Прости...

      Верлен по-прежнему сидит взаперти по собственному желанию. Он знает, что может покинуть подземные тюрьмы Портовой мафии, и никто не станет даже задавать лишних вопросов. И дело даже не в его способности к управлению гравитацией, с которой мало кто решит потягаться, или его отточенных техниках убийства.       С недавних пор Поль Верлен — один из официальных руководителей Исполнительного комитета, какими являются Чуя и Осаму, а также Коё. Поль официальная часть Портовой мафии, но внешний мир его больше не интересует, и на эту незаинтересованность накладывается ещё и некоторая опаска, что организация одарённых из Европы может просто прикончить его на месте, если прознают о том, что тот ещё жив. Верлен втянет Портовую мафию в международных конфликт, который невыгоден никому, и это, в некотором роде, последнее, чего бывший французский шпион желает.       Утро светловолосого француза начинается, как обычно за последние несколько недель. Ему не снятся ни сны, ни кошмары. Всякий раз, когда Верлен ложится спать, он будто бы компьютер, в системе которого просто нажали на кнопку выключения. Так же быстро отключается и так же быстро включается. Его жизнь фальшивая, как и он сам. Фальшивка сначала в руках Фавна, потом фальшивка в качестве компаньона Рембо. Я оплакиваю вас, Верлен. Не вашу смерть, а ваше рождение.       Каков наглец. И ведь этот шестнадцатилетний сопляк так легко читает его, даёт скупую надежду, что к нему отнесутся, как к человеку. Но… он не человек, никогда им, скорее всего, не был и не будет. И в довесок к этому — тяжесть всех содеянных грехов. Верлен понимает, что поступил непростительно неверно по отношению к Чуе, отобрав у него кто хотел доказать тому, что он человек, что у него есть право больше не думать о себе как-то иначе. Но… у Верлена нет моральных сил, чтобы попросить за это прощения, а изнутри гложет ещё и осознание, что его извинения ничего не справят. Мёртвых это не вернёт обратно. «Флаги» мертвы, и лишь та «безумная девушка» до сих пор ходит по земле. Мизуки.       Он не сказал ей всей правды, почему пощадил на самом деле, не сказал в тот день, что осознал, какую ошибку сотворил, увидев оставленную на пробковой доске фотографию маленького Чуи с мужчиной, вероятнее всего, отцом. Осознал, но останавливаться было уже поздно. И отец этот оказался, по итогу, подонком.       Поль до сих пор помнит это чувство, которое испытал девять лет назад, когда держал на руках мальчишку с рыжими волосами, до сих пор помнит, как дрожали его руки в тот день. Он смотрел в умиротворённое лицо мальчишки, который был под сильными транквилизаторами, и понимание, что этот ребёнок станет оружием в руках Европейской организации одарённых, как когда-то стал Поль, наполняло сердце — удивительно, по мнению Верлена, что оно у него имеется — гневом и печалью. Мальчишка не заслуживал пройти через те же ужасы, через которые прошёл он лично. Полю хотелось верить, что мальчик в его руках получит шанс на жизнь, где никто не будет не то, что говорить — думать, что он не более, чем инструмент.       Поль не знал для чего был создан, он не видел смысла собственного существования хоть в чём-то, потому заполнял пустоту порой ненужным насилием, ведь это было тем, что у него получалось всегда лучше всего. Чёрный №12, создание, не имеющее имени, рождённый не из утробы женщины, а… из ничего. Вся жизнь его была фальшивой всегда. От самого начала и до сего дня. Единый раз, когда Верлен подумал, что у него есть хоть какое-то предназначение, было там, в коридорах лаборатории. Тогда Поль принял решение, которое было его собственным. Предать своего друга, нарёкшего его именем, предать страну, которой они служили. И всё ради свободы одного рыжего мальчика. — Как подло. — Голос Верлена монотонен, когда он чувствует, как к горлу приставляется холодная сталь ножа, однако по выражению лица можно сказать одно: он доволен тем, что происходит.       Мизуки стоит позади него, не убирая нож, будто считая секунды перед тем, как Поль среагирует и перехватит её руку. Но, кажется, он немного не в том настроении для этого. Иногда ему кажется, что лучше бы он умер в ту роковую ночь, когда снова стал Гивром и припомнил себе разочарованное лицо Рембо, который, казалось, не понимал причин, по которой Поль не хотел отдавать Франции Чую.       Человек, как же. Артюр в ту ночь сказал ему это так, будто хотел держать контроль над тем, что освободил. И ведь как забавно получилось: лишь на земле Японии Верлен позволил самому себе принять решение, основываясь на том, что испытывал. Он дал себе возможность побыть эгоистом, наплевав на долг перед своей страной. Страной, которая скрутила бы его и заперла, едва только нога Артюра и Поля ступила бы на родные земли. — А вы не отвлекайтесь особо, Верлен. — Ухмыляется Мизуки и резво уходит со своей позиции, как раз до того, как Поль ухватит пальцами за лезвие. Они смотрят друг на друга в полной тишине с минуту.       Молодой мужчина тихо хмыкает, глядя на девушку, подмечая, что её движения изменили свой паттерн за эти несколько недель. Если ранее Поль ещё мог уловить присутствие Дазай по её желанию атаковать и превзойти саму себя, то теперь её присутствие перед атакой уловить становится всё сложнее. Она становится призраком, тенью, которая появляется будто из неоткуда.       Француз перехватывает летящий в его сторону нож и бросает обратно, но цели не достигает — вонзается в стену. Трещины расходятся от того места, где лезвие вошло в бетон, будто в масло. Они всё ещё стоят в тишине, однако им этого достаточно для разговора, как ученицы и её наставника.       Выпад. Поль сокращает расстояние с девушкой с намерением ударить её с правой, однако его удар блокируется и наносится ответный, от которого Верлен уклоняется и старается перехватить, но не выходит. И всё это ради того, чтобы добраться до воткнутого в стену ножа. Основное условие. Однако происходит то, чего француз меньше всего ожидает — Мизуки в момент оказывается сидящей на его шее, приставляя к горлу метательный нож, который всё это время прячется в её ботинке. — Изобретательно, должен отметить. — Кивает Поль и сбрасывает с себя Дазай, которая ловко перекатывается и кидает метательное оружие в сторону молодого мужчины. Мелкий клинок со свистом разрезает воздух, однако цели не достигает — ударяется об рукоятку того ножа, что до сих пор воткнут в стену и со звяканьем падает на пол.       Верлен смотрит на Мизуки какое-то время, оценивая её общее состояние. В последний раз, когда он заявил, что она его ученица, её от дикой боли спасали только болеутоляющие препараты, на которых она сидела, как наркоман на игле, а любой пропущенный день приёма приносил невыносимую боль, будто при ломке.       Она изменилась, но значит ли это, что боль её уже не беспокоит? Поль не верит, что её сломанные рёбра, по которым он ещё и пнул её, чтобы убедиться в её гибели, зажили настолько быстро. — Сменила обезболивающее, а, Дазай? — Звучит с некоторой издёвкой, на которую девушка не обращает внимания, хоть язык её тела выдаёт с потрохами. Темноволосая мафиози непроизвольно касается левой рукой до её сломанных рёбер с правой стороны, чтобы успокоить саму себя, убедить. Ей не больно, совсем не больно. Глаза Верлена это замечают, однако он больше ничего не говорит ей — садится обратно в кресло и смотрит внимательно, будто изучает.       Он не говорит ей, что она преуспевает в обучении, что перестаёт делать длительные паузы на размышления насчёт своего следующего шага. Мизуки становится всё больше и больше похожа на настоящего беспощадного убийцу, у которого в арсенале не только два её пистолета.       Дазай проходит до стены, из которой всё ещё торчит её нож и с некоторым усилием выдёргивает его. Мелкие куски бетона ссыпаются на пол ей под ноги. Между Полем и Мизуки снова воцаряется тишина. Француз не смотрит на неё даже; у него нет нужды в этом, когда он знает, что она ничего не сделает. Ошибся.       Нож втыкается в его письменный стол прямо рядом с рукой. И снова ни намёка на опасность или намерения убить. Девушка будто в самом деле научилась контролировать свои эмоции настолько, что присутствие и намерения её улавливать становится практически невозможно. Впрочем, Верлен меньшего от старшей сестры демонического вундеркинда в лице Осаму не ждал. Они оба жуткие, с какой стороны ни глянь.       Но вместе с тем, глядя на их взаимоотношения, — младший частенько наведывался в подземные тюрьмы Портовой мафии во время тренировок старшей сестры, — он чувствует то, насколько в его грудной клетке пусто на самом деле. Будто бы у него отобрали что-то, что очень важно. Сначала Фавн, потом Рембо, хоть тот и дал ему имя, относясь, как к человеку, равному себе. Они ведь были очень юны, когда увиделись впервые. Верлен никогда не думал особо о том, сколько лет было им обоим, когда он убил Фавна своими руками, и Артюр дал ему имя. Скорее всего, им обоим было не больше пятнадцати-шестнадцати лет.       Шестнадцать лет. Многие нормальные дети заканчивают в этом возрасте второй класс старшей школы, думают постепенно куда будут поступать, чтобы оправдать ожидания родителей и получить работу, о которой сами мечтают. А что было у Верлена в том возрасте? Да ничего у него не было! Он был пуст, он был разбит, был игрушкой в руках учёных и психопата, который использовал его, как цепного пса, спуская с поводка в моменты, когда это было нужно ему и организации, на которую Фавн работал.       Впрочем, Осаму и Чуя тоже мало чем отличаются от него. Тоже познают мир с точки зрения того, кто ими управляет, однако с той лишь разницей, что они хотя б знают, что они такое. А вот Поль не знает. Не знает, есть ли у него тоже оригинал, или же он был буквально создан из воздуха. Просто взял и появился, как по волшебству! И ведь ответ уже никто не даст. Н был убит, Фавна Поль прикончил сам когда-то давно. Нет никого и ничего, что смогло бы пролить свет на смысл существования, как и на то, каким вообще образом появилось это нечто, носящее изначально лишь дурное название, как пленник Освенцима или кунсткамеры. Есть только дневник Артюра, который он когда-то вёл. Его Верлен зачитывает уже по сотому кругу, мрачно усмехаясь над собой — дыру в страницах протрёт когда-нибудь. Чёрный №12.       Шляпа, которая теперь у младшего брата, содержала особые материалы на ленте со внутренней стороны. То, что должно было ограничить и почти полностью свести на нет влияние из вне, научить Верлена самостоятельно использовать код контроля личности без вмешательства со стороны. Это не шляпа Рембо, это его. Принадлежала ему с тех самых пор, как её подарил Артюр. — Беспокоитесь обо мне? Как мило, — усмехается девушка, убирая нож обратно в ножны. Она замечает изменение в настроении Верлена, но не собирается поднимать эту тему. В последние несколько дней Поль выглядит слегка подавленным, хотя это слово вряд ли может так легко описать то состояние, в котором он находится.       Это коктейль из эмоций, которые ему самому сложно описать. Француз чувствует, будто у него из груди вырвали то, что есть у любого человека, нашпиговали иголками и лезвиями, а после — вернули обратно, наложив уродливые швы, которые всё никак не заживут. В то же время он чувствует непреодолимое стремление разгромить всё, что видит его взор, забрать то, что дорого другим, но не причинять вреда — и без того уже сделал это.       А довершает этот «коктейль», как гарниш, пустота. Абсолютная, мрачная, не пропускающая свет пустота и моральное бессилие. Оно настолько непреодолимо, что Верлену кажется: подними он руки сейчас просто так, не в свою защиту или для чего-либо ещё, а просто так, они моментально опустятся «по швам», став совсем неподъёмными. — Не зазнавайся, Дазай. — Хмыкает тихо Поль и откидывается на спинку кресла. А может он и правда беспокоится? Глупость. Дазай Мизуки — ученица, человек, который придёт в его существование и уйдёт так же, забыв о нём совсем. У неё есть свои заботы, одна из которых бодрым шагом направляется прямо в его камеру, которая является и кабинетом, и его комнатой, и тренировочным полигоном. Осаму. — Ми-тян! — Дазай тормозит прямо у входа, даёт себе секунду на передышку и в один рывок сокращает расстояние до старшей сестры, почти сшибая её с ног. Его объятия крепкие, когда он прижимается к Мизуки, и тёплые. Рядом с ней он выглядит, как типичный подросток, не относящийся к Портовой мафии и насилию, царящему вокруг. Юноша шестнадцати лет, который просто сильно любит свою сестру.       Младшему не нравится, что старшая проводит время с Верленом, не нравится даже думать о том, что она остаётся один на один с тем, кто старше её на семь-восемь лет, да ещё и обладает способностью к управлению гравитацией, пускай и утратил большую часть своих сил из-за того выстрела радужным металлом. Осаму смотрит на Верлена, как на потенциального соперника, хоть и знает, что он не нравится его сестре в том же ключе, в каком шатен нравится ей. Но это не повод ослаблять бдительность!       И глядя на них двоих, Поль вновь ощущает этот булькающий коктейль из тех эмоций, которые он даже сам для себя не может описать. Младший Дазай будто нарочно дразнит его, показывая всем видом, что у него есть то, чего нет у француза. Вот только сам про себя Верлен злорадно усмехается, искренне считая, что юноша не умеет ценить то, что у него есть.       Но вот он сам… Сам Поль, Чёрный №12, он бы ценил то, что у него имелось? Молодой мужчина не знает ответа на этот вопрос, однако устало и с некоторой тоской смотрит на обоих Дазай. А у него бы получилось извиниться перед Чуей? Хотя его извинений будет ничтожно мало, зная, что он унёс жизни его друзей собственными руками.       У Накахары были друзья, он дорожит Мизуки и её братом, в некотором роде, хоть и твердит, что прикончит его. У него есть место, которому он принадлежит, а что есть у Верлена, кроме тех непонятных эмоций, которые он испытывает? У него нет собственной жизни, вся его жизнь — ложь от начала до конца, даже Рембо ему лгал.       Светловолосый француз наблюдает за взаимодействием между младшим братом и его сестрой, но не так уж долго — коктейль из странных эмоций начинает бурлить только сильнее, из-за чего хочется отвести взгляд. Но Верлен отвлекается на метательный нож, который всё ещё лежит на полу. Он проходит до стены, где видны трещины и осыпавшийся на под бетон, подбирает оружие. Нахождение Осаму, который ведёт себя рядом с темноволосой мафиози так, будто ему лет десять, зарождает ещё одно клокочущее чувство, но оно Полю понятно. Осаму Дазай, этот демонический вундеркинд, раздражает его до дрожи волос на загривке.       Наконец Мизуки и её брат уходит, но перед этим воздух снова разрезается с тихим свистом о лезвие метательного ножа, который в последний момент девушка-мафиози ухватывает за короткую рукоятку. Всё-таки превосходная реакция, не то, что раньше, когда она успевала только пистолет к его лбу приставить. Растёт девчонка.       Именно девчонка. Верлен никак иначе старшую Дазай воспринимать пока не может. Для него и его восприятия она девчонка, которая только-только учится плавать, но уже делает успехи даже через боль.       Осаму без умолку хвастается, как он выполнил задание в порту, лишь мельком упоминая Чую, и то сделав это с претензией «Ну, он там тоже был», не забыв рассказать, как тот чуть не улетел плашмя в воду. — Скорее это ты старался его столкнуть, — усмехается Мизуки, взъерошивая волосы Осаму. Выражение лица девушки враз становится серьёзнее, чего младший немного не понимает. — Осаму, ты вообще волосы расчёсываешь? Тебе бы их подстричь ещё…       Влип. Дазай понимает, что вляпывается по-крупному, поэтому старается удрать от сестры, что получается, но ненадолго — женская рука ухватывает его за воротник пиджака и уверенно удерживает на месте. Шатен искренне старается не выражаться, зная, что сестра рассердится на него ещё больше, чем за попытку от неё слинять. — Только пожалуйста, не стриги коротко! — Взмаливается юный мафиози, привлекая ненужное внимание со стороны. Мизуки тяжело вздыхает. — Договорились, но сначала я тебя причешу.       Верлен смотрит на дверь, будто ждёт кого-то, хоть и знает, что никто к нему не пожалует больше на сегодня. Он со своими мыслями один на один. Я оплакиваю вас, Верлен. Не вашу смерть, а ваше рождение.       И почему только он вновь это вспоминает? Наглый сопляк, который, кажется, проживает не первую жизнь, но во всё том же теле, что и сейчас. И ведь правда, во всей трагедии существования Поля нет ничего хуже его собственного появления. Его жизнь фальшивка, и если раньше он бы наплевал на это, не обратив внимания, то теперь, прикоснувшись немного к человечности, попробовав её на кончике языка, Верлен… Сожалеет.