Поблагодари меня за грех

Озираюсь по сторонам и почему-то на глазах тут же образуются слезы. Кое-как поднимаюсь с пола, чувствуя, как подушки проседают там, где я наступаю. Дотрагиваюсь стены и она такая же мягкая, как и пол. Потолок тоже был из белых подушек и только два квадрата были с лампами, немного освещая, и без того, светлое от обильного количества белого цвета, помещение. Прохожусь вдоль всей комнаты, зачем-то постоянно трогая стены. Мой взгляд приковывает какой-то красный мигающий огонек в углу и приглядываясь, я понимаю, что это камера. За мной что, тут еще и смотреть будут? Вы серьезно? Рядом с матрасом находится детский горшок и я понимаю, что даже в туалет выводить меня теперь не собираются. Как же это все мерзко и унизительно, противно и страшно. Подхожу к матрасу и поджав губы, смотрю на него и подушку. Зачем они здесь, когда вся комната, как одна сплошная кровать, я не понимаю. Опускаюсь на колени и обнимаю себя, начиная плакать. Я просто устала, у меня нет ни на что сил, еще и голова не сильно, но все же, болит, напоминая о том, что я сделала. Я уверена, что именно Стоун распорядилась о моем переводе в эту ужасную комнату и видеть ее саму у меня не было никакого желания. Что она скажет мне? Зла ли она на меня за мой поступок? Вопросов в голове вертится много и почему-то начинает накатывать тревога. В моей палате хотя бы были нормальные стены и кровать. Нормальная дверь, а тут даже она с этой стороны обита мягкими квадратами. Мне кажется, что я потихоньку схожу с ума и тут, в этой больнице, мне определенно хуже. Пусть меня выпишут. Пожалуйста. Ложусь на матрас и укрываюсь каким-то очень плотным и толстым одеялом. Интересно, почему оно именно такое? Мне его даже поднять тяжело, поэтому только сжимаюсь в комок и закрываю глаза, пытаясь представить, что я не здесь. Я не знаю сколько было времени когда я проснулась. Меня никто не разбудил и не навестил. Такое ощущение, что про меня просто забыли. Ужасно хотелось есть и пить, но в моем положении я из этого сделать ничего не могла. Голова стала болеть сильнее до такой степени, что я могла только лежать на спине и обхватив голову руками, как будто это могло мне помочь, стонать и плакать, чувствуя, как слезы бегут по щекам и некоторые из них попадают и в уши. Я пробовала привлечь внимание, обращаясь в камеру. Я махала руками, даже грозила кулаком. Кричала, надеясь, что камера передает звук, но все было тщетно. Никто так и не пришел. Даже когда я все-таки смогла встать и дойти до двери, пытаясь не обращать внимания на ужасную боль, и стала стучать по ней, меня все так же ждала болезненная и удушающая тишина. Я плакала и звала на помощь, иногда даже разговаривая сама с собой. Я была согласна уже на кого угодно, только бы он навестил меня. Я иногда вырубалась, но потом снова просыпалась, оказываясь все в этой же белой комнате. Неизменный пейзаж действительно надоедал, я просто была как будто в бесконечном дне. Я не чувствовала того, что жива, мне буквально казалось, что я просто иллюзия в бесконечном мире. А что, если меня сюда закинули на верную смерть? Что, если они просто ждут пока я умру от жажды и голода, чтобы потом забрать мой холодный трупик и унести в морг на вскрытие, сослать все на несчастный случай и избавится от непослушной пациентки? А может за мной придут санитары, а потом отправят на операционный стол и сделают лоботомию? А сейчас просто ждут пока я полностью выдохнусь и исчерпаю все запасы энергии и силы? Им нечего терять или бояться, так как меня никто не будет искать, и даже я это прекрасно понимаю, хотя раньше действительно пыталась себя убедить в обратном. От таких мыслей мне было ужасно плохо, меня буквально схватывало какое-то необъяснимое и пугающее чувство, а потом с головой окунало в панику и эта паника сопровождалась паническими атаками, держала крепко в своих удушающих объятиях и не выпускала, пока я опять не впадала в истерику или не засыпала, измотанная своим состоянием. Я даже пробовала биться о стены, но никаких результатов это не принесло, я как будто падала на мягкий батут и никаких следов на мне это не оставляло. Повязка на голове уже была не настолько тугая, как раньше и я даже думала снять ее, так как она только мешала, но потом почему-то передумала и так и осталась с ней, иногда трогая голову и чувствуя, как некоторые нитки выбиваются из бинтов. Я не знаю какое сейчас время суток, сколько дней я здесь нахожусь, я будто просто потерялась в пространстве. Я уже даже плакать не могу, так как слезы будто закончились и новые просто не появлялись. Мне кажется, что я правда схожу с ума. Зачем меня здесь держат, чего хотят добиться? Чем я заслужила эти испытания в своей жизни? Я же просто ребенок. Подросток, который не хотел ничего плохого никогда и никому, кроме Стоун, и Томпсон, разумеется, но это можно мне простить, понимая, какой ад на земле устроили мне эти две сволочи одним своим присутствием в моей жизни. Кажется, я уже противоречу сама себе, но честно говоря, сложно мыслить трезво, не ощущая себя, как человека и личность. Лежу и просто смотрю в потолок, оглядывая темную комнату. Наверное, если мне выключили свет, значит сейчас ночь. Насколько я поняла, свет выключался и включался автоматически, так как я пыталась кричать и звать на помощь, когда происходила смена света, но никто мне так и не ответил, да и шагов никаких слышно не было. Последний раз я вставала с матраса, чтобы постучать по двери и поплакать, обняв себя за колени. Я даже пыталась взять провокациями и, смотря в камеру, специально била себя, пытаясь причинить боль, хотя этого мне не хотелось. Я надеялась, что таким поведением обращу на себя внимание, но видимо, камера была тут только для вида и явно ее даже не просматривали. Поворачиваю голову в сторону этого, порядком надоевшего, горящего красным, огонька и закатив глаза, показываю фак, усмехаясь и опуская от усталости руку, буквально уронив ее. Слышу какой-то шум и тут же реагирую на него так, будто прогремел взрыв. Сейчас, в абсолютной тишине на протяжении долгого времени, он прозвучал как-то обнадеживающе. Возможно, что кто-то находится рядом и этот кто-то может меня услышать и спасти. Освободить из этой комнаты, вывести наружу и отвести обратно в палату, а может и наоборот. В голове тут же начинают проскальзывать мысли, которые я обдумывала до этого. Что, если меня правда хотят проверить готова ли я к лоботомии и сколько у меня осталось сил. Если так, то я уже не хочу чтобы кто-либо приходил. Слышу какой-то железный звук механизма и встаю с матраса, подбираясь к двери и прислушиваясь, боясь даже дышать. Дверь открывается и на пороге появляется Стоун в своем белом халате и со строгим выражением лица. Я даже сжимаюсь от всей этой надменности в ее взгляде и виде. — Так, так, так. — Протягивает женщина и я почему-то хочу закрыть глаза, чтобы ее не видеть. Эту фразу она говорила достаточно остро и редко, и именно тогда, когда была разочарованна или недовольна моим поведением. Я помню, что именно с этим повторяющимся словом она зашла ко мне тогда, когда я отказывалась есть и она накормила меня насильно через трубку, другой случай был когда я отказывалась к ней идти и устроила чуть ли не истерику, вырываясь и не даваясь в руки санитарам, и именно тогда, произнеся эту фразу, она отправила меня на ЭШТ. Что ждать мне от нее сейчас? — Не спишь, смотрю. — Она не успевает договорить, как я из последних сил встаю и тут же падаю в ее объятия, не устояв на ногах. — Пожалуйста. Выпустите меня отсюда. — Чувствую, как на глазах образуются слезы и тут же меня подхватывают на руки, да так легко, как будто я ничего не вешу. — Прошу. Я вас умоляю. — Она проходит по комнате и опускает меня на матрас, при этом смотря как-то ласково. Сразу исчезла вся строгость, надменность, величие, а осталась только обманчивая доброта, но в данный момент мне все равно на то, что это, скорее всего, маска. Пусть просто выполнит мою просьбу. — Доктор Стоун, простите меня. — Аккуратно привстаю на руках и тут же замечаю то, что до этого как-то пропустила. В руке у моего психиатра что-то было и явно не шприц, так как его бы она убрала в карман халата. Приглядываюсь и понимаю, что это какая-то белая ткань или одежда, а может и вовсе пеленка. Что это и зачем? Она меня переодеть решила? Или, все же, смиловалась и решила дать мне сменную одежду и позволить сходить в душ? — Милая моя. — Стоун протянула это обращение как-то нараспев, мне даже показалось, что она хотела сделать на этом акцент, словно делала мне одолжение, называя так ласково после попытки суицида. — Объяснишь свой поступок или будешь только умолять тебя отсюда выпустить? — Сжимаюсь и почему-то пожимаю плечами, будто не могу ответить даже сама себе, объяснить причину. Я сделала это только из-за Стоун, из-за ее действий и поступков, если бы не она, то ничего бы не произошло, но сказать это мне не позволяет инстинкт самосохранения. Все же, я не бессмертная и я не в фильме про клишированного подростка, который добивается всех целей и побеждает всех злодеев, оказываясь постоянно в выигрышном положении и на шаг впереди. Здесь реальный мир и мой ад, а сам дьявол умнее меня, и именно он на несколько шагов впереди, имеет власть, а я не имею ничего. Я бы не отказалась попасть в сериал про серую мышку, которую все обижают, только бы быть на воле, а не здесь. Фильм о моей биографии скорее похож на ужасы или триллер, при просмотре которого главной героине будут сопереживать, а в конце разочаровываться от плохого финала. — За красивые глазки и милый взгляд я не могу позволить тебе снова вернуться в палату. — Стоун медленно ухмыляется, а я пытаюсь понять строила ли глазки сейчас специально или это получилось как-то непроизвольно. — Ты больна, и представляешь опасность для самой себя, Эстер. — Смотрю на нее глазами, полными слез и пожимаю плечами. Я устала слушать о своих выдуманных болезнях. Да, я совершила ошибку, разбила голову не думая о последствиях, желала умереть, но, все же, я считаю, что если меня сейчас выпустить отсюда на волю, то все мысли о суициде у меня исчезнут. — Эта палата специально для пациентов с аутоагрессией. Здесь ты в безопасности, без возможности нанести себе телесные повреждения. — Она думает, что я совсем дура? Не понимаю почему меня в эту комнату отнесли? Все я уже давно поняла, вот только я бы хотела получить ответ на то, что мне нужно сделать, чтобы меня выпустили отсюда. — Мне тут плохо. — Опускаюсь головой на подушку и тут же чувствую ее руку на своей макушке. — Пожалуйста. Выпустите меня. Я хочу в обычную палату. — Всхлипываю, а Стоун начинает меня нежно и как-то ласково гладить по голове, медленно переходя на спину. — Тут слишком тяжело находится, на меня давит тишина и даже санитары меня не навещают. — Жалуюсь и чувствую, как меня трясет. — Я хочу есть и пить. — Почему меня вообще не кормили и не давали воды за все время? Это тоже входит в наказание или очередной вид лечения? — У меня пересохло горло и так же, постоянно болит голова. Я ни о чем другом думать почти не могу, кроме боли. — Всхлипываю и, повернув голову, смотрю в пол, точнее на белую подушку вместо него. — Все, что ты описала — это твое заслуженное наказание. — Я оказалась права, что это именно наказание и оно намеренное. Возможно, я что-то уже начинаю понимать наперед. — Два дня тебе были даны для осознания своего поступка, для понимания неправильности действия и для того, чтобы по приходе я услышала не твои всхлипы и плач с перерывами на просьбу выпустить тебя, а извинения и объяснение причины своего поступка. — Слышу от женщины и поднимаю на нее взгляд, одновременно поднимая бровь. Она наверняка говорит это специально, явно понимая, что раскаяться я не могла в таких условиях, но продолжает говорить это, чтобы просто сломать, показать, что она тут главная и заставить меня унижаться в любом случае. — Я правда все поняла и осознала. — Не вижу смысла сейчас с ней вступать в какие-либо переговоры или пререкания, все равно ни к чему это не приведет. — Но мне плохо. Мне тяжело даже говорить из-за боли и сухости во рту. — Слизываю с губ слезы, которые за все время полностью смочили мое лицо. — Пожалуйста, помогите мне. — Чувствую, как Стоун наклоняется и вдруг целует меня во влажную щеку. — Мне очень плохо. — Поджимаю губы и уже готова даже извиниться, только бы она что-нибудь предприняла. Позволила мне поесть, попить воды. — Ложись на живот. — Шепчет она мне на ухо и по телу пробегают мурашки, а ухом я чувствую горячее дыхание. — Поставлю укол обезболивающего. — Она делает жест рукой, показывая мне перевернуться как она сказала, но я только сжимаюсь. Укола не хотелось и из-за какого-то внутреннего недоверия, ведь непонятно чего мне от нее ожидать, и из-за неприятных ощущений от него самого. Почему ей так нравится ставить мне именно уколы? Ничего другого нет, чтобы помочь мне справиться с болью? — А можно просто таблетку? — Смотрю на нее милыми глазами и поджимаю губы, стараясь не отводить взгляд, хотя это достаточно сложно. Смотреть в глаза своего садиста и насильника — настоящее испытание. — Я не хочу уколов. — Вижу, как женщина ухмыляется и мотает головой, после чего, вытаскивает из кармана подготовленный шприц и снова делает жест рукой, ничего не говоря. — Пожалуйста. — Тихо проговариваю и смотрю на иглу под колпачком. — Уколы неприятные. Я…я… — Бегаю глазами по палате и кусаю себя за губы. Откуда у нее вообще с собой укол обезболивающего? Была готова к тому, что поставит его мне или он с ней всегда? Я точно знаю, что она постоянно носит несколько вещей в карманах халата: перчатки, укол успокоительного, явно транквилизатор, шокер, с которым она явно даже спит, укладывая рядом, как игрушку, возможно, что-то еще, какие-то таблетки, но вот обезболивающее в подготовленном шприце? Явно же положила специально перед походом ко мне. — Эстер. — Ее тон совершенно спокойный, мне даже кажется, что ее вообще нереально вывести из себя. Может она сама на успокоительных? — Укол подействует быстрее и будет действовать дольше, качественнее. Не ты сейчас мне жаловалась на ужасные боли? — Только всхлипываю и киваю, не зная что сказать. На глазах появляются новые слезы и я все еще не спешу поворачиваться. — Или я буду вынуждена разговаривать с тобой по другому. — Смотрю на нее с испугом и тут же Стоун, ухмыльнувшись, достает из кармана электрошокер, нажимая на спуск и пугая меня этим звуком. — Раз ты по хорошему не понимаешь. — Смотрю в угол комнаты, намекая на камеру, но замечаю, что она перестала гореть красным и как-то потускнела. — Камеры отключены. — Снова перевожу на нее взгляд и поджимаю губы. — Так что даже не надейся, что меня что-то остановит, а тебя спасет. — Сглатываю, но послушно киваю, понимая, что я в полной заднице. Если камеры отключены, а она со мной один на один, то явно все не ограничится просто уколом в зад. Может она меня туда еще и поимеет. — А можно в плечо или куда-нибудь в другое место, пожалуйста? — Вижу ее ухмылку и то, как она мотает головой. — Доктор Стоун… я не отказываюсь от помощи, но… — Женщина кладет руку мне на плечо и тут же начинает поворачивать, укладывая на живот. Вздыхаю и уже сама ложусь, сильно зажмуриваясь и сжав кулаки. Женщина поддевает мои штаны и трусы, от чего я вся сжимаюсь и напрягаюсь. Вздрагиваю, когда игла входит в мышцу и кривлюсь, кусая себя за губы. В принципе, укол она поставила достаточно безболезненно, хотя, думаю, что боли я практически не чувствовала именно из-за того, что сильнее она была в голове и именно на ней я и фокусировалась. У меня даже в глазах темнело пару раз до прихода Стоун, поэтому чем-то я была ей благодарна, хотя, на самом деле, если бы не она, ничего бы этого и не было. Я бы в жизни не подумала убивать себя или хотеть умереть, думать о смерти. — Вот так, милая моя. — Слышу от женщины и тут же чувствую что-то не то. Ее пальцы спускаются ниже и пытаются проникнуть во внутрь. — Сейчас боль начнет утихать. — Она решила, что если избавит меня от одной боли, то надо срочно добавить другую на замену? — Не надо! — Вскрикиваю и тут же пытаюсь перевернуться, но мне не дают, прижимая к матрасу другой рукой. — Доктор Стоун, пожалуйста! Не надо. — Плачу, чувствуя, как слезы текут по щекам, а ее два пальца пытаются войти, причем получается это явно с трудом. — Больно. — Протягиваю, а сама вся сжимаюсь, понимая, что делаю этим делаю себе хуже. — Расслабься, Эстер, ты и так узкая, а еще и сжимаешься. — Этот ее издевательский и приторно-ласковый тон сводит с ума. — В тебе, конечно, прослеживаются мазохистские наклонности, но не думаю, что сейчас тебе нравится чувствовать, как болезненно входят мои пальцы. — Вот же сука. Это она намекнула на то, что мне нравится когда меня шлепают? — Вот так, моя милая. — Просто рыдаю в голос, понимая, как же болит и пульсирует болью зад. Такое чувство, что она засунула в меня целый кулак, хотя я четко ощущала только два пальца. — Знаешь, я скучала по тебе. — Последнюю фразу она сказала будто для галочки, как будто меня это сейчас должно было успокоить и оторвать внимание от, находящихся в моей заднице, пальцев. — По твоим стонам и крикам, по твоему бойкому голосу, слезам на твоем лице, милой улыбке и блестящих глазках. — Чувствую, как меня целуют в затылок и всхлипываю. Все ее описание моих действий и внешности походило на описание, произнесенное, какой-то маньячкой или озабоченной педофилкой, хотя, в принципе, так оно и есть. — Когда мне доложили о том, что ты натворила и что сейчас находишься в мед. корпусе без сознания, я не была удивлена, но знаешь, все же я надеялась, что тебе хватит силы не совершать такого поступка. Я поняла твои намерения и к чему все идет еще тогда, когда ты была у меня в кабинете и плакала. — Снова поцелуй и с ним пальцы явно входят глубже, причиняя мне большую боль, от которой я вскрикиваю и продолжаю плакать, уткнувшись в подушку. — Я могла определить тебя в эту палату еще тогда, но решила проверить что же ты будешь делать и как позже выяснилось, оказалась права, подтвердив свои предположения о том, что ты сломалась. — Я не сломалась! — Кричу, понимая, что Стоун хочет проникнуть в меня третьим пальцем, хотя два только стали нормально входить. — Я совершила ошибку, но не сломалась, ясно? — В горле першит и я чувствую, что сил уже не осталось совсем, я устала. — Я просто думала, что это единственный выход, так как меня только и делают, что используют. — Всхлипываю и чувствую, как пальцы наконец-то выходят из меня, позволяя вздохнуть. — Моя девочка. — Шепчет женщина, аккуратно натягивая трусы и штаны обратно на меня. Мне кажется, ей доставляет удовольствие называть меня так. Будто она именно в эти моменты ощущает, что я в ее власти. — Запомни. — Стоун выдерживает какую-то паузу и я вся напрягаюсь, понимая, что она сейчас явно хочет ранить, а может и убить меня словом. Это у нее всегда получалось, и я не верю, что этот случай будет исключением. — Я всегда буду на несколько шагов впереди. Я всегда буду умнее, хитрее и проницательнее тебя, маленькой девочки, так отчаянно сопротивляющейся неизбежному. — Пытаюсь вытереть слезы об подушку, но у меня не получается, так как все новые и новые капли перекрывают обзор, образуясь на глазах. — Всегда буду опытнее тебя, и ты не можешь одержать победу в этой войне одного фронта. Смирись, Эстер. — Мотаю головой и чувствую, как меня аккуратно переворачивают и тут же целуют в губы. Она действительно решила убить меня окончательно. Сама сказала, что я уже сломалась, так чего еще добивается? Чувствую ее язык и как она углубляет поцелуй. Даже не сопротивляюсь, так как не вижу смысла в этом, только силы потрачу, которых и так осталось совсем немного. — Я люблю тебя. — Проговаривает Стоун, как только разрывает поцелуй и смотря прямо мне в глаза ухмыляется, от чего я всхлипываю громко и протяжно, будто собираясь заплакать вновь еще более сильно. — Смирись и прими эту любовь, которой тебе так не хватает. — Она не нужна мне от вас. — Пытаюсь толкнуть ее в грудь, но женщина даже не пошатывается, а только как-то недобро сверкает глазами. — Когда меня уже отсюда выпустят? — Рычу и снова пытаюсь толкнуть ее, но ужасная слабость не позволяет этого сделать. — Я найду на воле того, кто даст мне любовь и поверьте, я буду счастлива. — Сжимаюсь, когда чувствую, что она перехватывает меня за талию и усаживает на матрас. Я уже вижу, как я выйду из психушки и достигнув возраста, когда смогу жить самостоятельно, смогу и учебу продолжить, и работу найти, и свою любовь. Мне никто не помешает жить так, как я хочу. — Я вас ненавижу, ясно? — Вытираю слезы, пытаясь не показать, что плачу от боли в душе. Обезболивающее уже действует, но боль в груди, как будто кто-то вставил мне туда лезвие и прокрутил, набирала силу. — Я не могу принять любовь от садиста и насильницы, как вы не понимаете? — Вижу, как женщина запускает руку в карман халата и тут же дергаюсь, понимая ее намерения. — Нет! Нет, не надо! — Кричу, тут же видя, как Стоун одним движение вытаскивает шокер, а второй рукой хватает меня, обнимая. — Я больше не буду так говорить! — Плачу, видя, как она приподняла пижаму и приставила холодный электрошокер к моему боку. — Доктор Стоун, пожалуйста, я клянусь, что больше не буду так с вами разговаривать, только не надо… — Слова прерываются из-за плача и я просто не могу уже нормально соображать, я боюсь этой боли и не хочу, чтобы ток снова проходился по моему телу. — Мне страшно! — А так разговаривать со мной не страшно? — Слышу ее вкрадчивый голос и меня целуют в, мокрую от слез, щеку, при этом все еще удерживая шокер, прислоненным к моему телу. — Знаешь, Эстер, для таких, как ты, есть полезное правило трех секунд, которое тебе, возможно, сможет помочь не зарабатывать наказания и легче общаться с людьми, не хамить им, и не говорить лишнего, по крайней мере, делать это реже, чем обычно. — Она о чем? Я ее слова не могу воспринимать толком, так как все мое внимание приковано только к холодному электрошокеру, который в любой момент может пустить в меня языки тока от нажатия спускового крючка. — Прежде, чем что-то сказать, нужно подумать и посчитать до трех в голове, посмотреть на собеседника и понять с кем ты ведешь разговор. Если после этого ты решила, что все в порядке и говорить это можно, высказывание не приведет тебя к печальным последствиям или ухудшению взаимоотношений с собеседником, то смело продолжай диалог, а если закрались сомнения, то лучше промолчать или перефразировать то, что хотела бы сказать. — По-моему, что-то похожее я слышала от Мадлен. Она тоже в голове считает, прежде, чем сказать, но я же не обижаюсь на каждую фразу, сказанную как-то не так, как она? Я нормально веду и строю диалоги. Да, Томпсон обозвала меня хамкой, сделав достаточно обидный расклад моей личности, который почему-то сильно запомнился мне, будто в глубине души я понимала, что это правда, или хотя бы часть ее высказываний истина, да, со мной мало кто общался в детском доме, так как я постоянно говорила то, что они бы не хотели слышать. Я прямолинейный человек, но я же не оскорбляю не по делу? Я не считаю это проблемой и думаю, что мне просто нужен человек, который будет любить меня такой, какая я есть и не обижаться, как все мои бывшие знакомые и друзья. Я, может, и пыталась не говорить что-то, что может оскорбить людей, но разве понятно что для кого является оскорблением? Одному мальчику, с которым я подружилась в возрасте десяти лет, я просто сказала, что у него смешной голос, похожий на воркание голубей, странная манера общения. Но сказала это в шутку, ничего плохого не имея ввиду. Он же обиделся и больше со мной не разговаривал, объявив бойкот, рассказав всей группе, что я вредина. Девочки со мной не общались по той же причине, говоря, что мне ничего никогда не нравится, хотя это неправда. Я просто не любила бантики, которые они завязывали на головах друг друга. Они любили сесть в кружок и заплетать друг другу косички, но мне это было неинтересно. Как-то, я сказала, что Лора — девочка с очень кудрявыми волосами, яркими голубыми глазами и любящая платья, с голубым бантиком на голове была похожа на пуделя и именно после этого меня начали коллективно выгонять из игровой, не давая мне играть, брать игрушки и вообще, со мной перестали хоть как-то разговаривать и взаимодействовать. Мне даже ходить на ланч было не с кем. После понимания, что друзей мне не найти ни среди девочек, ни среди мальчиков, я стала сторониться всех, опасаясь очередных косых взглядов или не очень приятных жестов в мою сторону, так же боясь, что мне снова могут надеть на голову пакет, таким образом помечая изгоев. От скуки и одиночества мне пришлось выдумать подругу — Мэдди. Я придумала ее еще в одиннадцать и со мной она была самой прекрасной девочкой, буквально идеалом человека и дружбы. Она слушала меня, никогда не обижала и даже помогала, выслушивая в трудные моменты. Я разговаривала с ней тогда, когда нуждалась в этом общении. Я придумала ей внешность, голос, какие-то особые черты. Она обладала собственным характером и любила меня, как подругу. Все было хорошо, я буквально жила в своем маленьком идеальном мире, стараясь не обращать на все издевки внимание. Вот только все было хорошо только до одного дня. Мной не раз интересовался местный психолог, буквально чуть ли не каждую неделю вызывая меня к себе и расспрашивая об отношениях с группой, классом в школе, соседками по комнате. Она спрашивала меня и о Мэдди, о которой я говорила и некоторым воспитателям, которые интересовались с кем я говорю, и ей. Она постоянно задавала странные вопросы, которые до сих пор кажутся мне неадекватными, так как я сто раз объясняла ей, что Мэдди не существует в реальности. Это только плод моего воображения и бурной фантазии, но психолог постоянно возвращалась к вопросам, связанных с тем, когда Мэдди появляется, вижу ли я ее, сидит ли она со мной рядом, мешает ли она мне по жизни, говорит или подталкивает ли на какие-либо действия, которые я, возможно, сама и не хотела бы совершать? Сколько бы раз я не убеждала ее в том, что разговариваю сама с собой и не вижу саму Мэдди, она явно мне не верила. Возможно, спусковым крючком стал тот момент, когда она сама увидела меня, разговаривающую с моей воображаемой подругой и гладящую себя по голове, представляя руку своей подруги. Я тогда была сильно расстроена, вспоминая жизнь до попадания в детский дом, и она успокаивала меня, говоря утешающие речи, но видимо, психолог решила, что я не только представляю в голове Мэдди, но и вижу ее, как будто не понимая, что она только фантазия. И когда меня в тот день — 13 февраля вызвали в кабинет психолога, я даже подумать не могла о том, что именно тогда меня обрекут на страдания.

***

2 года назад — Эстер, а я тебя везде ищу. — Поднимаю взгляд и вижу Миссис Оливер, смотрящую на меня с присущей ей нежностью и лаской. — Тебе разве не передали, что я тебя жду в своем кабинете сегодня в пять часов? — Мотаю головой и встаю с ковра на котором сидела. — Почему ты в углу? — Миссис Оливер аккуратно заглядывает мне в глаза и тут же я понимаю, что она заметила мои слезы. — Ты плачешь, Эстер? Что случилось? — Мотаю головой, стараясь убрать слезы и спрятать их, чтобы никто не видел, что я плачу. — Расскажи мне, ты же знаешь, что будет легче и что я всегда тебе помогу. — Все в порядке, Миссис Оливер, просто мне стало вдруг грустно и захотелось побыть в тишине. — Пожимаю плечами и она как-то понимающе кивает. — Я скучаю по бабушке. — Поджимаю губы и она только берет меня за руку и тут же ведет по направлению к ее кабинету. — Я часто думаю о ней. Наверное, слишком часто, правда? — Не вижу лица психолога, но меня уже заводят в ее кабинет, в котором я сразу замечаю нескольких людей, которых до этого вообще не видела. — Это Эстер Коллинс. — Говорит психолог, а я рассматриваю мужчину и женщину, тут же переводящую на меня взгляд. — Эстер, присаживайся. — Кивает мне Миссис Оливер и тут же проходит за свой стол, а я нерешительно подхожу к креслу и опускаюсь на него. — Здравствуй, Эстер. — Голос этой женщины почему-то мне не понравился. Он был какой-то неприятный, будто она вообще не рада, что находится здесь и что видит меня. — Я так понимаю, что ее личное дело составлено вами? — Она обращается к психологу и та кивает. — Ну, что же, девочку принять готовы сегодня, но нужен сопровождающий, который подпишет документы о переводе — Они о чем? Каком переводе и куда? — Ну, Эстер, времени у нас немного, а задерживаться не хотелось бы, и так слишком долго мы тебя ждали. — Мне даже становиться неловко из-за того, что меня не могли найти на протяжении долгого времени и я заставила этих людей меня ждать. — Поедешь со мной? — Подозрительно смотрю на нее и тут же в голове что-то щелкает. — Вы меня удочерили? — Смотрю на мужчину, но тот не показывает никаких эмоций. Пока все сходится. Мама и папа. Оформляют передачу меня новым родителям и именно для этого нужен сопровождающий. Мне даже все равно на то, что женщина не очень приятная, даже какая-то холодная, а мужчина явно не сильно разговорчивый. Если они мои новые родители, то теперь все будет иначе. Я смогу окунуться в новую жизнь, узнать настоящую любовь и вновь обрести семью, которую когда-то потеряла. — Именно так, сладкая. — Кивает женщина и тут же я замечаю странный взгляд не только мужчины, но и Миссис Оливер. Меня же это обращение никак не смутило, а показалось милым. Вот бы она меня почаще так называла в будущем. — Вещей, как я знаю, у тебя немного, но и их брать не стоит. Их соберут потом и привезут уже позже. — Странно как-то, но не заостряю на этом внимание, видя, как мужчина встает. — Пойдем, одевайся, и поедем. — Вскакиваю и вижу, что Миссис Оливер почему-то потупила взгляд, буквально сверля в полу дырку. — Пойдем, пойдем. — Женщина подходит ко мне и берет за руку, ведя к выходу. — Кто будет сопровождающим? — Спрашивает она у психолога и та нехотя отрывает взгляд от пола, смотря буквально в пустоту. — Мисс Эйпрел. — Говорит Миссис Оливер и я понимаю, что это воспитатель. — Погодите секундочку. — Женщина хмурится и тут же я вижу, как психолог выходит из-за стола и подходит ко мне, наклоняясь и смотря мне прямо в глаза. — Эстер. — Шепчет она и я напрягаюсь, чтобы ее услышать. — Не вини ни меня, ни себя, ни директора, хотя это и было его указание. Ты умная и хорошая девочка, просто сейчас так надо. — Не понимаю о чем она и тут же чувствую, как руку мою сжимают сильнее. Почему я должна кого-то винить в том, что меня удочеряют? Я наоборот должна бы отблагодарить, так как именно директор рекомендует детей к выбору, составляет личные характеристики и если меня выбрали, то там явно все хорошо. — Все пройдет, тебе помогут и в будущем тебя ждет хорошая жизнь, я уверена. — Киваю и улыбаюсь, а на психологе буквально нет лица. — Достаточно. — Отрезает вдруг женщина, что держит меня за руку. — До свидания. — Меня буквально дернули на себя, под грустный, какой-то пустой взгляд Миссис Оливер. Больше я ее не видела. Она даже не вышла меня проводить, просто скрылась за дверью своего кабинета. Я помню все четко. Как мы шли к машине и как меня посадили туда, пристегнув ремнем безопасности. Я помню, как мы приехали к какому-то серому зданию. Тогда я еще не подозревала, что оно станет мне тюрьмой на долгие года. Я начала подозревать, что что-то не так еще тогда, когда в машине на все мои расспросы и многочисленные благодарности и обещания вести себя хорошо, они только молчали. Мне не было страшно, меня не пугала неизвестность в которую я шагала. Казалось, я была так окутана ложью, верой в лучшее, что другого даже не могло быть, по крайней мере, в моей голове. Я была не права. Я не знала, что тогда, идя по дороге, ведущей к больнице, я была на улице в последний раз. Я была жива внутри. Я была полна веры в добро и радость. Я не знала что меня ждет, не знала с кем предстоит провести последующие года и кто будет ломать меня, разрушать. Кто погасит мой огонь в глазах и кто убьет меня, отравит душу. Ту женщину, что привела меня, я больше никогда не видела, как и мужчину. Наверное, это их работа — обманом увозить в психушку, чтобы дети ни о чем не догадывались до самого прибытия и не доставляли лишних хлопот и неприятностей. Знакомство со Стоун произошло буквально на следующий день и ничем хорошим не закончилось. Эта женщина приметила меня с самого начала и я уверена, что попадись мне другой врач, возможно, меня бы и выпустили отсюда, признав, что произошла ошибка, признав, что я здорова, но сейчас мне ничего не остается кроме как смириться, как и говорит Стоун. Она никогда не докажет мне, что я больна, пичкая меня препаратами, внушая, что у меня есть голоса или галлюцинации. Мэдди я больше никогда не представляла, пусть и часто пыталась разговаривать сама с собой по привычке. Я сразу поняла, что рассказав Стоун о воображаемой подруге, только дам ей лишний повод доказать мне, что у меня шизофрения. Да, она явно и без меня знала о Мэдди от психолога из детского дома, или из личного дела, но самое главное, что она не слышала о ней лично от меня. Я говорила с ней о подруге только несколько раз и то, совсем вскользь, пытаясь уходить от вопросов со стороны Стоун, просто о том, что она была и осталась моей выдумкой, но кажется мне сейчас, что этого Стоун хватило для описания признаков болезни. Да, она разрушила меня, она сломала меня, но сдаваться рано, из этой игры я еще не вышла. И если и когда-то выйду, то только победителем. Другого быть не может.

***

— Я поняла… — Слышу, что голос будто не мой, а слезы на глазах высохли. Погрузившись в воспоминания, очень тяжело было снова из них выйти. Такое ощущение, что мне снова четырнадцать и я только попала в это место. Это наша первая встреча, и я еще не подозреваю наклонности этой женщины и ее желание изнасиловать меня в самых извращенных формах и позах. — Поняла… — Всхлипываю, понимая, что слез почему-то нет, но думать об этом мешает вся обстановка и так же, я чувствую, что меня снова целуют. — А-а-а! — Кричу, чувствуя, как бок пронзило болью, но не настолько сильной, как обычно, возможно, это действует обезболивающее, что мне вколола Стоун совсем недавно. Как же я ему благодарна. Хриплю, когда наконец-то подача тока прекращается и Стоун убирает шокер к себе в карман. Выдыхаю и падаю на матрас, понимая, что бедро свело судорогой. — Не надо! — Кричу и вся сжимаюсь, пытаясь слиться с матрасом. — Простите. — Всхлипываю и тут же слезы начинают течь по лицу, напоминая о том, что они, все же, еще остались у меня. — Ну, что ж, моя милая. — Слышу голос Стоун и чувствую, как на меня опускается ее рука и женщина начинает аккуратно, даже нежно, гладить меня по спине, переходя на голову и снова на спину, заставляя даже немного расслабиться. — Сейчас скажу санитарам принести воды и еды, чтобы ты могла поесть. — Только усмехаюсь, так как чувствую, что сил на большее у меня нет. Я, явно, даже есть с трудом смогу. — Но ты должна учесть, что ты будешь делать это под моим личным контролем. — Поджимаю губы, но киваю, понимая, что она, скорее всего, мой кивок даже не увидела. Я слышала, как Стоун звонила кому-то и говорила принести в изолятор какую-то еду, бутылку воды, называла номер палаты и после, что-то еще уточнив, сбросила, продолжая меня гладить. Почему-то мне было плохо. Я прямо чувствовала, что не могу выбраться из пелены воспоминаний о попадании в это место, будто каждый раз, когда я предпринимала попытку думать о настоящем, прошлое только крепче ухватывалось и окутывало меня туманом смешанных и, перебивающих друг друга, воспоминаний. — Доктор Стоун. — Предпринимаю попытку с ней заговорить после всего произошедшего, пока еду еще не принесли. Нельзя оставлять попытки уговорить ее вытащить меня отсюда и перевести в обычную палату. Больше я здесь не выдержу. — Я больше так не буду. — Всхлипываю и повернувшись, смотрю на нее невинным взглядом. — Просто я вспылила, понимаете? Я подумала, что никому не нужна и мне показалось, что это единственный выход, понимаете? — Женщина все еще гладит меня, только теперь уже по животу, который буквально впал из-за постоянных голодовок. Я о нормальной груди уже даже не мечтаю. В таком месте ее явно удается сохранить только избранным. — Я думала, что меня не будут спасать. Зачем это делать? — Пожимаю плечами и морщусь от боли в боку, хоть она и незначительна, но было неприятно, когда я задевала место удара от электрошокера. — Одной пациенткой больше или одной меньше. Я думала, что вам же легче будет, если я исчезну. Как бы… меньше работы. — Мне надо направить свою речь в то русло, чтобы она поняла, что я сделала это не потому, что хотела умереть и потому что сломалась, а потому что думала о ней, о том, что ей будет легче без такой проблемной и непослушной девочки. Может, она поверит и даже начнет винить себя? — Я думала о вас и буквально хотела умереть вам на благо. — Милая моя, ты, все же, решила мне рассказать причину своего поступка? — Стоун как-то странно ухмыляется, а я сжимаюсь, но киваю. — Так, почему же неправду? — Чувствую, как сердце начинает биться чаще и я сглатываю, пытаясь собрать мысли в кучу. — Так хочется остаться тут на большее время? — Испуганно мотаю головой, а Стоун только посмеивается, будто ее забавляет моя реакция. — И я же тебя предупреждала о вранье мне в лицо. Ты обещала исправиться. — Понимаю к чему она ведет и пытаюсь отдалиться, но, тут же, бросив беглый взгляд на дверь и, видимо, прислушавшись, Стоун достает шокер и буквально одним движением бьет меня в бедро. — А-а! — Вскрикиваю, схватившись за ногу и из-за боли, сворачиваюсь калачиком. Когда же я наконец-то уже пойму, что обмануть или пытаться извернуться с этой женщиной не получится? — Я больше не буду! — Кричу и вижу, как шокер она убирает назад в карман. — Не надо меня бить. — Часто всхлипываю и пытаюсь не уйти в истерику на которую уже просто нет сил. — Пожалуйста. — Тихо плачу, тут же ощущая ее руку на своей спине и как она начинает слова меня гладить, будто издеваясь таким образом. Двуличная сука. — Простите. Простите. — Протягиваю и снова повторяю одно и то же слово, как заведенная. — Я сначала правду говорила. Я правда вспылила и подумала, что больше никому не нужна и, что моя жизнь бессмысленна. — Плачу и вся трясусь, а ее рука все еще аккуратно гладит меня. — Но сейчас я все осознала и поняла, что это не так. Моя жизнь важна и я хочу жить, так как это ценно. — Задумываюсь, чтобы еще добавить, чтобы она поверила, что больше я такого с собой не сделаю. — Я погорячилась, но вы же сами понимаете, что у меня были на то причины. — Походу, теперь от того, что я говорила, что решила умереть ради нее, я перешла в наступление, делая ее виноватой в своей попытке. Хотя, это так и есть и здесь я права. Все аргументы у меня есть и они неопровержимы. — Вы меня снова поимели, обманули, и как я после этого должна была себя чувствовать? Я была подавлена. Разбита. — Вспоминаю, как себя чувствовала в тот момент и сглатываю слезы. — Мне было банально тяжело и противно от самой себя. — Чувствую, как боль в бедре и боку постепенно начинает проходить, а вот боль в голове почему-то возвращаться. — Это же вы во всем виноваты. Вы меня сломали, а теперь издеваетесь. Вам это удовольствие доставляет, что ли? — Стискиваю зубы, а она только ухмыляется. — Вам нравится. Нравится смотреть за чужими страданиями. Вы получаете от этого удовольствие. Знаете, а я бы посмотрела на вас, если бы над вами так издевались! — Рычу и буквально кричу на нее. — Отправляли на ЭШТ в наказание, били током, кололи непонятно что, таблетками пичкали, говорили смириться, насиловали и выставляли это все за то, что вы должны принять и не сопротивляться неизбежному. — Ударяю по матрасу рукой от злости, так как хочу накинуться на нее. На эту спокойную стерву. — Вы остались единственным человеком в моей жизни и только и делаете, что издеваетесь. — Поджимаю губы и чувствую, как дрожу. — Ненавижу вас. Ненавижу! — Голос чуть срывается и я кашляю, давясь слезами. — И я не жалею сейчас о том, что говорю! Один, два, три! Посчитала, и что? Все еще хочу высказать вам все это в лицо! — То есть, последствия, сказанной тобой, речи тебя не пугают? — Вдруг говорит Стоун таким тоном, что по телу пробегают мурашки. — И ты подумала с кем разговариваешь и к кому обращаешься с таким наездом и обвинениями? — Она, по-моему, что-то еще хочет сказать, но наш разговор прерывает краткий стук в дверь и тут же я слышу, как отпирают какой-то засов внизу, который я даже не видела ранее, просто не заметила. Из-за однотипности стен, увидеть там, среди подушек, то, что некоторые из них можно открыть — было просто невозможным. В это отверстие просовывают поднос с едой и бутылкой воды. Как только поднос полностью оказывается в комнате, то окошко тут же закрывается. Я даже не успела понять кто вообще принес этот поднос, как тут же услышала удаляющееся шаги. — Ты, все же, жить не можешь без тока, не можешь без него быть послушной. Тебя только им усмирять и надо. — Еще раз рычу и готова уже ей высказать все, что про нее думаю. Не стесняясь в выражениях. Она считает меня диким зверем, которого надо дрессировать? Но я ведь человек, но видимо, для нее я никогда им не буду. — Но, походу, тебе нужно нечто большее, чем электрошокер. Как насчет ЭШТ в ближайшее время? В твоем состоянии оно окажет на тебя сильное влияние. — Смотрю на нее со слезами на глазах и мотаю головой. — Что-то не так? — Не пойду я на ЭШТ. — Отодвигаюсь на матрасе подальше и смотрю на нее настороженно. Мне просто страшно быть с ней рядом. Очередного удара током я просто не переживу уже. — Я нормальная. Я здоровая. — Всхлипываю и смотрю на дверь. — Мне не место здесь. — Мотаю головой, чувствуя, какая она тяжелая. — Вы можете сколько угодно говорить мне про то, что я психически нездорова, но я знаю, что я здоровый человек и меня не переубедить. — Может вскочить и броситься к двери? А если она закрыта, что более вероятно? Я же просто выставлю себя наивной дурочкой, которая понадеялась, что дверь с пациенткой в комнате, оставят открытой. — Не могу я больше так. Не могу! — Вскакиваю на ноги, немного пошатнувшись из-за слабости, и тут же Стоун резко хватает меня за щиколотку и дернув, роняет меня на пол, при этом ни говоря ни слова. — Ай! — Вскрикиваю, а Стоун, протянув ко мне руку и схватив за плечо, буквально кидает себе в объятия, сразу туго обхватив и прижав к себе. — Не надо! Отпустите! — Вскрикиваю и тут же замечаю, что она снова взяла в руки ту ткань, только уже встряхнув ее и расправив. Немного присмотревшись, признаю в ней рубашку, но не обычную, а смирительную. — Нет, не надо! — Вырываюсь и плачу, чувствуя, как Стоун перехватывает меня за талию и тут же надевает горло рубашки на меня, от чего я кричу, захлебываясь слезами. — Не трогайте меня! Нет! — Мотаю головой, чувствуя, как слаба. Я уже просто не могу дать никакого отпора, да даже кричать уже тяжело, я просто задыхаюсь от страха и беспомощности. Стоун засовывает одну мою руку в рукав, при этом все еще молча, а я даже не пытаюсь вырваться, понимая, что жизненных сил во мне осталось минимальное количество. — Пожалуйста, не надо. — Пытаюсь не дать ей вторую руку, но она с легкостью ее перехватывает и теперь уже на мне эта рубашка надета полностью. — Тише, моя девочка, тише. — Ее холодный тон сводит с ума, причиняет боль, хотя более болезненней уже некуда. — А как ты хотела? — Я хотела выйти на волю из этой психушки, а не вот это все. — Устроила истерику, а теперь не хочешь нести ответственность за свои поступки. — Я устала от ее обвинений меня во всем. Все, что я делаю — сугубо по ее вине. — Я это делаю для твоего же блага. — Что? Она серьезно? — В состоянии такой истерики и вспышек твоей агрессии, ты можешь серьезно покалечить себя, даже в такой комнате, будь твои руки свободны. — К чему она ведет? — Я помогаю тебе обезопасить тебя от самой себя же, Эстер. — Помогает? Нет, только пусть она не скажет сейчас ее отблагодарить, я лучше умру, но никогда не скажу ей слов благодарности. — Я не слышу, Эстер. Скажи то, что должна. — После этих слов Стоун поворачивает меня к себе спиной и затягивает рукава рубашки сзади, оставляя мои руки в одном положении. — Нет. — Мотаю головой. Мне все равно уже нечего терять. Я потеряла абсолютно все. — Ни за что. — Пытаюсь ослабить рубашку, но ничего не выходит, а я только устаю еще сильнее. — Благодарности вы не заслуживаете. — Только проговариваю это, как тут же меня пронзает ужасная боль в боку и, вся сжавшись, я падаю на матрас, стискивая зубы. В этот раз удар шокером был будто болезненней и ужаснее, чем все предыдущие. Может она заряд увеличила, так как свело и бок, и бедро, дошло даже до руки, в которой я чувствовала покалывание. Если так и дальше пойдет, она меня просто прожарит изнутри. — Эстер. — Слышу ее холодный тон и сжимаюсь сильнее, чувствуя, как слезы катятся по щекам. Все тело болит, а в висках начинает неприятно стрелять. — Ты так хочешь отправиться на ЭШТ? — Она издевается? Самое страшное, что она не только угрожать может, а спокойно привести свои угрозы в действие. Я уже ни раз в этом убеждалась, поэтому глупо брать ее на слабо, сказав, что только угрозы от нее и поступают. Она явно перейдет сразу к делу. — Я вполне могу оставить тебя сейчас в таком связанном состоянии, не дав ни воды, ни еды, а через несколько часов за тобой зайдут санитары и отведут на ЭШТ. — Это звучит так страшно и больно, что я только томно выдыхаю и пытаюсь обдумать все, что меня может ждать, если я не повинуюсь ее просьбе о благодарности. — И учти, после процедуры ты снова будешь совсем одна в этих белых стенах и никто к тебе не придет. Ни санитары, ни медсестры. — Она делает какую-то паузу, а сердце у меня почему-то замирает, как будто тоже решило не издавать ни звука на время ее молчания. — Ни я. — Это прозвучало как-то страшно и больно кольнуло, будто мне страшно лишиться Стоун. Будто я не хочу чтобы она ушла, но почему? Я ведь ее ненавижу, так? Или я испытываю уже что-то другое? — Не надо. — Мотаю головой, лежа на матрасе и всхлипываю. — Не надо так, пожалуйста. — Поджимаю губы и аккуратно подбираюсь ближе к Стоун, хотя сделать это трудно из-за смирительной рубашки. — Спасибо. — Всхлипываю и меня почему-то начинает подташнивать. Это из-за тока или из-за моего поведения? Я правда сломалась и если хочу хотя бы выжить, то играть надо по ее правилам. Если бы еще это понял не только мой мозг, но и язык, который говорит всегда наперед, было бы лучше. — Спа… — Прерываюсь, как будто произношу какое-то заклинание, которое буквально убьет меня изнутри. — Спасибо вам. Спасибо. — Пытаюсь не разрыдаться, но это все так унизительно, что держать себя в руках просто не выходит. — Я благодарна вам… да, именно благодарна. — Не знаю, что еще мне добавить, чтобы она поверила в мою искренность, но походу, она больше ничего и не ждет, так как я вижу, что ухмыльнувшись, как будто удовлетворенная моими словами, Стоун встает и подходит к двери. — Только не уходите! Нет, постойте! — Кричу, пытаясь подняться и удержать ее, не дав уйти. — Доктор Стоун, не бросайте меня в одиночестве, мне очень страшно. — Плачу, видя, как женщина берет поднос, стоящий все так же около двери, и возвращается под мои всхлипы. — Садись, покормлю тебя. — То есть, она не собиралась уходить, а я такой концерт уже устроила. Опять становиться противно от самой себя и стыдно за эти крики. — Помочь? — Только киваю, обессиленная всем нашим прошлым диалогом и моей истерикой. — Давай, Эстер. — Шепчет женщина, беря меня за талию и усаживая на матрас, заставляя спиной облокотиться на стену. — Тише, тише. — Вдруг включила заботу? Почему? Поняла, что больше из меня ничего не выжать? Смотрю, как Стоун берет салфетку и тут же начинает вытирать мне лицо от слез, потом прислоняет к носу и дает высморкаться, после чего я наконец-то могу свободно дышать. Даже понимаю, что чувствую себя лучше, но все равно головная боль мешает, да и те мышцы, которые были сведены судорогой, все еще ноют, слабость во всем теле, и какая-то внутренняя пустота. — Аккуратно. — Стоун говорит это строго и подносит к моим губам пластиковый стакан, в который перелила воду из бутылки. Начинаю пить и понимаю, как же приятно снова ощутить это удовольствие от удовлетворения потребности в воде. — Вот так. — Вы будете меня с ложки кормить? — Смотрю на то, как мой врач зачерпывает какой-то бульон и только кивает на мой вопрос. — Доктор Стоун, можете меня развязать, пожалуйста? Я буду паинькой, честно. — Вижу взгляд женщины и тут же осекаюсь. — Я просто могу и сама поесть. С ложечки — это унизительно. — Неужели она этого не понимает? — Открой ротик. — Она вообще игнорирует все, что я говорю и от безысходности открываю рот, куда она тут же засовывает ложку. — Ты не в том состоянии сейчас, чтобы думать о унижении или стыде. — Чувствую, как по щекам начинают течь слезы, а женщина уже дает мне вторую ложку. Она просто унижает меня. Просто делает все, чтобы я чувствовала себя еще хуже, чем сейчас. — Не плачь, милая моя, все хорошо, я же с тобой. — Киваю, не понимая почему, и смотрю на Стоун, явно получающую удовольствие от моего кормления. Она кормила меня с ложки, пока супа совсем не осталось, после меня ждало еще и второе, состоящее из пустого пресного риса. Честно, я правда была рада, что меня покормили, наконец-то урчание в желудке прекратиться, да и ощущение пустоты в нем тоже. Смоченное водой горло не першило и я даже захотела спать после всего этого, измотанная, но более-менее чувствующая себя нормально. — Спасибо. — Киваю, понимая, что она все равно потребует от меня благодарности, да и сейчас сказать это намного легче, чем за рубашку, ведь, накормив, пусть и с ложечки, Стоун действительно сделала лучше мне, моему общему состоянию, поэтому я даже не особо винила себя за сказанные ей слова благодарности. — Доктор Стоун, и все же, когда меня переведут в нормальную палату? — Если можно назвать нормальной одиночную камеру три на три, без возможности выхода из нее без санитаров. — Когда я решу, что ты осознала все, что должна и больше не предпримешь попыток убить себя. — То есть, она разговаривать со мной будет, спрашивая о моем состоянии. Надо бы речь подготовить. — Всей твоей жизнью сейчас руковожу я, поэтому и зависит все только от меня и так же, твоего поведения. — Поджимаю губы и пытаюсь чуть ослабить узел, натягивая рубашку руками. — А пока отдыхай. — Вижу, как Стоун аккуратно наклоняется ко мне ближе и тут же целует, от чего в животе как-то приятно ноет, будто я хочу, чтобы она зашла дальше. — Моя девочка. — Протягивает женщина, разрывая поцелуй, а я снова тянусь, чтобы еще раз почувствовать ее губы, но ответа на это не получаю. Вижу, как Стоун берет поднос с пустыми тарелками и встает с пола, подходя к двери. Затем, она ставит его снова на пол и достает из кармана телефон, походу кому-то что-то отправляя. — Доктор Стоун, а вы придете еще сегодня? — Смотрю на женщину и как она ухмыляется, повернув в мою сторону голову, будто ожидала такой вопрос с моей стороны и даже готовила на него ответ. — Или завтра? — Почему-то она продолжает молчать, а через некоторое время, буквально минуты две, я слышу шаги и отпирание двери. — Доктор Стоун! Подождите, ответьте! — Кричу, пытаясь встать, но скованность движений не позволяет это сделать быстро и я просто падаю на пол, не удержавшись. — Вы же придете?.. — Вижу, как дверь захлопывается и только смотрю на комнату, которая сразу стала какая-то пустая. На глазах образуются слезы и я переворачиваюсь на спину, смотря в потолок. Я снова чувствую себя брошенной, снова одинокой, снова разбитой и мертвой внутри.

***

Я не знаю сколько суток или уже недель я провела в этой одиночке, но время тут тянулось необычайно медленно. После того, как ушла Стоун, спустя примерно час или два, дверь открылась и я увидела санитара, который молча подошел, развязал на мне узел от рубашки и грубо вытряхнув меня из нее, просто ушел, даже не сказав мне на прощание никаких слов. Ни слов ободрения, ни издевательств, ни своих любимых насмешек. Не было ничего. Он снова оставил меня в удушающей тишине, которая неумолимо сжимала мне грудь и окутывала сердце, заставляя медленно умирать, погружаясь в одиночество. Мне было плохо, я буквально не могла даже плакать, понимая, как много сил требуется, чтобы слезы выступили на глазах и покатились по щекам, чтобы они помогли унести с собой боль и страх, которым все больше наполнялась моя душа и тело. Я чувствовала, как медленно бьется сердце, как будто делая это из последних сил, поддерживая жизнь в теле, которое уже не хотело и не желало существовать. Это странное, необъяснимое чувство приходящей тревоги иногда накрывало с головой и не отпускало, пока я не засыпала или, закрыв глаза и уши руками, падала на матрас, укрываясь одеялом и будто прячась от посторонних глаз, попадала в небытие. Панические атаки подкрадывались в любой момент времени и хватая меня за руку, чтобы я не успела дернуться, спастись от них, попытаться спрятаться, проникали глубоко в разум, запутывая мысли черными нитями страха и дикого ужаса. На смену кошмарам приходил сон совершенно без смысла и логики. Иногда мне не снилось совершенно ничего, и это было даже облегчением, некой отдушиной и отдыхом, иногда пустота, иногда кака-то дыра, бесконечная пропасть в которую я падала и вновь и вновь, закрывая глаза. Потеря во времени была колоссальной проблемой, ведь теряясь во времени и пространстве, ты теряешь свое тело, теряешь жизнь и смысл в ней. Единственными ориентирами, по которым я научилась определять какое сейчас примерно было время суток, так это еда, которую мне давали три раза в день. Я не испытывала никаких чувств, эмоций от того, что Стоун все же смиловалась и разрешила меня кормить и поить, как и не чувствовала вкуса этой самой еды. Я как будто жевала жвачку, уже потерявшую вкус. Я не чувствовала голода и потребности в еде, мне хотелось только спать и спастись от постоянных панических атак, страхов и тревоги. Первый раз в день, когда мне приносили еду был утром — завтрак, потом обед и ужин. Все мне давали так же на подносах, так же, как и тогда со Стоун, открывалось окошко внизу и я получала еду. После того, как я поем, нужно было поставить поднос на то же место, куда его и ставили при подаче. Если первое время я отдавала поднос с полностью пустой посудой на нем, то после прошествии нескольких суток, я стала есть очень мало, буквально запихивая в себя насильно только хлеб и воду, чтобы не умереть от голода. Мозг еще пытался кричать и подавать сигналы о том, что мне нужны силы, мне нужно есть и пить и чтобы как-то удовлетворить его потребности, я и пыталась запихивать в себя еду. Я не знаю, передавали ли доктору Стоун о том, что я плохо ем, но никто мне ничего не говорил, не делали замечаний, не угрожали кормить насильно. Страшно признавать, но, возможно, в какой-то степени я и хотела, чтобы это произошло. Чтобы на меня обратили внимание и спросили о надобности помощи. Пригрозили, наругали. Мне просто хотелось внимания. За все время нахождения здесь я заметила одну деталь — посуда была вся какая-то странная. Это был даже не пластик, так как пластик можно было бы погнуть и как-нибудь сломать при особом желании. Этот же материал, из которого была сделана абсолютно вся посуда, от тарелок, до столовых приборов, гнулся, но сломать его было нереально. Возможно, это было сделано специально для того, чтобы я не могла сделать заточку, а потом вскрыть себе вены или горло, хотя, честно говоря, даже если бы мне дали осколок стекла, нож или скальпель, я бы все равно не решила бы убить себя им. Мне не хотелось. Просто банально не было на это сил, не было желания. Было такое ощущение, что все чувства, которые испытывает обычно человек мне отключили. Весь спектр эмоций. Любовь, жалось, грусть, гнев — все это я не чувствовала и не могла найти в себе даже маленький отголосок этих ощущений и хоть как-то их проявить. Но вот одно состояние я все же испытывала. Это было связано с разлукой, с одиночеством и желанием увидеть того самого человека, который смог бы снова подарить мне эмоции, воскресить. Я ужасно скучала по Стоун. Я надеялась, что она придет. Каждый раз, когда я слышала шаги в сторону моей палаты или даже просто по коридору, во мне просыпалась надежда на то, что это именно она, но этот лучик быстро угасал, когда я понимала, что это был либо санитар, забирающий горшок, либо кто-то, кого я даже не могла увидеть, приносящий мне еду, либо вообще человек, направляющийся совсем не ко мне. Я плакала даже не осознавая этого. Слезы просто непроизвольно текли по щекам, не принося ни капли облегчения. Они были чем-то вроде того, что должно происходить со мной, чем-то вроде потребности, которую я была уже не в силах удовлетворить и из-за переизбытка этих самых слез, они текли по лицу. Мне просто ужасно хотелось выйти, и оказаться уже даже не на воле или в своей палате, а наконец-то в кабинете самой Стоун. Я думала только о ней и ее прикосновениях, ее шепоту. Почему-то я не вспоминала шокер, не вспоминала ее угроз, боли, которую она мне принесла, я думала, что буду вести себя только прилично, только так, чтобы она была довольна. Мне было страшно и жутко от понимания того, что хочу увидеть своего мучителя и насильницу. Понимания того, что я привязалась к ней и без нее мне плохо. Но по другому я не видела себя. Я не могла понять куда я могу пойти дальше без этой женщины. Она осталась одна в моей жизни и пусть она ужасный человек, но только ей я не безразлична, только к ней я могу прийти и только к ней меня тянет. Наверное, я правда схожу с ума, раз мне так не хватает внимания от своей насильницы, наверное, я правда больна и мне нужна срочная помощь. Но ведь когда-то все было хорошо. Когда-то я даже подумать не могла, что окажусь в такой ситуации, буду страдать и медленно умирать. Я скучаю по тому времени — времени беззаботного детства, времени, когда мне было хорошо. И нет, это совсем не время в обычной палате, хоть оно и было лучше, чем сейчас, но это не оно, и не те года, которые я провела в детском доме, ведь они тоже были наполнены болью, грустью, печалью и тоской. Это то время, которое я провела с семьей. То короткое время, когда я была по настоящему счастлива. Жизнь кинула меня из спокойного моря в, бушующий штормом, океан и начала бить о скалы еще с самого детства. В три года, лишившись обоих родителей в страшной автокатастрофе, я была передана на руки моей бабушке по маминой линии на воспитание. Я знаю, что она любила меня, буквально не чаяла души, называя жемчужинкой, каждое утро заплетая меня, красиво одевая, хоть денег и было немного. Я чувствовала это тепло, заботу и любовь. Я никогда не ощущала себя брошенной или обделенной, хоть родителей мне и не хватало. Она играла со мной, учила меня считать, читать, правильно говорить и дружить. Я помню друзей со двора, помню соседского мальчика с которым играла на траве около дома бабушки. Я жила с ней до шести лет и была счастлива. Почему все пошло под откос? Почему именно на мою судьбу выпали такие тяжелые события? В какой момент я так сильно разозлила эту жизнь, что так пострадала и продолжаю страдать до сих пор? Я же не была избалованным, не была злым ребенком, желающим смерти всем людям и, издевающимся над животными. Я не помню, чтобы к этому страшному событию что-то вело, просто в один день после прогулки бабушке стало плохо. Я отчетливо помню, как испугавшись, побежала к соседям и те уже отвезли ее в больницу. По приезде туда она лежала под аппаратами и какими-то препаратами двое суток, пару раз приходя в себя на небольшое время. На период ее пребывания в больнице я была передана в дом ожидания, в который помещались дети, ожидающие своего возвращения домой. Я помню, как спустя два дня за мной пришел какой-то мужчина и сказал, что теперь у меня будет новый дом, помню, как тогда перед глазами пронеслась вся жизнь, а в ушах отразились эхом последние слова бабушки на больничной кровати. — «Будь счастлива, жемчужинка, и не плачь. Я люблю тебя.»

***

— Коллинс, на выход. — Открываю глаза от света и смотрю в сторону двери. — Опять ты спишь. — Вижу санитара и резко подрываюсь с матраса, когда до меня доходит смысл его слов. В какой-то степени я была неимоверно рада услышать эту фразу с издевкой от него. Наконец-то он не просто молча зашел и брезгливо забрав горшок, вынес его, а после вернул назад, а еще и вступил со мной в диалог. — Давай быстрее. — Вижу, как на его лице почему-то проступает какая-то улыбка, пусть он и пытается ее скрыть, но я все вижу. Вижу, что она какая-то добрая, будто он тоже рад со мной заговорить, а не просто молчать, как идиот. — Меня переводят в обычную палату? — Слышу, что голос какой-то хриплый, как будто я разучилась разговаривать за это время. Сколько вообще прошло дней с момента моего заключения здесь? — Это и будет сейчас решать твой психиатр. — Оживляюсь и тут же встаю на ноги, чуть пошатываясь. Буквально подбегаю к санитару и он тут же берет меня за руку, будто боится, что могу убежать. — Но, скорее всего, переведут. Больше двух недель в изоляторах не держат. — Почему-то сжимаюсь, услышав такое время моего пребывания здесь, но увидев коридор, улыбаюсь, и иду даже быстрее, чем сам санитар. — Да не беги ты. — Ворчит он, но я не могу идти медленно. Как же приятно снова выйти из четырех стен. Из этих ужасных белых однотипных стен. Мне кажется, что в коридоре даже дышится по особенному. — Сейчас в душ пойдешь, а после тебе выдадут новую чистую пижаму. — Киваю и думаю о том, что я наконец-то увижу Стоун, наконец-то помоюсь, наконец-то попаду обратно в свою палату с нормальными стенами, которые не сводят с ума, как в той комнате. Мы поднялись на лифте, и санитар завел меня в душевую. Всю дорогу я рассматривала стены, лампы на потолке, а пока мы шли по коридору даже пыталась выглянуть в окно в его конце. Я наконец-то видела других людей, пусть их было и немного, но пару пациентов я успела заметить. Для меня все было таким красивым, таким приятным, как будто я провела в изоляторе не две недели, а несколько лет. Меня радовала даже теплая рука санитара, я то и дело ее сжимала, за что получала его какой-то не очень одобрительный взгляд в мою сторону. Наверное, он не особо понимал, что со мной случилось и что происходит сейчас. Почему я так странно себя веду и разглядываю каждую мелочь. Я и сама не могла дать отчета своим действиям, но, возможно, моя душа просто наконец-то почувствовала себя немного легче, вырвалась из тяжелых цепей тоски и одиночества, а тело вновь ожило, впустив немного света и мнимой свободы. Оказавшись в душевой, я сразу увидела еще одну девочку, стоящую под струей воды и как-то странно подрагивающую, будто от холода или страха. Особо не обращая на нее внимание, хотя сделать это было ужасно сложно, так как я боролась с тем, чтобы с ней не заговорить, я встала в соседнюю кабинку и включила воду, видя, как меня осматривает медсестра-надзирательница. Взяв из дозатора мыло, я быстро помылась полностью, не забыв еще и про голову. Пусть таких указаний мне никто не давал, но спутанные и грязные волосы начинали мне уже даже надоедать, поэтому оставить их в таком состоянии было бы просто преступлением. Может я смогу выпросить у Стоун расческу и попросить заплести, как делала это Томпсон? Конечно, я не могу быть уверена, что она согласиться это делать, но, все же, попытку предпринять стоило. — Эй, ты. — Слышу явно обращение ко мне и замираю, смотря на медсестру. — Давай быстрее. Хватит воду лить. — Смотрю на соседнюю кабинку и стоящую там девчонку, как бы показывая женщине, что я явно тут нахожусь меньше времени, чем она, но почему-то замечание сделали именно мне. — Выходи, говорю тебе, что такая непонятливая? — Поджимаю губы и последний раз сполоснувшись, выключаю воду, тут же начиная трястись от холода. — Пижаму возьми из стопки. В правой штаны, в левой рубашки. В третей еще сорочки находятся, если хочешь, то можешь и ее взять. И нижнее белье не забудь. — Киваю ей и взяв с крючка пеленку, начинаю вытираться, а потом подхожу к стопкам. Сорочки я никогда прежде не носила, у меня были только штаны и рубашки, и с одной стороны, вроде мне и не хотелось сорочку, с другой стороны, что-то новое. — И ты выходи уже. — Вздрагиваю от ее громкого голоса и повернувшись, вижу, как она сама подошла и выключила воду у девочки. — Давай, давай, пошевеливайся. — Почему-то мне становится как-то не по себе и я хватаю привычную пижаму и тут же натягиваю на себя. Вылетаю в коридор и меня сразу перехватывает санитар за талию, разворачивая к себе лицом. — Коллинс, ты куда это? — Спросил он с каким-то наездом. Подумал что-то не то? — Чего глаза такие испуганные? — Говорит он сразу, как оглядывает меня, а я пожимаю плечами. — И что, только вышла из изолятора, как уже удрать собралась? — Мотаю головой и озираюсь по сторонам. — Голову, смотрю, даже помыла. Хоть на бездомную теперь не похожа. — Санитар усмехается и тут же тащит меня по направлению к лифту. — Идем, и так задерживаемся уже. Я должен был тебя десять минут назад привести. — Он как будто жалуется, да и такое ощущение, что он сам по мне соскучился, пытаясь сейчас вести, хоть и не очень приятный и умелый, но, все же, диалог. — Доктор Стоун, добрый день, привел к вам Коллинс. — Он сказал это как только постучал в кабинет и открыл дверь, втолкнув меня внутрь. — Спасибо, свободен. — Вижу моего психиатра, сидящую за столом, а на диване сидит доктор Томпсон, явно до этого ведя со Стоун диалог. Не то, чтобы я не очень рада тому, что мой врач не одна, но внутри что-то вспыхнуло. Стоун даже не подняла голову на слова санитара о моем приходе. Она просто бросила слова как будто в пустоту. Неужели ей настолько все равно на то, что я пришла? Зачем тогда сказала меня привести? Просто для галочки? Вижу, как за санитаром закрывается дверь и тут же, не смотря на вторую женщину, я подлетаю к Стоун и загораживая Томпсон, встаю перед моим психиатром, не зная что делать дальше. Желание просто броситься к ней на шею, обнять, спросить почему она не приходила ко мне, поцеловать, сказать, что мне без нее было плохо и страшно, но почему-то я продолжаю только стоять и смотреть на ее строгое лицо. — Доктор Стоун… — Не успеваю договорить, как чувствую, как кто-то сзади положил мне руку на бок и медленно начал отодвигать в сторону. Поворачиваюсь, и встречаюсь взглядом с Томпсон, как-то строго смотрящую на меня. — Если ты не заметила, Эстер, мы разговариваем. — Проговаривает она и наконец-то полностью отодвигает меня в сторону. — И вставать между мной и Грейс было странным, даже отвратительным поступком с твоей стороны. — Вижу на лице Стоун ухмылку и внутри все как-то обрывается. Позвала меня, а сама сидит и общается с подругой, даже не замечая моего присутствия. — Приличные девочки здороваются, когда входят, но я так понимаю, что воспитание и ты несовместимые вещи. — Здравствуйте, доктор Томпсон. — Проговариваю сквозь зубы и не знаю куда себя деть от стыда и какого-то дискомфорта. — Я просто… — Поджимаю губы и вижу, как выжидающе она на меня смотрит, будто ждет, что я буду оправдываться. — Я воспитанная. — Протягиваю, опуская взгляд в пол. Один, два, три. Считаю, и пытаюсь понять, что мне говорить и что делать. Скорее всего, не стоит сейчас вступать в конфликт с ней, особенно при моем психиатре, и в моем положении. Нужно просто делать то, что считаю нужным и хочу. — Доктор Стоун, я очень по вам скучала. — Поворачиваюсь к женщине и на глазах тут же образуются слезы. — Мне было очень плохо и страшно, я все это время ждала вас, но вы так и не пришли. — Всхлипываю и вытираю рукавом слезы со своего лица. — Я сейчас просто растерялась, увидев вас после такого долгого расставания. — Вижу, как на этом моменте Стоун как-то усмехается, будто слово «расставание» ее рассмешило. — Простите, что помешала вам, но я правда больше не могу. — Чувствую, как трясутся губы и не придумав ничего лучше, тут же обнимаю Стоун, крепко прижимая ее к себе. — Я знаю, что должна была просто стоять у двери и ждать пока вы договорите и позовете меня, но я не могла просто смотреть. Не могла… — В любой другой раз я была бы только рада тому, что Стоун не обращает на меня внимание и занята другими делами или другим человеком, но сейчас я хотела внимания, хотела именно с ее стороны. Что со мной? Почему я так веду себя? — Смотрю, что кто-то прямо очень сильно соскучился по тебе. — Слышу комментарии Томпсон, но пытаюсь не обращать на них внимание. — Хорошая работа. — Это она о чем? Какая работа и с чем? — Знаю. — Протягивает женщина и я чувствую, как она пытается усадить меня к себе на колени. — Ну, садись, раз так скучала. — Киваю и тут же удобно устраиваюсь на ее коленях, обнимая и прижимая к себе еще сильнее. — Вижу, что ты, все же, осознала тяжесть своего поступка. — Киваю и понимаю, как же вкусно от нее пахнет. — Тяжело было в одиночестве провести две недели, да? — Всхлипываю и киваю. Теперь я поняла, что это было наказание. Она специально не приходила. Знала, что я буду по ней скучать и страдать, и воспользовалась этим. Так больно и грубо ранив меня. — Нэнси, тогда позже обсудим все или встретимся после работы, как на это смотришь? — Вытираю слезы об халат Стоун и тут же поднимаюсь выше, целуя ее в шею. — Если ты платишь, то готова даже в кафе встретиться. — Слышу ее смех и сжимаюсь, кусая Стоун и тут же зализывая место укуса. — Приятно провести время. — Не вижу, что отвечает на это женщина, но скорее всего, кивает или улыбается. Слышу стук каблуков и хлопок двери. — Ну, что, моя девочка, мы одни. — Женщина шепчет это мне на ухо и по телу пробегают мурашки. Это она к чему? — Может хочешь что-то еще мне сказать? Наедине. — Киваю и отрываюсь от ее шеи, которую до этого продолжала покусывать и лизать. — Простите меня пожалуйста за то, что я сделала. — Поджимаю губы и смотрю Стоун прямо в глаза. Они у нее такие красивые, ярко-голубые, как цвет океана. Чистые и глубокие. — Я правда по вам скучала и не хочу обратно в одиночную комнату. Я больше так никогда не буду. — Мысли путаются и я понимаю, что говорю не особо связанные между собой по смыслу предложения. Говорю просто то, что меня больше всего волнует в данный момент. То, что хотела бы, чтобы она услышала. — Я люблю вас. — Протягиваю и тут же вижу, как Стоун ухмыляется, наклоняясь ко мне и целуя в губы. Она запускает руки под мою рубашку и проводит ногтями по спине, от чего по всему телу у меня пробегают мурашки. — Очень сильно люблю. Вы единственная, кто у меня есть. — Всхлипываю, пытаясь убрать слезы и тут же Стоун сама вытирает их пальцами. — Я тоже люблю тебя, милая. — Чувствую, как ее руки переходят вперед и она сжимает мое подобие груди. — Моя девочка. Моя маленькая любимая девочка. — Сейчас почему-то в ее словах нет какой-то фальши или просто я ее не чувствую, так как полностью окутана ложью и иллюзией ее искренности. — И знаешь, Эстер, я подготовила тебе сюрприз. — Чувствую, как сердце начинает биться чаще и я смотрю на нее с некоторой опаской, но и с интересом. — Сейчас мы с тобой займемся кое-чем интересным, а потом будет мой сюрприз для тебя. — Киваю, и ее губы снова накрывают мои. — А мне точно понравится? — Проговариваю, понимая, что внизу живота завязывается узел. — Ваш сюрприз… — Точно. — Слышу ее ответ и тон достаточно уверенный, что она буквально заставляет меня поверить в правдивость этих слов. — Я обещаю тебе.