Вино

      Холодный морской ветер, постоянный житель Петербурга, вновь осматривал свои владения и, казалось, старался пролезть под теплую, в самый раз для октябрьской погоды, одежду горожан, оказавшихся в столь позднее время на улицах – часы показывали 3 часа 40 минут утра. Впрочем, сегодня это было не так уж удивительно. Слухи распространялись с молниеносной скоростью, несмотря на поздний час. К утру каждая собака в Петербурге будет знать – Временное правительство пало.       Троцкий, закутываясь в свое черное пальто, быстрым шагом направлялся прямо к святая святых – к Петроградскому военно-революционному комитету, к Смольному. После некоторого отсутствия, он решил, что будет довольно символично еще раз посетить эту колыбель революции прежде, чем отправиться домой. А, ну и еще он оставил там свои часы.       На удивление, Смольный был практически пуст – лишь несколько человек, поздравлявших друг друга с великим днем, встретились ему на пути. Видимо, все предпочитали находиться ближе к гуще событий.       Троцкий преодолевает коридор, ведущий прямо к штабу. Именно там он, казалось, жил последние недели, пока велась активная подготовка к перевороту.       Распахиваются тяжелые деревянные двери, пропускающие в штаб. Кабинет погружен в темноту, лишь свет, проникающий из приоткрытой двери, позволяет взгляду разобрать очертания предметов. Троцкий оглядывается в поисках керосиновой лампы, и вскоре находит ее на комоде слева от входа.       - Товарищ Троцкий? - раздается до ужаса знакомый голос с грузинским акцентом откуда-то с противоположной стороны комнаты. - Лампа не светит, керосин кончился. Вы чего здесь в такое время?       - Могу задать вам тот же вопрос, товарищ Сталин, - голос как никогда спокоен, в то время как о внутреннем состоянии сложно сказать то же самое. Здесь, конечно, сейчас не мог оказаться никто другой. И, конечно, Сталин рад видеть его не больше, чем он сам. - Я думаю, сегодня, даже в такой поздний час, мало кто спит.       - Непростой день, это верно, - соглашается непрошенный собеседник. - Будете вино?       - Вино? - Троцкий, кажется, наконец, выведен из равновесия. Немного. - Вы здесь пьёте в одиночестве?       - Такого вы обо мне мнения, - Сталин, очевидно, усмехается, но так и не скажешь, что ему правда смешно. - Я не пил, предложил угостить вас, товарищ Троцкий. Такой день можно и отпраздновать. К тому же, - добавляет он, - если я не ошибаюсь, у Вас сегодня день рождения.       Пить со Сталиным, особенно сегодня, - авантюра, но когда Троцкий отказывался от авантюр?       - Вы правы. Давайте Ваше вино.       Сталин поднимается со стула, на котором сидел, бросает на ходу "Оно должно быть у меня в кабинете, если я не забрал домой" и уходит.       Возможно, стоит поискать бокалы? Или во всяком случае, что-то, что можно заполнить вином. Вероятно, искать это "что-то" стоит не в этом рабочем кабинете, где еще какие-то часы назад проводилась подготовка к революции. Хотя кто знает?       "Не может во всем здании Петросовета не найтись бокалов!" - подумал Троцкий, и вскоре оказался прав. В одном из помещений, ранее отведённых, видимо, под столовую, отыскались старые и не самые чистые бокалы в количестве четырёх штук. Оставалось только выбрать из них два наиболее пригодных, на всякий, случай сполостнуть водой и отнести в кабинет. А, еще надо где-то отыскать свечи, не сидеть же в полной темноте! Возможно, парочка найдется в самом штабе.       Сталин вернулся раньше.       - Я уж подумал, вы сбежали, - сказал он шутливо, хотя снова казался серьёзным. Возможно, он не умел шутить. Или не умел это делать при Троцком. А может, это и не шутка вовсе.       - Куда уж мне от Вас сбежать, Коба.       Троцкий поставил бокалы на стол, по соседству с картами Петрограда, на которых накануне его собственной рукой были помечены красным стратегически важные пункты. Затем отыскал в том самом комоде несколько свечей, лежавших здесь на всякий случай. Что ж, этот случай наступил.       - "Хванчкара" - моё любимое, - говорит Сталин, по-грузински щедро наливая вино. Темная жидкость, почти черная в тусклом свете свечей, заполнила бокалы. - Скажете тост?       Троцкий, стоя по другую сторону стола, забрал бокал и покрутил в руке.       - За революцию, - сказал он наконец после небольшой паузы и сразу же опустошил бокал.       - Такой тост и я мог сказать, - Сталин криво улыбается одной стороной губ, а после, в противоположность собеседнику, медленно, смакуя, пьёт.       - Так и сказали бы сами, - резковато бросает Троцкий и устало падает в старое неудобное кресло возле стола. Кажется, он где-то в своих мыслях, совсем не здесь, со Сталиным.       Тот, в свою очередь, тоже опускается в такое же кресло напротив.       Молчание. В конце концов, все понимали, добродушной дружеской беседы не выйдет, так ведь?       Наконец Троцкий негромко вздыхает и прерывает тишину.       - Извините, товарищ Сталин. Не собирался грубить. Сказывается отсутствие сна за последние дни, должно быть.       - Все мы в напряжении в последние дни, - Сталин потягивает вино. – И в особенности Керенский и другие члены временного правительства.       На губах Троцкого появляется усмешка.       - Вероятно, - он все время смотрит куда-то в сторону. - Что ж, все случилось... как и должно было, - добавляет уже не так уверенно. А может быть, он просто где-то в своих мыслях.       - Что-то не слышу радости в вашем голосе, - замечает Сталин, снова наполняя бокалы. - Неужели не рады?       - Рад-то я рад, - впервые за беседу Троцкий смотрит собеседнику напротив в глаза. - Понимаете ли, товарищ Сталин, иногда ожидание счастья - и есть самое настоящее счастье. Когда живёшь ради мечты - это даёт силы. А когда мечты нет, незачем жить.       - Не понимаю, - ответ, в котором не чувствуется эмоций.       - И ладно, - Троцкий, кажется, немного развеселился. Действие "Хванчкары"? - Если бы мы друг друга поняли, я бы был удивлён. Второй тост, кстати, с Вас, Коба. Тот метнул взгляд, по которому сложно было понять, что он чувствует, а потом сказал:       - За Ленина.       - Где он, ваш Ленин? - зацепился за тему Троцкий.       - Я не намерен обсуждать этот вопрос с Вами, - Сталин понял, что Лев спорит ради спора, и что-то ему доказывать не имеет смысла. Сейчас он пререкается не за идею, а за саму возможность вести полемику. - Будет Ваша очередь, тогда и скажете, за что хотите выпить.       В который раз за последние дни послышался казалось уже въевшийся под кожу, отпечатанный в сознании звук дождя. Стук капель то усиливался, подгоняемый ветром, то слегка затихал.       - Снова дождь, - как будто сам себе сказал Троцкий. - Я закрою окно, вы не против?       Не дождавшись не только отрицательного ответа, но ответа вообще, он затворил приоткрытое окно, и промозглый ноябрьский ветер перестал раздувать пламя свечей.       Снова воцарилась тишина. Удивительно, как они, не затыкаясь пытавшиеся что-то доказать друг другу в кругу однопартийцев, наедине вдруг потеряли темы для разговора.       - Дольёте вина, Коба? Я придумал тост, - нарушил тишину Троцкий. Сталин вопросительно слегка приподнимает брови, и разливает все оставшееся в бутылке вино.       - Есть ещё, - говорит он, имея ввиду пустую бутылку. - Так что за тост?       - Третий обычно за любовь, - Троцкий приподнимает бокал, глядя на человека напротив, и пьёт, а тому кажется, что эти тёмные глаза сейчас смотрели ему в душу.       - Вы сегодня просто блещете оригинальностью, - Сталин, вроде бы, тоже веселеет.       - Ничего интереснее не придумали?       - Моя главная любовь - революция, - Троцкий начинал хмелеть. Заметив это, Сталин слегка опустив голову, незаметно усмехнулся. - Первый шаг сделан, впереди мировая революция!       - Не спешите так, товарищ Троцкий, - отпив ещё вина, Сталин продолжает, - Ваша неуёмная энергия, конечно, не дает вам сидеть на месте, но нам бы здесь для сначала разобраться.       - Главная цель не в этом, Вам ли не знать? - Троцкий все больше распаляется, и сложно сказать, что влияет на это больше: вино, возбуждение от событий последних суток или именно этот человек в качестве оппонента?       - Я знаю в чем цель, - Сталин, кажется, тоже поймал то самое настроение, которое неизменно появлялось при их встречах - настроение спорить, - но у нас нет возможности хвататься за все сразу. Я привык выполнять задачи поэтапно. Шаг за шагом.       - Что вы имеете ввиду?       - Имею ввиду, что, может быть, стоит попробовать строить социализм сначала здесь, прежде чем хвататься за все остальное.       - Это не имеет смысла без дальнейшей мировой революции! - Троцкий эмоционально вскидывает руки, и всего только пару сантиметров спасает напиток от участи быть разлитым на стол и самого мужчину, а бокал - от судьбы быть разбитым. - Мы просто окажемся окружёнными врагами!       - Ладно, - было сложно спорить, когда ты, во многом, был согласен с собеседником. От Троцкого он, что ли, заразился этим желанием не соглашаться просто так? - Это так, просто мысль вслух. - Слишком резко оборвавшийся спор обоих поставил в некоторое замешательство. Чтобы как-то заполнить образовавшуюся тишину, Сталин вдруг спросил:       - Давно здесь эта картина?       Проследив за направлением взгляда Сталина, Троцкий посмотрел туда же. На одной из стен находилось средних размеров полотно в деревянной раме. Изображенная батальная сцена изобиловала количеством запечатленных персонажей. Беспорядочное сочетание ярких цветов, видимо, должно было стать основным акцентом, но смотрелось попросту нелепо.       - Давно, - отвечает Троцкий. - С первого дня ещё здесь висит. Я ещё тогда подумал, как неудачно автор попытался спародировать Делакруа.       Троцкий вопросительно взглянул на собеседника.       - Что вы думаете?       Тот произносит слегка растерянно:       - Не обладаю достаточно глубокими познаниями, уж простите. Доверюсь вашей оценке.       Опять стало тихо.       Сталин залпом допивает содержимое бокала и снова наполняет свой бокал и бокал Троцкого уже из новой бутылки.       - Так почему все-таки вы здесь сегодня? – снова спрашивает Троцкий, отпивая вино. – Почему сидели один в темноте?       Губы Сталина трогает легкая усмешка.       - Сложно сказать, - он тоже делает глоток вина. – Просто захотелось после всех событий снова заглянуть сюда. Я уже собирался уходить, когда вы пришли.       «Пришел бы парой минут позже, и не застал бы его компании, - думает Троцкий, смотря на собеседника, когда тот вдруг поднимает глаза, и тогда в голову вдруг приходит: - Было бы это хорошо или плохо?»       Сталин допивает очередной бокал, а затем неспешным шагом подходит к тому самому окну, которое ещё недавно закрывал Троцкий, и снова открывает его.       - Я закурю, - сообщает он, подпаливает сигарету и опирается локтями на подоконник. Холодный ночной воздух врывается в лёгкие и заставляет мурашки побежать по телу. Слышны шаги, и он понимает, что Троцкий стал рядом.       - Холодно, - зачем-то говорит он.       - Сезон дождей не так плох, когда за ним ещё месяцы вьюг, - произносит Сталин, выдыхая серый дым.       - Да лучше уж вьюги.       Сталин мрачно усмехается, снова затягиваясь сигаретой.       - Ты правда так думаешь или говоришь так просто, чтобы не согласиться?       - Испугался, что мы можем быть в чем-то согласны, а значит мир схлопнется? -       Троцкий подходит ближе и тоже опирается локтями на раму подоконника. В полумраке и опьянении, мужчина вдруг показался ему ещё красивее чем когда-либо.       - Нашёл чего бояться, - пробурчал Сталин, докуривая сигарету.       Наступил момент комфортной тишины, не той неловкой, когда все мучительно подбирают слова, чтобы хоть как-то её заполнить, а той самой, когда никакие слова не нужны.       "Испугался".       Вскользь брошенное Троцким слово, конечно, не означало того самого настоящего "страха". Но мог ли Троцкий знать, что единственный страх Сталина был связан именно с ним? Способен ли был вообще этот человек испытывать хоть какой-либо страх? Человек, переживший ссылки, смерти близких людей, человек, обладавший спокойствием и стабильностью мощных горных вершин и такой силой, способной эти горы свернуть, боялся ли он хоть чего-то?       Боялся.       "Не сдержаться и сделать наконец то, о чем так мечтал".       "А может все же сделаешь? - шептал, казалось, сам Дионис, спустившийся с Олимпа в обличии двух бутылок грузинской "Хванчкары". - Останется ли тогда хоть что-то, чего ты боишься? Решайся, и избавишься от страха насовсем".       Кажется, он на всю жизнь запомнил эти мгновения покадрово. Вот он докуривает сигарету...       "Главное - не думать о том, что будет, если он оттолкнет".       ... тушит её...       "Просто сделай это, или будешь жалеть всю жизнь".       ... выбрасывает в окно...       "Сейчас или никогда".       ... и делает шаг в пропасть.       Он как никогда громко слышит биение собственного сердца. Оно словно отсчитывает эти бесконечные миллисекунды. Чёрт, это так громко, что, должно быть, он тоже слышит. Кровь тяжелым молотом стучит в ушах.       Свободного падения не происходит.       И тут он чувствует чужие руки на своих щеках. Хотя какие же они "чужие"? Накатывает ощущение нереальности. Это слишком абсурдно, чтобы происходить на самом деле. И одновременно так знакомо - он столько раз представлял, как бы это случилось, что иногда начало казаться, может это все же происходило? Нет, он всегда напоминал себе, что осуществиться это может исключительно в его мыслях. Однако неужели это происходит? Должно быть, это вино затуманило разум, вынуждая путать фантазии с реальностью. Эти губы, что он чувствует, дыхание, что слышит, руки на своих плечах - неужто все это в его воображении нарисовало вино? Слишком хороший художник. Уж точно лучше той пародии на Делакруа.       Из открытого окна врывается порыв ветра, хоть сколько-нибудь охлаждавший жар, который, казалось, был вокруг. Спасительный глоток холодного воздуха, без тебя они бы, наверное, совсем задохнулись. Кто помнит о такой мелочи, как дышать, когда ты, наконец, целуешь человека, которого любишь, кажется, всю жизнь?       Он вдруг яснее осознал и самого себя - в том числе, и свои руки, обнимающие Троцкого. Этого недостаточно, надо прижать сильнее, держать крепче, вдруг туман в голове рассеется и все ускользнет?       "Если это сон, то можно я никогда не проснусь? Лучше умереть, чем вновь проснуться и, в который раз, осознать, что все осталось там".       Но почему все воспринимается так реально?       Сталин ощущает, как Троцкий пальцами путается в его волосах, как он прижимает его ближе, перехватывает инициативу, ощущает, как тот углубляет поцелуй, и как его язык проникает внутрь, а потом понимает, что его колени начинают подгибаться. Чёрт, он еще никогда не целовался с кем-то, кто делал это так хорошо!       Чувства настолько обострились, что необычайно сильно ощущался даже въедливый запах сигарет, сопровождавший его, который стал настолько привычен, что он перестал обращать на него внимание. А ещё хорошо слышен был запах вина, исходивший от Троцкого.       "Я бы отдал все на свете, чтобы наконец осознать, что это реальность". Это осознание наконец приходит, когда Троцкий отстраняется, и Сталину кажется, что вместе с ним у него забрали воздух.       - Не надо было... - тихо произносит Троцкий, пока его руки все еще лежат, где и были.       - Кажется, минуту назад ты так не думал, - Сталин пытается отшутиться, пока внутри, кажется, все разбилось и этими же осколками разрезает органы.       - Забудь.       «Никогда».       - Ты же сам все понимаешь, - да почему же он продолжает прижимать к себе, пока говорит такие вещи?       - Понимаю, - Сталин первый отходит на шаг назад, заставляя Троцкого отпустить себя. Уж лучше так, чем чувствовать, как он сам сделает это, поставит перед фактом, - что не нужен тебе. - Он почти что впервые позволяет в своём голосе проскочить настоящей эмоции. Настоящей боли. Первый и последний раз.       - Значит не понимаешь, - Троцкий обеими руками хватает его ладони. - Нужен. Нужен как жар костра для продрогшего, как маяк для заблудшего корабля, как...       - Решил продемонстрировать свой ораторский талант? Уж извини, я так красиво не скажу, - перебивает Сталин, пока в душе зарождается слабая надежда, что он потерял не все. Пока ещё не все. А Троцкий все продолжает:       - ...как мерцание первой звезды на ночном небе, ты даже не представляешь как! - он почти кричит, но никому даже в голову не приходит, что кто-то может сейчас их услышать - разве это то, что имеет значение в эту секунду? - Но для меня все слишком сложно.       - По-моему, нет задачи проще, - говорит Сталин, подразумевая: "Тебе стоит пальцем пошевелить, стоит взгляд бросить, и я буду у твоих ног, и сделаю, что бы ты не сказал. Что может быть проще?"       Троцкий несколько мгновений молчит, кажется, понимая, что имелось ввиду, а потом наконец произносит:       - Не люблю простых задач.       - Не любишь, - эхом повторяет Сталин, глядя как Троцкий хватает свое пальто и, не оглядываясь, идёт к выходу, и имеет ввиду вовсе не задачи. А потом вдруг холодно произносит:       - Только и можете, что болтать. Оратор, - он словно выплевывает это слово, глядя, как Троцкий замер, и, все также не оборачиваясь, слушает, - "Нужен, как тепло огня". А должен быть нужен как человек.       Не говоря не слова более, Троцкий выходит, захлопывая дверь. Часы он, к слову, так и не забрал.       - "Когда живёшь ради мечты, это даёт силы, когда же мечту исполнишь, незачем жить" - так ты сказал? - вслух повторяет Сталин недавно сказанные слова.       Напоминая о себе, ветер снова залетает в тёмный кабинет, и взгляд Сталина падает на злосчастное окно. Он решает снова закурить.       "Как маяк для корабля, надо же такое придумать! - думает Сталин, пока его губы трогает усмешка. - В каком же море вы плаваете, товарищ Троцкий?"       Теперь из него уже вырывается смех, смех почти истерический, смех, который он уже не смог бы остановить, вырывается и разносится вокруг, заполняя собой улицу и заставляя невольных своих свидетелей гадать, что же так кого-то рассмешило? А Сталин смеётся, наклоняясь и едва не падая, смеётся, пытаясь этим смехом задавить рвующуся наружу боль.       И это удаётся. На время. Но она еще обязательно вырвется оттуда, вырвется гораздо более страшным и смертоносным зверем.