Караван

      — Сто-о-о-о-й! — Над песками разнёсся зычный голос караван-баши.       Люди заметно оживились, как, впрочем, и животные. С иссушенных горячими ветрами и палящим солнцем лиц мгновенно, словно вода с раскалённых камней, испарилось выражение загнанности и безразличия. Слова ведущего тотчас по цепочке передали в конец каравана. Поторопить спутников, чтобы поскорее разбить лагерь.       Спустя час, когда умолкли последние колокольчики, огромное стойбище закончило подготовку к ночлегу. Большие кантары были плотно уложены по периметру стоянки, превращая низину между двух дюн, куда часом ранее вывел их опытный такшив, в четырёхугольный форт. Теперь поживиться товарами и имуществом караванщиков без серьёзного столкновения вряд ли удастся. Так что люди могли с большой долей вероятности надеяться на спокойную ночь. Даже разбойники не особо любили проливать кровь. За это потом придётся отвечать кровью семьи, а может и всего рода.       Воины заняли свои места, растянувшись плотной цепью по периметру импровизированной стены. Владельцы товаров расположились в богатых шатрах, а простые погонщики и прочая обслуга собрались небольшими группками у костров. Поужинать, отдохнуть от дневного перехода и скоротать ночь в тепле, слушая рассказы старожилов.       — Джадду-Вагиз! Ну, не томи. Солнце уж село! — ёрзая на немного потёртой циновке, на которой, впрочем, ещё отчётливо просматривался искусно вышитый узор, торопил старика молодой погонщик Джудан.       Это был его первый переход через пески, и всё, на что падал взгляд, вызывало восторг и казалось интересным. Будь то необычная форма дюны, след песчаной эфы, пересекающий тропу, или бездонное звёздное небо во время ночёвок. Но более всего за время путешествия он пристрастился к рассказам у костра. С трепетом внимал словам более опытных караванщиков, которых переслушал уже довольно много, перемещаясь всю ночь от костра к костру. Однако не он один ждал, когда старый Вагиз докурит не менее старую трубку, вдумчиво пуская дым в звёздное небо, и порадует слушателей очередной историей, коих знал несметное количество. Только погонщики постарше, уже не раз путешествовавшие с ним, не торопили старика, посмеиваясь над нетерпеливостью мальчишки, прекрасно зная, что пока последняя щепотка слишком дорогого для простого караванщика табака не растворится сизой дымкой в стремительно остывающем воздухе пустыни, он не обратит на них внимания.       — Йа сахби. — Вагиз несколько иронично посмотрел на Джудана. — Ты нетерпелив, словно весенний ручей. Впрочем, и столь же звонок… Пощади мои уши и молча послушай ночь. Дай мне выдохнуть после долгой дороги. Я уже слишком стар для излишней поспешности.       Караванщики весело рассмеялись, а сам Джудан, смутившись, опустил голову, досадуя на себя. Как бы он ни старался походить на более опытных погонщиков, у него никак не получалось вести себя столь же степенно и сдержанно, из-за чего он постоянно смешил окружающих. Вот и сейчас его торопливость стала поводом для снисходительных улыбок. Но, несмотря на это, никто из присутствующих не одёргивал его и ни в чём не винил. Многие из них ещё помнили тот восторг, который испытали впервые шагнув по Великому шёлковому пути сквозь жар песков и опасности ночи.       — Было это… — сухим треском разорвал тишину ночи голос старого Вагиза, — во времена, когда мой прадед повёл свой первый караван сквозь Великие пески. Он был молод и преисполнен решимости найти более короткий путь для караванов своего рода. — У костра воцарилось полное молчание, а наиболее молодые даже дышать старались через раз, чтобы не упустить ни единого слова. — Этот переход оказался настоящим испытанием для людей нашей семьи. В самом начале пути слепого такшива ужалил скорпион, и это стало первой неприятностью в череде несчастий, выпавших на их долю. В караване, конечно, было достаточно опытных ходоков, но сравниться с несчастным в поиске воды не мог никто. И как бы ни берегли они драгоценную воду, запасы неумолимо заканчивались, а найти новый источник, даже самый маленький, удавалось лишь на одну ночь через три. Но, невзирая на трудности, люди моего прадеда продолжали идти вперёд. Ведь дома их ждали отцы, матери и жёны с детьми. Ждали с прибылью и славой. Да и сама мысль: вернуться назад с позором, не оправдав возложенных на него ожиданий, жгла душу прадеда калёным железом. Сказать, что их путь был тяжёл, — значит ничего не сказать. Потому что боги приготовили для каравана новое испытание, желая проверить, достойны ли они их милости. В те времена появился на Пути бесчестный сын шайтана. Грабил и резал караваны, на которые набредала его шайка. Не боялся он ни кары богов, ни гнева предков, ни кровной мести… Ибо был он безродным! Хали!       Караванщики скривились в отвращении, зароптали, покрывая руганью голову недостойного, а кое-кто даже сплюнул на горячий песок, выражая тем самым негодование.       — Сколотил он вокруг себя разбойничью стаю, состоящую из кочевников да иноземцев нечестивых, которые не ведали ни чести, ни достоинства настоящего воина. Лишь алчность ярко полыхала в их грязных душонках. И чинили они беззаконие на просторах Великой пустыни. В одну из ночей вышли они на караван моего прадеда и, окружив стоянку, напали. Неравными оказались силы. Сами того не ведая, караванщики слишком близко подошли к логову «безродного шакала». Против вьючных верблюдов и малого количества лошадей выступило более сотни разбойников на резвых скакунах, привычных к бою в пустыне. Да и сил у измученных дальним переходом и жаждой людей тоже было немного. Один за другим под ударами вражеских сабель гибли храбрые защитники. Понял тогда прадед, что не выстоять им против своры поганой, и собрал вокруг себя оставшихся в живых воинов. Наскоро прикинув, что они смогут противопоставить окружившим их врагам, он предложил остаткам своих людей прорываться сквозь окружение на лошадях. Но не просто позорно сбежать в ночь, а увести презренных выродков за собой вглубь пустыни. Запасов ни у самого прадеда, ни у нападающих не было, а значит, был шанс погубить в песках не только свои жизни, но и гнилые душонки врагов. А чтобы с уверенностью рассчитывать на погоню, прадед повелел собрать всё имеющееся в шатрах золото и драгоценные камни и сложить их в мешок, притороченный к седлу своей лошади, да немного подрезать дно. С большими потерями прорвались они сквозь окружение, и каждый был ранен в том бою. Всего с десяток человек, истекающих кровью, помчались в сердце пустыни, оставляя за собой ало-золотой след. И кинулась вдогонку поганая свора.       Старик глубоко вздохнул и умолк, позволяя спутникам проникнуться безысходностью положения отчаянных храбрецов. Лишь нетерпеливо завозились на циновках молодые караванщики, горя в сердцах жаждой мести за попавших в беду людей.       — Ну! И что было дальше? — не вытерпел Джудан, снова вызывая лёгкие усмешки старших. — Они спаслись? Сумели отомстить безродным ублюдкам?       Вагиз покачал головой и по-доброму улыбнулся ему. Огладив узловатыми пальцами седую бороду, он продолжил:       — До самого рассвета гнали караванщики взмыленных лошадей, оставив за спиной на разорение товары и верных верблюдов. Несколько человек из прорвавшихся не вынесли бешеной скачки и остались в песках навсегда. Да и остальные, изнурённые долгим боем и ранами, находились на грани жизни и смерти. А сзади всё отчётливее слышались выкрики и улюлюканье догоняющей их своры. И отчаявшись, взмолился прадед, с кровавой пеной на растрескавшихся губах обращаясь к Богам пустыни. Вот только просил он ни спасения, ни избавления от напасти… Нет! Всё, чего желала его душа — возмездия! Он готов был отдать всё, лишь бы отомстить за смерть братьев. Даже то единственное, что у них ещё оставалось — собственные жизни.       Вдруг по стоянке пронёсся порыв холодного ветра, завывая средь шатров. Взметнулись в стылый воздух искры костра, на миг ярко осветив суровое лицо старика, испещрённое глубокими морщинами. По коже караванщиков пробежал озноб. Почудилось им, будто сама пустыня подтвердила правдивость произнесённых слов.       — И услышали его справедливые Боги! — Голос Вагиза зазвенел от гордости. — Ибо чтил он законы предков! Ибо уважал он род свой и всегда следовал традициям семьи! Почитал их превыше всего! Возникла вдруг перед ними из ниоткуда дева, в шелка разодетая. Посмотрела на измученных всадников и повернулась, не произнеся ни слова. Но как бы ни была она прекрасна, какой бы стройной ни обладала фигурой, несмотря на её изящные движения, окаменели караванщики, взирая на посланницу. Ибо повеяло на них дыханием самой смерти!       Отшатнулись сидящие у костра люди. Кто-то чуть слышно ахнул, кто-то нахмурил брови. И прокатился шёпот средь них, наполненный суеверным ужасом: «Гуль!»       — Верно, — важно кивнул старик. — Именно так и подумал мой прадед, посчитав, что их участь предрешена. Но вопреки здравому смыслу, приказал своим людям следовать за девой.       Ахнули путники, поражаясь безрассудству и смелости прадеда Вагиза, даже в столь отчаянном положении не утратившего силу духа.       — Никто не оспорил приказ. Все подчинились и последовали за ним. Но вскоре заметили одну странность: как бы ни подгоняли они лошадей, а дева, всё так же легко ступая босыми ногами по раскалённому песку, шла немного впереди. И лишь когда на гребне ближайшей дюны показались первые, расплывчатые в горячем мареве силуэты всадников, она на мгновение обернулась. Сверкнули в кровожадной улыбке, отражая солнечный свет, ослепительно-белые клыки. В этот же миг с востока в спину караванщиков и их врагов ударил первый порыв раскалённого воздуха, швыряя пригоршни пыли и песка и в считанные мгновения превращаясь в шквальный ветер. Небо быстро заволокло тучами из песочной взвеси, почему-то отливающей багрянцем.       — Песчаная буря! — закричал один из караванщиков. — Все на песок! Прячьтесь скорее!       — Нет! — перекрикивая завывания ветра, схватил его за плечо прадед. И, сжав с силой пальцы, приказал: — Едем дальше!       — Но… Мы же погибнем! Посмотри вокруг! — в отчаянии запротестовал тот.       — Не мы одни, — спокойно ответил прадед и послал коня вслед за удаляющейся в бурю девой.       Странное дело, но стоило им пробраться ближе к эпицентру, как прадед стал будто бы неуязвим для песка. Он больше не забивал горящие лёгкие, не засыпал воспалённые глаза. Оглянувшись назад, прадед увидел, что их осталось всего трое. Остальные сгинули безвозвратно, не подчинившись приказу. Притормозив и дождавшись спутников, он пересадил их на своего коня, догадавшись, что песок не причиняет вреда только ему. Так, спустя неведомо сколько времени, крепко держась друг за друга, они и выбрались из песчаного плена стихии. Истерзанные, но живые. Оставив позади своих менее удачливых друзей и более полусотни разбойников. Все они обрели вечный покой в объятиях Великой пустыни. Буря стихла так же внезапно, как и началась. Не было больше ни ветра, ни разрывающей грудь взвеси. Да и дева, не покидающая их всё это время, куда-то пропала. Они остались совершенно одни. В самом сердце пустыни. Без еды, без воды, без возможности спастись. Мой прадед свалился с лошади, распластавшись на раскалённом песке. Рядом попадали и его спутники, замерев на месте. Но когда спину стало нестерпимо жечь, а глаза заслезились от яркого света, находящегося в зените солнца, он, приподнявшись на локтях, посмотрел на своих спутников и… внезапно рассмеялся.       — Чему ты радуешься? — обессиленно спросил один из них.       — Тому, что мы выжили. Тому, что отомстили за смерть наших братьев, — отсмеявшись, ответил прадед. — Тому, что никто больше не погибнет от рук этих поганых шакалов, и Путь станет хоть немного безопаснее. И даже тому, что Боги оставили нам наши жизни, чтобы мы могли осознать свою победу! Хвала Богам!       — Хвала Богам, — вяло отозвался второй. — Вот только повода для радости я не вижу. Теперь эти самые жизни лично отберёт Госпожа Пустыня, по капле выдавив из нас все соки, — безразлично добавил он.       — Пусть, — легко согласился прадед. — Но наша смерть уже не напрасна!       — Смотрите! — вскинувшись, привлёк их внимание первый и удивлённо протянул: — Следы? Но чьи они?       — Какая разница? — подскочив с песка и поймав за уздцы коня, пожал плечами прадед. — Мы и так уже у самого края. Так почему бы не позволить удаче немного помочь нам.       Три дня и две ночи шли они по одинокому следу, петляющему средь барханов и дюн, перестав удивляться тому, что неглубокие отпечатки чьих-то ног были неподвластны ни времени, ни ветру, ни оползням. Они тянулись беспрерывной цепочкой, исчезая сразу за изнурёнными путниками. Их природа больше никого не волновала. Только одно имело значение — эти следы давали надежду на спасение.       На исходе третьих суток, импровизированная тропинка вывела их к большому шатру, богато украшенному узорчатой тканью. Он стоял посреди песчаной глади, неподвластный ветрам, словно застывший во времени мираж. Поначалу, измученные нестерпимой жаждой и голодом, изжарившиеся под палящим солнцем путники так и подумали. Но, подойдя ближе, заметили у входа в шатёр человека, замотанного целиком в шерстяную ткань. Лишь в узкой прорези на лице блестели чёрные, как сама бездна, глаза. На плече незнакомца, вцепившись когтями в плотную ткань, сидел крупный сокол, зорко наблюдающий за путниками, изредка взмахивая мощными крыльями.       Лошадь за их спинами захрипела и, дико вращая глазами, завалилась на песок, пачкая исхудавшую морду клочьями пены, выступившей на губах. Но они не обратили на неожиданную потерю никакого внимания — слишком уж были истощены для того, чтобы испытывать страх или сожаление. Все трое, не сговариваясь, словно заворожённые, шагнули к шатру, не отрывая остановившегося взгляда от сокола. Человек в чёрном балахоне последний раз взглянул на них и, развернувшись, скрылся за пологом, не забыв гостеприимно распахнуть его. Он приглашал их внутрь. Как и полагалось радушному хозяину. Таков обычай.       Шатёр встретил их прохладой, водой и лёгким вином, которыми были наполнены многочисленные кувшины. Большой стол в центре ломился от изысканных яств. А на полу, застланном роскошными персидскими коврами, повсюду лежали шёлковые подушки, приглашая гостей отдохнуть с дороги. Сам хозяин молчаливо замер у входа, мимолётно кивнув на стол. Поклонившись и поблагодарив его за щедрость, путники набросились на угощение, напоминая своим поведением диких зверей. Лишь прадед, почуяв неладное, остановился в шаге от столь необходимых им всем еды и питья. Что-то было неправильно. Что-то не давало ему покоя. Он попытался образумить своих друзей, объяснить, что им стоит сначала хорошенько осмотреться. Но… Они уже не слышали его. Они ничего уже не понимали, продолжая остервенело поглощать предложенную пищу. Их глаза затуманились, а блаженные улыбки исказились, превращаясь в гримасы полубезумного оскала.       Прадед отшатнулся, опасливо озираясь по сторонам. Хозяин шатра повернул к нему голову, и прадед мог поклясться, что он усмехнулся, несмотря на то, что лицо было скрыто тканью. Он пристально посмотрел прадеду в глаза, казалось, всматриваясь в самую душу, и, удовлетворённо кивнув каким-то собственным мыслям, отодвинул в сторону неприметную ширму по правую руку от себя, а затем скрылся внутри. Пол шатра залило мягким, слегка мерцающим светом, падающим из прохода. Он манил. Звал посмотреть, какое чудо скрывается за порогом. И прадед не посмел игнорировать этот зов, понимая, что выбора у него нет. Почему-то он ясно осознал, что покинуть шатёр без разрешения хозяина ему не удастся. Шагнув в неизвестность, он на несколько секунд зажмурился, ослеплённый сиянием, а когда открыл глаза, понял, что остался один. Человек с соколом растворились, исчезли, не оставив после себя даже тени присутствия.       Оглядевшись, прадед оторопел, настолько невероятное зрелище простиралось перед ним. Он даже не был в состоянии осмыслить всё то, что видел. В шаге от его ног пол шатра растворялся в великом Ничто, где с яркими вспышками рождались и умирали целые миры. Перед ним простирался космос, где в звёздной пыли возникала и исчезала сама жизнь. Бездонная пустыня озарялась светом страшных катастроф и великих свершений. Видение ошеломило, причиняя боль на физическом уровне, заставило почувствовать себя ничтожной песчинкой в масштабах вселенной, но в то же время даровало глубинное осознание самой сути мироздания, искрящимся потоком проникающее в него. Прадед закричал, обхватив голову руками в бесплодной попытке отгородиться от происходящего. И вдруг всё закончилось… Он с опаской снова взглянул на сияющую бездну. Но она словно отодвинулась немного вглубь и больше не причиняла боли. Затаилась.       Зато теперь перед ним в воздухе, на уровне лица висел свиток пергамента, даже на вид очень древний. Его поверхность переливалась всё тем же мягким светом. Он сиял, пульсируя в такт бьющемуся в груди сердцу, а вместе ним пульсировала и вся Вселенная. Буквы находились в постоянном движении, то складываясь в слова, то распадаясь на бессвязные фрагменты. Они исчезали и появлялись вновь. Все языки мира отражались на древнем куске полуистлевшего свитка: от архаичных символов прародителей человечества до языков, которые ещё даже не были придуманы. Сколько вечностей прадед вот так простоял, вглядываясь в размытые послания прошлого и будущего, не известно. Но очнулся он, только когда в его голове прозвучал чуждый этому миру голос: «Чего ты желаешь, Смертный? Мы исполним твоё желание!» Свиток запульсировал быстрее, яростно вспыхивая бешено сменяющимися символами. Напоминая агонизирующее биение сердца какого-то доисторического существа. Вместе с ним запульсировали и все звёзды этой безумной Вселенной.              Старик закашлялся, прерываясь, и ему тотчас услужливо протянули кружку с водой. Никто из окружающих его людей не посмел ни словом, ни вздохом разрушить гнетущую атмосферу подавленности и в то же время величия услышанного повествования. Они только плотнее кутались в шерстяные накидки, спасаясь от пронизывающего холода и терпеливо дожидаясь развязки. Благодарно кивнув, он не решился заставлять их ждать:       — Благодарю Вас, о великие Боги пустыни! — падая на колени, прошептал прадед. Голос подвёл его, но он не сомневался, что был услышан. — Мне ничего не нужно. Мне нечего желать. Я и так получил гораздо больше, чем заслуживает такое слабое существо, как человек. — Он нервно сглотнул и прижался лбом к полу шатра. — Позвольте мне покинуть ваши покои, дабы не осквернять величие этого места своим присутствием!       На целую бесконечность всё вокруг замерло, а сердце прадеда чуть не разорвалось прямо в груди… А затем пространство шатра сотряс громоподобный хохот: «Дозволяем, Смертный! Мы отпускаем тебя!» Не помня себя от страха, он выскочил наружу, не прихватив с собой даже крошки от лепёшки или кувшина воды. Просто выкатился на песок и упал без сил. А в следующее мгновение шатёр пропал, как будто его никогда и не было. Оставив после себя нестерпимый зной, жажду и голод, да два истлевших скелета.       Каким чудом прадед добрался до людей, он вспомнить не смог ни тогда, ни позже. Первым воспоминанием после того, как он выбрался из шатра, стало размеренно качающееся небо над головой. Его подобрал караван, следующий на запад, владелец которого заметил измождённого, совершенно седого человека на песке. Он был жив, хоть и находился в ужасном состоянии. Караванщики, следуя обычаям Пути, оказали ему помощь и доставили в ближайший город, оставив у лекаря. Прадед онемел на целых два года и с трудом сумел вернуться домой. Но даже после того, как речь вернулась к нему, он не осмеливался рассказывать о том, что случилось во время его первого перехода, раскрыв тайну обретённого после везения только перед самой смертью. Пустыня пометила его и отпустила, позволив пересекать её всю оставшуюся жизнь беспрепятственно. Оберегая полюбившуюся «игрушку» от любых напастей и неприятностей.       Взглянув на небо, Вагиз удивлённо покачал головой: луна проделала уже полпути по ночному небосводу. Он, кряхтя, поднялся и, не прощаясь, покинул своё место. Это послужило сигналом и остальным отправляться спать. Лишь молодой Джудан догнал старика у входа в шатёр и осторожно тронул за локоть.       — Джадду-Вагиз, — тихо позвал он. — А почему ваш прадед не попросил у Богов награды? Золота или хотя бы коня?       — Эх… молодость… — по-стариковски проворчал тот. — Да потому что это были никакие не Боги. И слава предкам, мой прадед сообразил, что к чему. Это был джинн. Они в ту пору ещё встречались в тварном мире и, бывало, сталкивались с людьми. Они забавлялись, играя людскими жизнями, словно куклами. Другой вопрос: почему он отпустил моего прадеда? Это да, очень интересно. Хотя, поди их разбери… Может, насытился, отпировав сотней душ, а может, просто остался доволен затеянной игрой. Всё, хватит на сегодня. Иди спать, Джу. Но навсегда запомни! — Старик впился взглядом в лицо юноши. — От джинна добра не жди! Никогда! И если случится тебе несчастье повстречать его на своём пути — беги! В пустыню, к врагам, да хоть в саму загробную долину… Мой прадед не более чем исключение. А может, пустыня его хранила. Но! Встреча с джинном не сулит человеку ничего хорошего! Понял меня?       — Да. Понял, Джадду-Вагиз. Спасибо. Я запомню это.       Утром караванщики отправились в путь, испросив у Великой пустыни защиты и удачи. А молодой паренёк, размеренно качаясь в такт шагам своего верблюда, всматривался в колышущееся марево на горизонте и всё пытался представить себе: какие же они, джинны пустыни? И остался ли в их мире ещё хоть один…