руки, когда беру ультрамариновую краску. Я открываю железный тюбик и выдавливаю каплю прямо на холст. Затем беру мастихин, но рука замирает в воздухе. Я молчу ещё пару секунд, чувствуя на себе взгляд, а затем поворачиваю голову к Хадсону. Он улыбается чистой и искренней улыбкой, наблюдая за мной. — Ты лучший, Хадсон, — говорю я, наклоняя голову вбок. В его взгляде скользит такое тепло и какая-то растерянность, что я таю, но он лишь говорит: — Я знаю, — мои глаза закатываются, ведь в этом весь Хадсон Вега. Он наливает в крышку растворитель и ставит её на подставку. Затем засучивает рукава белой рубашки, хотя я уверена, что с той педантичностью, которая присуще моей паре, он не вымажется никогда — даже капля масляных красок не отлетит в его сторону. Я вновь возвращаю внимание к холсту и полностью отдаюсь процессу, поворачивая голову то к океану, вид на который заставляет ещё раз поразиться красоте стихии, то обратно к холсту. Какое-то время мы творим искусство молча, погружаясь в мир чего-то нового и непонятного человеку нетворческому. Мы словно попали в измерение иное, а теперь ощупываем всё изнутри, касаясь оболочки и самой сферы. Но молчание прервала я. Засмотревшись на океан, мой голос чуть дрогнул и спросил: — Почему именно маяк ты для нас снял? — вопрос, наверняка, глупый, но Хадсон повернулся ко мне, прекращая писать картину. Похоже, его это не так сильно увлекало, но желание порадовать меня было явно больше, что тепло грело моё сердце. — Я всегда бежал к морю, когда мне было тяжело. Шум волн, мягко шебуршащих о скалы, вселяло какое-то необычайное спокойствие. Словно эта вода омывала внутри всю ту грязь, что скопилась за время, — Хадсон отвернулся, открывая рубиновую краску. — Мне нравится смотреть на водную гладь, ощущать береговой бриз, что зарывается в волосы. Хочется раскрыть лёгкие настолько сильно, чтобы весь морской воздух опустился в них, оставаясь той же свежестью. — И часто ты мог обращаться к океану, когда тебе было тяжело? — спросила я, вспоминая то ужасное детство и юностью Хадсона. — Не часто, — он качнул головой. — Но одно счастливое мгновение стоит жизни, согласна? — он повернулся ко мне и подмигнул. Я улыбнулась, соглашаясь с его словами. — Вода — это символ очищения, — сказала я, создавая структуру волны мастихином. — Вода ещё со времён Сотворения Мира была священной пристанью, тем, что помогало людям. — Вода — это очищение человека, путём смывания отрицательной энергии и освежения собственных мыслей, Грейс. Если ты решила искупаться в Атлантическом океане, то я могу устроить и это, — не успеваю я ответить на эту реплику, как в одно мгновение Хадсон переносится ко мне, и самодовольный ухмыляется, обняв за талию. Чёртов вампир. — Я лишь хотела сказать, что вода, на самом деле, небесный дар, который помогает нам в повседневной жизни, но которому мы не придаём должное значение. Но твоё предложение принимаю, — я прищуриваю глаза, определённо создавая провокацию. Но Хадсон медлит лишь минуту. Затем прижимает меня крепче, и переносит нас к подножью маяка.— ХАДСОН —
Атлантический океан ревёт, его воды плещутся вокруг нас, брызги, словно маленькие льдинки, попадают на кожу. Я сильнее прижимаю Грейс к своей груди, пока вокруг нас шумит океан. Его масштаб поражает, лёгкие стягает страх, а ноги подкашиваются. Капли воды долетают до нас, оставаясь мокрыми пятнами на одежде. Грейс потряхивает от холода, но она крепче стискивает мою руку, как завороженная наблюдая за ревущим океаном. Огромная волна поднимается с центра и идёт примяком на нас, по пути разрастаясь до внушительных размеров. Грейс хочет что-то сказать, я ощущаю, как она напрягается. Её лицо поворачивается ко мне, но я продолжаю смотреть на волну. Моя пара тоже поворачивается и смотрит туда же, куда и я. И вот волна достигает нас, намереваясь закрыть собой. Грейс вскрикивает и резко разворачивается, прячась в мою грудь. Я поднимаю руку, пробивая в середине волне дыру, благодаря чему нас не сносит, а вода проносится слева и справа от подножья маяка. До нас долетает какое-то количество воды, вымачивая насквозь вещи и кудри моей пары. Но она не дрожит от страха — теперь она прижимается ко мне сильнее и только улыбается, глядя на солнце, что впервые выглянуло из-за плотных черных тучь. — Никогда не пытайся усмирить океан, Грейс. Тогда ты сделаешь только хуже, — я откидываю её волосы от лица, наклоняясь вперёд. Речь идёт далеко не о самом океане, и она понимает это, но я всё же добавляю: — Не все вещи подвластны тебе — и это нормально. Просто прими этот факт, душа моя. Я целую её, пока океан вокруг плещет, пока он создает волны, брызги которых долетают до нас. Привычное состояние: вокруг творится хаос, но самое главное — это успеть поцеловать её. Она отстраняется и смыкает объятия ещё сильнее. На нас летит ещё одна волна, но теперь Грейс не прячется — она смеётся, поддаваясь чуть вперёд, ведь знает — я рядом. Я разрежу волну, чтобы она не причинила ей вреда. Ведь я — её пара, а Грейс Фостер — моя пара, и так будет дальше.