Холод

      Кровь становится очень холодной, настолько, что кожа покрывается мурашками. Вот и всё, Эва. И всё. Смотрю на него так, словно он моя последняя надежда на спасение. А мысли в бестолковой голове болюче, до ожогов, твердят: «не друг он тебе, Эвтида». Выдыхаю ледяной воздух, пытаясь удержать слёзы. Не плакать. Умирать, так с гордостью. За день до этого.       Эпистат смотрит холодно, тяжело и строго. По сравнению Реммао отдыхает. Ну не писарь она, говорила же. Зачем в Фивы тащить, ещё и не проверив сперва? Что толку сидеть в библиотеке и смотреть на то, как позорно и медленно у неё получается? Да, это не прежняя жизнь, где всё было риском, опасностью, но, по крайней мере, привычным, а самое то главное — п р и б ы л ь н ы м.       Рядом с охотниками на шезму, на тех, кем является сама — страшно. Страшно не по-детски. Каждый раз, когда она проходит мимо Амена или кого-то из его подчинённых всё, что находится внутри начинает сжиматься, словно подмёрзшие пальцы. До онемения. Задумавшись, капнула чернилами на пергамент. О, Ра. Даже не старалась поднять голову, знала, как смотрит эпистат. Как будто хлыстом между лопаток. Вдохнув в себя почти весь воздух помещения, мужчина грозно отошёл. — Не повезло тебе, Пеллинский. — Сказал таким же тоном, как и смотрел. Хлыстом. Это он почти не скрывая говорит, что она бесполезная?! Каков же хам. От гнева рука с пером задрожала, рискуя оставить ещё одну кляксу. — Разберусь, эпистат. — Столь же, лично для Эвы, непривычным и неподходящим Ливию, замораживающим тоном. Лично для неё. Интересно, за что эти двое невзлюбили друг друга? Вроде на одной стороне. Против хвори борются, оба шезму подозревают. Хотя… Не то, чтобы девушка обсуждала эту тему с лекарем. Просто думала, что у него нет причин не подозревать таких, как она. Тряхнула головой, убирая от глаз несколько мешающих прядей и расслабленно откинулась, почувствовав спиной, как аура среди книг начинает становится более дружелюбной. Амен ушёл. Слава богам, они её услышали. — Ну и… что же мне с тобой делать?.. — Ливий нахально присел на край стола. Хороший вопрос. Ответ на него просочился в ехидной ухмылке: — Наказать хочешь? Вот это ему в ней… Не нравилось, скорее… Интриговало. Наглость. Самоуверенность. Где только училась такому? Как же здесь не вернуть нахальную ухмылку? — Тебя, Милая Госпожа? — Наклоняется чуть ближе и шепчет тепло-тепло: — Вот только ты и так должна мне желание. Хочешь испробовать на себе все мои фантазии? Такая обыденно наглая, тушуется, едва ли не краснеет. А его смешит всё сильнее. — Слишком тянешь, лекарь. Придумал бы уже, как я тебя отблагодарить должна. — Всё-таки нашлась и в словах, и в выражениях. Невыносимая. — За что? — Так задумался о её быстрой смене настроения, что запутался сам. — Желание твоё. Это ведь за то, что прикрыл. — На губах девушки заиграла улыбка. Ей тоже нравилось, когда терялся он, а не наоборот. Ещё ближе. — Не-е-ет. — Растянул, словно мёд. — Это за то, что ты всё же попросила помощи. Теперь не смутилась, а поправилась вся, как павлин. — Разницы нет. Я и так, и так чувствую себя глупо. — тоном, будто это он сам у себя помощи просил. — С твоими… навыками писаря, я думаю, моё желание ещё не самая очевидная вещь, делающая тебя… ЭЙ! — получив по лбу свёрнутым пергаментом, Ливий нахмурился. — Ты зачем дерёшься? Эва смотрела на него хищно и властно. — А ты чего обзываешься? Кошка.                                              Брюнетка стояла в тёмном углу, и сквозь бесчисленные фолианты смотрела на стол у окна. Вид девушки, обиженной и гордой. Парня, улыбающегося и в извинении сжимающего её плечо. Брюнетку задело. Где-то в глубине души поднималась волна сокрушающей ревности, готовясь обрушится на обоих. Но не сейчас. Она просто сделает кое-что, что заставит Ливия задуматься. Феонноя вышла на свет, прерывая игривые перепалки шезму и лекаря. — Ливий… Его лучезарная улыбка меркнет, как только он видит кто его окликнул. Тоже происходит и с лицом шезму: оно замерзает и черствеет. «Ревнуешь? Это кто ещё на чужое зарится!» — Чего тебе? — Так холодно-холодно. А для Эвы теплый был. Феонноя расправила плечи. — Поговорить нужно. Шатен выдохнул и, с усмешкой, подумал о том, что, может, Феонноя из благочестивой семьи, но поставь её рядом с Эвтидой — первая сразу проиграет. В уверенности, во внешности, в интеллекте — во всём. — Я… занят. Эву эта ситуации смешила. Очень. Смотреть, как Феонноя унижается перед тем, кому в принципе всегда было не до неё… приятно. Не потому, что Феонною не жалует. Потому, что Ливий обозначил, что он занят. Ей и занят. — А это очень срочно. — Не отступает, противная какая. Как комар. Пеллийский тяжело выдыхает, переводит взгляд на шатенку и с мольбой просит: «Спаси меня от неё!» На это Эва лишь расслабленно вскидывает брови, словно не понимает. «Ну считал же ты меня дурочкой, лекарь». Парень стреляет в неё взглядом, который не сулит ничего приличного. Про хорошее с ним Эва давно и думать забыла.                                 — Не пара она тебе, Ливий. — Брюнетка выглядела так уверенно, что почти смешно. Ей ли решать? — А кто мне пара? — Лекарь раздражённо прищурился, облокотившись на столб. — Ты, что-ли? Феонноя оскорблённо гаркнула: — Я хотя бы не шезму, которая за деньги даже друга, чего доброго, убить готова! В глазах холод. Такой сильный и очевидный, что девушке почти больно. И непонимание. Не верит он ей. Разве же Эва может быть одной из этих алчных… Разве может девушка с такими, порою невинными, иногда и вовсе по-детски любознательными, а на солнце хрустальными глазами, быть шезму? Разве может девушка, которая своими действиями сумела взволновать непробиваемого эпистата, которая смотрит на обидчиков по-кошачьи хитро, которая на колкости в случае чего не поскупится, с походкой и голосом, предвещающими хаос… …Может ли быть она обычным писарем? Девушка, не умеющая хотя бы сколько-нибудь быстро и аккуратно писать… Ara´ Нет. — Видишь, не лгу. Разве может шатенка с ярким выражением глаз, плескающими уверенность, подходящими тихо и уходящими быстро, та что была в том странном сне… О котором до сего дня Ливий и думать забыл. Эвтида? Внутри скрутился вязкий, склизкий ком. Будучи Аменом, он непременно возненавидел бы её.