***
Темнота всё больше слепит, покрывая нас. Вдали слышаться крики и какие-то неразборчивые слова, но откидываю мысли прочь. Не до этого сейчас.***
Тизиан врывается в комнату, словно прохладный ветерок в жаркий оазис. Было бы ещё времяпровождение с Аменом оазисом. Эпистат поднимает тяжёлый взгляд. Ждёт. — Ну. — Одно слово. Столько нервов и взмокшее сердце. — Нашли. Мы их нашли. — С придыханием, как будто совершив что-то грандиозное, выпалил охотник. Ливий задрожал. И, пусть в комнате было достаточно тепло, пусть Амен и Тизиан могут подумать, что ему страшно. Ему холодно. За Эву. До ужаса и анемии. — Кто. — Не восклицает, но тон тяжёлый, не предупреждающий — нападающий. — Не знаю. Ты же давал приказ поймать и следить издалека, не ловить без тебя. — Охотник слегка сжался. Тоже боится. Все бояться чёртова Амена, а Пеллинский боится лишь того, что тот может сделать с Милой Госпожой. Короткий взмах головой в сторону, вновь одно слово: — Пошли. И Ливия не звали, но он пошёл.***
До ужаса холодно. Пытаюсь кутаться в плащ, поджимаю пальцы на руках и ногах, но мороз не уходит. Понимаю очень важную вещь — никогда так не мерзла. Но идти продолжаю. Идти необходимо. И голоса, и шум сзади только придают сил. Это ведь не их касается. Они пробрались в город тихо, бесшумно, несмотря на дичайший холод. Там что-то сзади, там что-то не про них.***
Несколько охотников выбегает вперёд, чтобы шезму, отвлекшиеся на шум, не успели реагировать на то, что их поймали. А их поймают. Всех до одного. Всех, кроме неё. Ливий бежит вместе с охотниками, — они его не замечают, — чуть сзади, левее от них. Её сам поймает. И сам накажет. Вот уже его время ремя выйти вперёд.***
Дыхание учащается, ощущаю это гадкое, что предчувствовала ранее. Оно догоняет, наступает на пятки, дышит сквозь маску в затылок. — Охотники. — Спокойно регламентирует Реммао. — Они нас нашли. И срывается. Бежит со всех ног, умудряясь не путаться в плаще и маске. Бросать нельзя, псы по запаху найдут. И задыхается по-дикому стучащее сердце, а вместе и я. И хочет следом, чтобы не поймали. Ведь знаю — прознав, что именно я шезму, Амен выместит всю ярую ненависть. Начиная с того дня, когда перепутал с проституткой. И с каждым новым будет саморучно засыпать песком. Прежде, чем страх заставляет работать окаменевшие от холода ноги, буквально за секунду до, хватают сзади. Не давая времени на крики, попытки вырваться. Но я пытаюсь. Кем бы была, если бы сдалась сразу? Трепыхаюсь, дёргаюсь со всего духу, пытаюсь ударить. Скинуть маску, чтобы дышать было легче и сил прибавилось. Но не помогает. Меня — «за» я или «против» — оттаскивают в темный, до боли холодный переулок. «К мучительной и долгой смерти тащат», — мелькает в голове. Поэтому начинаю молиться, хотя никогда так не делаю. Зачем нужны боги, если всегда всё делать необходимо самой? Молюсь несколько секунд, сумбурно, в панике, тем и этим богам. Тем, кого знала всю жизнь и тем, про кого рассказывал Ливий. «Даже не попрощаемся…» «И не поцелую», — о том, что при таком раскладе не выживу, думать не хочется. Ой, как страшно не хочется. Когда маску срывают резко, но при этом достаточно аккуратно, понимаю, что это точно не Амен. Когда вижу, кто передо мной хочется кричать. Плакать, скулить и прыгать от радости Ливий. Мой дорогой лекарь, надёжный и… Смотрит безумно, словно хочет убить. Кровь становится очень холодной, настолько, что кожа покрывается мурашками. Вот и всё, Эва. И всё. Смотрю на него так, словно он моя последняя надежда на спасение. А мысли в бестолковой голове болюче, до ожогов, твердят: «Не друг он тебе, Эвтида». Выдыхаю ледяной воздух, пытаясь удержать слёзы. Не плакать. Умирать, так с гордостью. Злым шёпотом хватает меня за плечи, и встряхивает: — Что творишь? — Его голос срывается, то ли от бега, то ли… Он паникует? Ливий-то? — Л-ливий… — голос дрожит, мне очень страшно. И холодно. — Что?! — всё так же громким, но шёпотом, как будто боится, что услышат. Но тогда зачем ему… — ты чем думала, шезму проклятая, когда под носом эпистата свои дела решать полезла?! — он судорожно втягивает воздух и ослабляет хватку на плечах. Как будто не хочет делать больно. Ну, как будто… — Эва… — говорит ласково, ладонями начинает гладить лицо. — Милая Госпожа. Почему ты так рискуешь, зачем? Не могу ему ответить, растворяюсь в тепле, впервые мной ощущаемом за последние несколько часов. — Разве ты не должен тащить меня к Амену? — С болью спрашиваю, боясь вновь замёрзнуть. Хватаю его руки, сжимаю их, что есть мочи, теряюсь в кипятке кожи и соли на щеках. Боюсь, что это последний момент, когда я буду смотреть на него в свободном положении. В его глазах отражается боль моих и непонимание. — Как… как же ты могла такое подумать, Эва?! — снова громкий шёпот. — Я здесь не чтобы приблизить твою казнь, а… На вкус Ливий — мёд и целебные травы, которые пьют, чтобы согреться и чтобы голова не болела. Соль — перемешанная — его и моя. Красная нить, идущая от его души, ныряющая прямиком в мою. На вкус лекарь — как любовь. …Спасает меня.