***
— Вставай! Живо! Задыхаясь, Пьетро поднимается с земли. Папа стоит над ним, готовый для нового удара — и тут дядя Сид: — Симеон, зачем на ребенка напустился? — Не напустился, а тренирую, — басит папа. — Мужчина должен уметь защищаться. — Он у тебя не то что защищаться — шевельнуться скоро не сможет, — качает дядя головой. — Пойдем-ка, Пьетро, я про травы обещал рассказать. — Бабья наука, — сплевывает папа. — Ладно, всё равно из него толку не выйдет. Из дядиной части хаты Пьетро выглядывает на улицу. Папа обливается из ведра, красивый, мощный и синеглазый. Хотел бы Пьетро стать таким. — Так-то он дело говорит, — шепчет дядя, едва папа уходит. — Защищаться нужно, только противник не всегда тебе равен. И подталкивает к нему вещь из узорчатой кожи. Раскрыв ее, Пьетро узнаёт… — Нож? — Заговоренный, — кивает дядя. — В наших лесах с ним лучше, чем без него. — А папа?.. — А папа не узнает, — подмигивает. — Ну, идем за травами!***
В деревне только и разговоров, что о грядущем полнолунии. Папа отмахивается (суеверное бабьё!) и зовет Пьетро на выпас. — Вдвоем управимся до заката, — говорит, шагая за овцами. — Помнишь, что делать? — Вон туда, — указывает на край леса, — их не пускать. И самому не соваться. — Верно, — треплет папа его темную макушку. — Теперь я вперед, ты замыкаешь. Если что, кричи Бурана. Пьетро, конечно, пасти овец не собирается. Прячась за бегущей отарой, он уходит всё дальше и дальше, к зеленой гряде. Ненадолго: лишь взглянет и сразу вернется. Лес оказывается дальше, чем думал Пьетро. Он клянется быть мужиком до конца и с помощью посоха взбирается на склон. Овцы переблеиваются снизу, папа только за ними и следит. Путь свободен — Пьетро бежит на закат, к лесу. Ничего интересного: сосны, поваленная осина да зонтики борщевика — эту траву дядя наказал обходить. Даже зверей не видать. До полянки дойду и обратно, обещает себе Пьетро и шагает вперед. Под покровом гигантских сосен темнеет: кажется, солнце зашло. Он спотыкается об валежник, в голове басит: «Вставай!». Папы рядом нет, Пьетро всё равно вскакивает и несется в просвет между соснами. Впереди что-то блестит — раз, и Пьетро влипает. Похоже на паутину, только уж очень она велика. Он рвется прочь — без толку. Чем больше Пьетро бьется, тем сильнее вязнет в белесых нитях. Самому не выбраться, наконец понимает он — и вопит: — Папа! Тишина, в лесу всё темнее. Волки и медведи боятся людей, вспоминает Пьетро, но они не самое… Треск — Пьетро пробирает холод. Трава знакомо шуршит. — Гном ли тебя сюда занес? — слышится вблизи. — Предупреждал же! — Папа! — узнаёт Пьетро. — Я здесь, вытащи меня. Дергается снова, паутина серебрится — то луна взошла. Стук, будто упало что-то большое. Пьетро поворачивает голову и видит папу на земле. Кричит, однако тот громче. Папа то поджимает ноги к животу, то изгибается во все стороны. Его конечности удлиняются и чернеют, из боков растут новые. Пьетро зажмуривается, выждав открывает глаза — впереди громадный паук. Щелкает жвалами, шуршит навстречу. Рывок — без толку. Паук надвигается, Пьетро зовет маму, Всевидящего, кого угодно. Небо скрывается за черной тушей, и тут Пьетро чувствует в ладонях… молнии? Размыкает кулак — паук на секунду останавливается. Пьетро направляет их на запястья, и паутина рвется. Он падает, под колено что-то подворачивается. Заговоренный нож, вспоминает Пьетро. Не думая швыряет его в паука вместе с голубой искрой. Вой нечеловеческий, но знакомый. — Дерьмо ты светлое, — стонет папа, корчаясь на земле. — Весь в мамашу. Пьетро мчится назад. Спотыкается о пень, через боль встает — и дальше. Уворачивается от сосны и в кого-то врезается. — Дядя Сид! — хнычет. — Там… — Беги домой, — перебивает тот; рукав его искрится. — Буран отведет. Пьетро взбирается на спину пса, вцепляется в белую шерсть и закрывает глаза. Открывает лишь у родных ворот.***
— Тише-тише, не дергайся, — слышен дядин голос. — Я повязку сменю. Кладет на раненую ногу что-то прохладное, бинтует. Пьетро хочет спать, но не может, пока не узнает… — Что там было? Дядя вздыхает и садится в ногах. — Пьетро, в тебе открылся Дар. — Дар? Это… магия? — вспоминает он молнии в ладонях. — Так я могу?.. — Сможешь ты лет в шестнадцать, не раньше. Дар до поры запечатан, проявляется лишь в опасности, как сегодня. — Жаль. Погоди, а что?.. — У твоего папы он тоже был, — вздыхает дядя еще грустнее. — Только тёмный и слабый. Он искал силу повсюду, и вот нарвался. Паук его укусил — здоровенный, дай тебе Всевидящий такого не встретить. Тебе тогда года три было. Помнишь, вы с мамой тут жили? — Ага, — напрягает память Пьетро. — А папа?.. — Она тебе сказала, что он заболел и тут подлечится. И вы сбежали. Я надеялся, что он тебя не найдет. Пьетро ахает: папа и вправду его нашел. Дождался у школы, предложил прогуляться, печеньем угостил, а проснулся Пьетро уже в Глиммербруке. Мама скоро приедет, обещал папа месяц назад. — Мама… — Пьетро, выслушай. — Дядя придвигается. — Твоя мама связалась бы со мной в день твоей пропажи — моментально, нам не нужны эти коробки с проводами. И я с ней пытался, не вышло. Это значит одно: прежде чем тебя похитить, папа убил маму. Комок валится в живот Пьетро. Не может, мама не может… — Нет, — бормочет он. — Ты всё врешь. — Я врал себе, что он обойдется овцами и пропойцами. Но больше врать не стану. Не теперь, когда ты… Дядя замолкает и прижимает к себе Пьетро, а он всхлипывает в плечо. — Твоя мама была сильной Светлой, — продолжает дядя. — Ты еще сильнее. Я тебя обучу и больше не позволю попасть ни в какую паутину. Пьетро рыдает в голос — мужчине так не положено. Дядя гладит его по смоляным маминым волосам. Рассвет золотит оконную паутинку.