Забвение

Ветер на закате играл с прядями моих волос. Небо, расчерченное солнечными всполохами, стали закрывать тучи. Подходил к концу сезон дождей. Я стояла на пароме спустя столько времени. В полном одиночестве, под крики низко летающих чаек. Обманутая другим и собственными ожиданиями. Что могло быть неожиданней и предсказуемей этого? Корабль, недавно высадивший на берег всех желающих, пришвартовался к своему месту окончательно. Я всё смотрела, и смотрела на него, даже когда матросы затащили трап на палубу. Мне не хотелось верить происходящему сейчас, как и вспоминать данные два года назад обещания. Удивительно, что я помнила их так отчётливо. Сейчас было настоящей дикостью вообразить, что человек, оставивший меня на двадцать пять лун, мог бы вернуться. Ветерок с моря вновь послал порыв мне в лицо; мутный горизонт заставлял меня грезить о чём-то в последнем золоте солнечных лучей. Я не заметила, как простояла на палубе почти час, а потом, развернувшись, отправилась прочь. Вот и, пожалуй, всё. Заморосил дождь. Моряки с палуб кинулись в каюты, жители — по домам. Ли Юэ не привык ещё к дождю, ведь зачастую непогода была лишь помехой. Кто из жителей трудящегося города мог полюбить его? Я, только я, земная хозяйка смерти! Моё сердце хранило в себе такой же неистовый ливень, какой разошёлся на улицах. Мне не хотелось бежать от него. Дорога медленно вела меня к похоронному бюро через мокрый асфальт, лужи и холодную слякоть. К слову, о моём одиночестве. Меня посещали разные мысли, когда я перестала получать ответы на свои письма. Я писала их одно за другим, отправляла их незамедлительно; проводя ритуалы я подолгу проводила время между жизнью и смертью. Духи гнали меня, призывая не оставаться так долго в загробном мире. А я смотрела на них, бесстрастно и беспомощно, задавая один и тот же вопрос: «Нет ли здесь его?». И сердце сжималось, когда души перешептывались или долго размышляли над моим вопросом. Я ждала его, провожая дни. Видела, как сменяются времена года… Может, он забыл обо мне? Или наконец образумился — отшатнулся? Я не та, с кем бы хотелось проводить время. Не та, с кем он мог бы сблизиться по-настоящему. В моменты отчаяния я забывала все его слова и действия, забывала прогулки, совместные воспоминания. Я понимала, что для него прошлое лето тоже кануло в бездну. Что я для него тоже стала чужой. Я подумала, что его уже очень давно нет со мной. И никогда не было. Одиночество угнетало меня. На вопросы друзей я отмалчивалась или меняла тему. Мне не хотелось говорить, что с тем человеком я общалась теперь только мысленно. Воздух стал для меня его воплощением. В свободные ночи я тихо брела по улицам, сочиняя короткие элегии. Они слетали с моих губ в этот самый воздух и совершенно не укрощали моей тоски. Какое там утешение философией! Всю жизнь проведя в размышлениях, я пресытилась ими. Мысли только угнетали меня. Стоя иногда на коленях перед комнатой, где в горшках по кругу цвели гибискусы, я почти видела перед собой мать-философию. Она возвышалась над миром и над его проблемами, снисходительно глядя вниз, бросала косые взгляды на мои горестные четверостишия и уходила прочь. Она не говорила со мной ни секунды, даже когда я проливала слёзы. Наша с Айином разлука осмыслялась мной лишь как трагедия. Я не видела смысла искать в ней хорошее. Можно было считать, что так я научусь быть с людьми осмотрительнее. Но остались ли люди, с кем я хотела бы сблизиться? Мне хватило недель ожидания у парома. Хватило бесконечных писем, на которые я не дожидалась ответа. Я всему научилась на этом горьком опыте, но… могла ли жить дальше? *** Очередной ритуал вырвал меня из реальности. Пару часов назад в бюро сообщили о смерти молодого парня, круглого сироты, по неосторожности нашедшего смерть в Заоблачном пределе. Его привезли сразу от лекарей, что было невероятно ценной помощью. Юноша был изранен во многих местах; кое-где виднелись свежие швы. Я мельком взглянула на него, ведь должна была приготовить всё для погребения. И руки у меня задрожали. Это был не он, но глядя на молодого юношу моё сердце сжималось. Я путалась в ритуалах и заикалась, читая старинные погребенные напевы. Чистая, полная скитаний жизнь этого человека открылась передо мной, привычно ранила в душу, оставив очередной след. Теперь я провожала Линь Э в другую жизнь, где страдания кончались; где перед ним открывался новый горизонт, новые цели, мечты. Загробная жизнь была полна всего этого. Но прощаться с земной людям во все времена было болезненно. С тяжёлыми мыслями я завершила свой индивидуальный ритуал. До моего визита на склон Уван оставалось лишь перенести гроб с покойным туда. Мои коллеги и подчинённые без слов приняли этот указ и удалились. Я зашла в комнату, сплошь усеянную цветами, и собрала полный букет алых бутонов. В этом году гибискус цвёл как никогда роскошно; любоваться его смертоносной красотой я могла вечно. Я боялась, что однажды его зелёные листья поблекнут и опадут, укрывая почву сухим покровом смерти. *** Ночь окутала всё вокруг, когда я сделала первый шаг к этому месту. Голубые огни играли в прятки между темных сосен. Прямыми, спокойным шагом я чинно пересекала лес к нужному мне и подготовленному месту. Гробик на возвышении встретил меня молчанием. Мне было невероятно одиноко находиться здесь с измождённым телом мальчика; смотреть на свои руки, витающие над его скромным дощатым гробом, путающиеся в цветах. Я не могла найти покой в деле всей своей жизни. Взмах рукой — и вереница пламенных бабочек закружилась передо мной. Каждая, словно маленький феникс, отлетела в стороны, и открыла взгляду мертвые души. Вокруг меня столпились пламенные очертания покойников; множество призраков в почти пять десятков голов заполнили воздух. Я затаила дух: они прощались с покойным телом своего юного родственника. Я продолжила ритуал, и всем нам открылась новая душа — лик мальчика. Его светлые очертания отделились от тела, взглянули назад с немым прощанием в глазах; в гробу лежал избитый юноша, измождённый, недвижимый. А облик кожи призрака был словно фарфоровым. Я не сдержала распирающей душу нежности. Что-то невероятное было в этом ритуале, что-то щипало глаза. Я смотрела на покойника, но видела почти забытый, близкий сердцу образ. Духи, кружась, внезапно выпустили вперёд женский и мужской призрак. Душа Линь Э затрепетала и кинулась в их нежные объятия. Сколько лет потребовалось им для воссоединения! И как внезапно обрёл семью он, неприкаянный, бездомный, перешагнув границу между мирами. Мне подумалось с неким облегчением, что и я смогу однажды увидеть родного человека. А может, и предать весь смысл своей жизни — броситься в испепеляющий костер, забыв об обязанностях этой жизни, и успокоиться навсегда от суеты. Дрейфовать в другой жизни в ожидании второй половины своей души, покинувшей меня. Я прошлась руками вдоль ярких цветов, вбирая их аромат, пропахший смертью, прежде чем их тоже окутал огонь. Теперь мир видел только духов в языках пламени; тело мальчика исчезало и разлеталось тёмным прахом. Костёр горел ярко и ясно, пока не обглодал белые некрупные кости. А я кружилась рядом, играя с духами, внимая их суровой радости. Пыльца цветов и гарь заполонили всё вокруг меня. Но я не теряла сознание. В силу привычки и наследства я просто не могла. Начался малый шабаш. Вредные души покойников — сущности ведьм, самоубийц и скитальцев — собирались вокруг меня. Это было важным звоночком. Следовало заканчивать, пока они не поглотили покойного и не уволокли в свой бездомный край. Вновь. Я замела следы похоронного ритуала, осмотрела тёмный ночной лес, и тяжело осела около дерева. Впервые за много лет я чувствовала пустоту, боль и безысходность, повергающие меня в отчаяние. Нельзя было долго предаваться ему, оставаясь на склоне Уван — духи нашего и чужого мира могли бы осуществить все мои недавние фантазии. В полном забвении я добралась до города. В Ли Юэ был уже поздний вечер, но окна многих домов горели золотым светом. В моём похоронном бюро тоже кто-то был. Я постучала в дверь, закрытую для меня изнутри. Пока ждала ответа, слушая тихие шаги изнутри, я пыталась понять, разочарована ли чьим-то присутствием. Мне не хотелось демонстрировать свою слабость кому-либо из подчинённых, но был ли выбор? Из потемневшего от наплывающих туч неба заморосили первые капли дождя. Я уже чувствовала, как стихия грозится набрать силу. но одному из них, чей голос я и услышала, доверять можно было безоговорочно. На пороге меня встретил Чжун Ли. *** Что сказать. Со времён школы и математического конкурса моя жизнь довольно круто поменялась. Дни бежали незаметно. Я жадно постигал захватившую меня науку, хватался за каждое уравнение и каждую теорему как за спасательный круг, поддерживающий меня в этой жизни. Мои силы и мотивацию первое время восполняли мысли о той, кого я оставил на родине. О той, благодаря кому я был в Снежной и раскрывал свои таланты. Я был бы не против оставить математику своим способом успокоения. Но сейчас, погружаясь в её глубины, всё больше понимал: наука важна мне, как воздух. Она притягательна и многообразна. Более всего я загорелся идеей ее познания Я быстро освоился в новой обстановке, смог наладить отношения с такими же думерами, как я. В Ли Юэ я и подумать не мог о том, что существуют такие же люди. Снежная и её выдающийся университет показал мне совершенно иной мир: учеба, как исполнение своего долга и призвания в холодных стенах общежития. С метелью, бьющей в окна. С бледнокожими учащимися, порой, тенями проходящие мимо. Они выглядели как долгие снега в этой стране — непроницаемые, белые, отстранённые. Смекалистые, хитрые и опасные. Я никогда не находился в таком обществе, и в первое время говорил только по делу. Немного погодя я стал жить в четырех стенах местной комнаты общежития не один. Как приезжий из другого региона Тейвата, я заехал в своё новое жилье раньше остальных. В первый день учебы по очереди нагрянули ещё двое парней из Снежной: Владимир и Юрий. Они учились на одном курсе со мной, поэтому мы смогли наладить контакт. Последним нашим соседом был парень со второго курса — Иоганн. Он приехал из Фонтейна, но на здешний манер его все называли «Иваном». Наверное, только компания других единомышленников скрашивала унылые будни общежития. Здесь даже такому как я не хватало солнца; благо, помещения в Снежной всегда отапливались. Я, возможно, был… счастлив здесь? И успевая по вечерам читать письма моей далёкой, не побоюсь этого слова, любви, я рьяно отвечал на них. В моей жизни, кажется, всё стало и разнообразно, и гармонично. Мне начало казаться, что вся моя жизнь в школе была чередой однообразных событий, не продвигающих меня вперёд ни на йоту. Да, я занимался математикой с завидной регулярностью. Число примеров и задач на моей совести увеличивалось, а головой я становился всё внимательнее. Но я никогда не думал, что будни в Ли Юэ покажутся пропастью, пока не встретился с матерью и покровительницей всего, чем я занимался. и чем должен был наполнить свою жизнь. В начале второго семестра, когда после ленивых математических каникул в компании своих новых соседей у нас начался новый предмет. Не сказать, чтобы все студенты были рады знакомству с ещё одним преподавателем и дисциплиной, но я разглядел в «Математической логике» и мастерски зачёсанной лысине Сергея Константиновича инновационные перспективы. С аристотельского «Органона» мой путь начался стремительнее, чем у всех остальных. Внезапно погрузившись в математическую философию, я впервые соотнёс: а что же эти буквы и цифры? Что хотят сказать нам уравнения? Что проецируют задачки, которыми я занимаюсь с самого детства? Страсть к идеалам логицизма в сфере познания сущего окончательно сделала меня человеком. Сделала меня самим собой. Я погряз в заученных мной аксиомах из «Principia Mathematica», стал, словно ребёнок, раскапывать закономерность каждого уравнения на уровне составляющих. Я стал, как и некоторые преуспевшие в мат. логизме студенты, свысока и с презрением поглядывать на «слепых» — людей, что не углублялись в подробности мат. философии. На людей, коим являлся и я, слепо решая пример за примером. С появлением Сергея Константиновича в поле моего зрения — большого интеллигента и авторитета всей академии, — я решил навсегда забыть о той тёмной стороне моего невежества. Одна из его лекций, на которой так нагло решили отоспаться задние ряды, стала точкой невозврата. Она отложила мне точный вектор для исследования всей своей жизни. — Практика заключается в проникновении в каждое из последующих измерений нашей осознанностью. Проживание плоскости времени в 4-м измерении открывает пространство вариантов нашего пути. Мы обретаем видение нашей жизни, не ограниченное временем. Обретаем способность предвидеть различные варианты течения событий, — он быстро и вдохновлённо чертил на доске новые, затейливые фигуры. Я, слушая его, уже всячески пытался опередить ход его мыслей и прикоснуться к этим знаниям самостоятельно. А учитель продолжал. — Дает возможность осознанной смены пути и алгоритма формирования дальнейшей линии нашей жизни. Это то, что можно назвать «костяком» всех новых технологий. Это будущее и настоящее. Моё прежде заторможенное, однотонное восприятие вдруг исчезло. Мне хотелось аплодировать словам учителя, хотелось, в действительности, крикнуть «Браво!». Я ожил. Или воскрес. Да какая разница! Главное, что почувствовал середину между мной и математикой. Теперь мои занятия перестали быть простой привычкой, средством от ненужных мыслей в голове и панических атак. Я ощутил прилив сил к свершениям. Я понял, что занимаюсь любимым и нужным мне, как воздух, делом. Теперь между мной и учителем сразу появилась особая связь, а при встрече в коридорах академии я жал худую жилистую руку этому невероятному человеку, творцу моего просвещения. Это было невероятный новый виток моего существования, очень интересный, сложный и обожаемый мной В тот вечер после череды пар я возвратился в комнату. Комендант общежития занесла ещё днём два письма на мой адрес: от родителей и от Ху Тао. Я с каким-то нежеланием сел за стол, включил горящую жёлтым светом лампу. Посмотрел на конверты, подписанные двумя знакомыми стилями почерка. Во мне что-то шелохнулось; я на секунду поднял глаза на полку с моими учебниками. Оттуда так призывно выглядывали потрёпанный фолиант «Металогики» А. М. Прохорова и «Математическое мышление»… Это был первый раз, когда нераспечатанные конверты остались пылиться в выдвижном ящике моего стола, а я забыл о священном долге переписки. И о людях, что были мне (возможно, когда-то) важны. *** Я предполагала, что ритуальное бюро сейчас вряд ли пустовало. Меня встретил Чжун Ли, и я рада была бы скрыть свою личную проблему здесь, но этот человек был самым проницательным из всех, что я знала. Да и не могла я в одиночку проживать свои чувства — с горем или с радостью я старалась идти к близким мне людям. Мне повезло иметь тех, кому я точно могла доверять. Уже через пару минут я сидела на диване перед чайным столиком, а источающая пар чашка приятно согревала озябшие руки. Аромат мяты и цветка Цинсинь успокаивал. Чжун Ли всегда знал, как помочь, когда душа тонула в рыданиях, а тело не слушалось. — Должен сказать спасибо за доверие, — сказал Чжун Ли, снова наливая мне чай. Его манера говорить, держаться, да и вообще — жить вновь тронула меня до глубины души. Я действительно видела искренность в его словах. И смысл их был прекрасен. — Чжун Ли… — чуть слышно сказала я, забыв про формальности. Мне важна была только поддержка сейчас. Хотелось почувствовать, что рядом сидел самый близкий мне человек, способный утешить и подбодрить, а тот далёкий образ моей любви — всего лишь сон. Я вздохнула. Ещё несколько минут мне понадобилось, чтобы насмотреться вокруг, поблуждать в своих мыслях, ища нужные и точные слова. Чжун Ли не торопил меня, иногда делая вид, что увлечён лишь дождём. Потом я наконец собралась с мыслями и рассказала всю историю, что томила меня столь долгое время. — Правильно ли то, что мне очень жаль? — спросила я, помолчав. Мысли вяло формировались в голове и даже расплывались. Я всецело рассчитывала на мудрость сидящего передо мной человека. — Ты потеряла часть своей души; в таком случае естественно грустить. — Я не видела его почти два года, — вновь продолжила я, чувствуя смутьян в душе. Он бесновался только сильнее, мне лишь оставалось наблюдать за его непредсказуемыми вихрями. Вообще для меня было редкостью не понимать собственные чувства. — Время не имеет значения, — тише чем обычно произнёс Чжун Ли. С непривычки я решила поднять глаза от чашки чая: столько лет знакомый мне коллега впервые показался таким поникшим. Чжун Ли загляделся в окно на серое ненастное небо, оно отразилось в его глазах… Впрочем, и это длилось недолго. — Так ли это в моей истории? Так ли это со мной? — В этом довольно сложно разобраться, тем более в одиночестве. Эта проблема, госпожа Ху Тао, — он говорил с расстановкой и уверенностью. Остановился только, чтобы тоже сделать глоток чая. — Принадлежит не только вам одной. Вы с Айином должны встретиться и поговорить, когда это представится возможным. Он вернётся в Ли Юэ. Этот день обязательно настанет. Лишь тогда вы всё поймёте. Я кивнула. — Я понимаю это, всецело понимаю. Но я вижу всё это иначе. Кажется, я не надеюсь, что ещё нужна ему. Это чувство преследует меня, на самом деле, почти с первого дня нашей разлуки. Хотелось сказать «Неужели я уже предвосхищала это?», «Наша встреча была ошибкой с самого начала!». От сердца поднимались самые рьяные и отчаянные эмоции. Я в один миг ощутила себя всеми покинутой маленькой девочкой. Хорошо, что Чжун Ли и сейчас был так удивительно спокоен. — Не судите обо всём самостоятельно. Очень часто это становится главной человеческой ошибкой, что приводит к взаимному недопониманию, — сказал он, и, увидев, как из моих глаз полились непроизвольные слёзы, подал белый платок из волокон шелковицы. Для меня это было так необычно — показать кому-либо слёзы, — но… нисколько не стыдно. Чжун Ли был невероятным собеседником в горе. Благодаря ему я наконец приходила в себя. — Спасибо, Чжун Ли, — сказала я, стараясь придать голосу как можно больший оттенок искренности. — Спасибо вам огромное. — Госпожа Ху Тао, могу помочь в чём-то ещё? Я медленно помотала головой. На самом деле я не могла представить, все ли свои терзания я — Обстановка в его жизни сейчас претерпела огромные изменения. Я боюсь, главной причиной вашего разрыва стало это. Отвлекитесь сами и живите дальше. И увидите: очень скоро судьба сама выстроит мост между вами. Мне было горестно это слышать. «Разрыва», подумать только! Стоило мне впервые сблизиться с кем-то, как судьба вновь развела нас на два разных фронта. Чжун Ли был прав. Я справлюсь. А магия провидения, могущественная, как сам фатум, обязательно развеет тучи на нашем небе. Шёл ливень… А где-то в Снежной, наверняка, из серых облаков валил пушистый белый снег. *** На улице выла метель. Снежная была невероятно щедра на непогоду и снежные бураны. А ведь был всего лишь конец октября. Я сидел за таким привычным и родным уже за год письменным столом. Шорох ручки, казалось, подавлял любой другой шум; я не отрывал сосредоточенного взгляда от разных листов перед собой: чертежи, экспериментальные карандашные наброски тессеракта с разных его сторон, учебник на страницах сто сорок восемь и сто сорок девять. Глаза разбегались. Поминутно я записывал некоторые собственные логические доводы в толстую тетрадь, исписанную до середины. В увлечении этим делом я не заметил, что меня вдруг тронули за плечо. — Долго уже сидишь? — негромко спросил Юрий, и я понял, что смог разбудить его. В моих руках ручки и карандаши неистово гремели, нарушая тишину комнаты; настольная лампа ярко освещала довольно большое пространство. Меня одновременно укололи совесть и усталость: на часах шёл четвертый час ночи. — Извини. Я лучше пойду отсюда. Я хотел встать; друг остановил меня, снова коснувшись плеча, оглядел творческий беспорядок, который я устроил на столе, и сказал: — Нет, лучше уж сразу в кровать. Ужасно выглядишь. Я хмыкнул и махнул на это рукой. Подумаешь, проблема! — Ерунда. Ты видел, что у меня получается? — я стал рыться в куче бумаг разных мастей, и наконец выудил оттуда несколько листов. — Видел немного, пока ты занимался этим на парах. Это огромный прогресс, но в последнее время ты стоишь на месте, — сказал он и ненадолго замолчал. В эту паузу я успел пропустить через себя его слова, взвесить и ужаснуться: неужели лишь я видел свои превосходящие рамки открытия? — Кхм, в смысле, я имею в виду, что тебе пора отдохнуть. Забыть на время о четырехмерном пространстве. — Верно. Я давно не представлял, есть ли что-то даже большее… — Чёрт, я вообще не об этом! Тебе нужно отвлечься от сотен кубов и взглянуть на мир вокруг! — воскликнул он, но, опомнившись, вновь перешёл на шепот. Кто-то заворочался на своей койке. — Это плохо влияет на тебя! Я продолжил, тоже сдерживая голос. — Я не живу ничем больше, кроме кубов. Да и что есть мир, Юрий? Вот же он, на этих листах! Весь и даже больше! Я встряхнул перед ним стопкой моих чертежей. В последнее время какое-то сатанинское удовольствие мне принесли чертежи. Сегодняшней ночью я закончил свой нынешний шедевр — фигуру тридцать на тридцать в неподражаемом воплощении четырёх тысяч шестисот восьми граней. В его бесконечности и порядке я уловил что-то четкое, светлое и рациональное. Меня пронзило вдохновение! — Хотя нет, чего это я! Посмотри на это, — я вынул стопку листов самого разного качества. Сверху лежал самый удачный вариант чертежа, что я самостоятельно перенёс на бумагу неделю назад. Я разложил огромный лист, исписанный по краям уравнениями. Я гордился этой вещью, как ничем другим сейчас. Ведь получить практическое и логическое понимание этой фигуры я смог только, воссоздав её образ вручную. — Посмотри… Это гиперсфера. Вернее, её стереографическая проекция на трёхмерное пространство. А это — она в доступном нам виде, вернее, в аппроксимация её вида в четырёхмерном. Юрий смотрел на чистовой вариант моей схемы не моргая. Одн раз протянул руку, чтобы отследить ровность линий, и снова замер. — Ты доделал схему учителя… — Схема — проще простого! Главное — её понимание! Он ещё раз всмотрелся в мой чертёж. Я увидел, как Юрий попытался унять дрожь в руках. — Не знаю, что лучше будет сказать: «бросай это дело, пока не поздно» или «ни за что не прекращай работать над этим открытием»… «Понимание», говоришь? Ты действительно видишь в этом визуальном хаосе что-то, кроме бесконечных линий? Он ещё пару минут смотрел, как я верчу перед собой чертёж, потом снова записываю важные мне данные. Пока он тушевался, моя голова работала на полную и не останавливалась. До чего приятным чувством было вдохновение. — Именно, я вижу! И, кажется, чувствую. Просто представь: любая прикладная модель сферы из кабинета геометрии на самом деле это. Просто представь! Этот образ складывается из нескольких копий одних и тех же точек, и, если не упустить ни одной проекции в разных видах пространства, можно это понять! Но самое удивительное начнётся, если глянуть отсюда, и… — Айин!.. — прозвучал вымученный и немного напуганный голос Юрия. Я наконец оторвался от записей и нормально посмотрел на него, уставшего, шокированного. Я сейчас, наверное, выглядел маньяком. — Пойдём спать. У тебя под глазами живого места нет. Не удивлюсь, что скоро тебе всё это начнёт мерещиться! Я подумал, подумал. Вздохнул. Его слова насторожили и почти разозлили меня, но потом с кроватей послышалось шуршание. Я мешал жить своим соседям, потому решил не спорить. — Ты прав, прости. Через пятнадцать минут, когда Юрий присоединился к моим спящим соседям, я вылез из кровати и провёл остаток ночи на общей кухне. Меньше всего мне хотелось терять невозвратимую меру вещей этого мира — вектор Время. *** — Всё было нормально сначала. Он отвечал через два-три дня. Потом я ждала недели и дольше… — я отвлеклась от Янь Фей, пусто глядя в мягкий тофу. По убеждениям подруги мы беседовали о сложных вещах лишь в кафе и чайных, где еда поглощала все невзгоды. Становилось ли мне легче? Если ощущение будто ты что-то потерял на дне тарелки можно назвать тоской, то нет. Мне требовались долгие разговоры с подругой. Одиночество — вот, что пугало больше всего. А так с ней можно было обсудить проблему с высоты нашей девчачьей игривости. — Я не раз встречалась с такими случаями. Разумеется, в чужих судьбах. Это очень похоже на предательство. — Спасибо, что ты сразу говоришь правду, — с некоторым сарказмом сказала я и усмехнулась, а Янь Фэй вся напряглась. — Рабочие привычки, я не хотела тебя обидеть! К тому же, он казался мне надежным парнем, только малость слабовольным, — она жадно смотрела мне за спину, пытаясь понять, в какую сторону официант пойдёт дальше, а ещё не переставая крутила в руке палочки. — К тому же, может письма теряются? Официант наконец достигнул нас, поставил на стол несколько тарелок и удалился. Наконец моя подруга смогла целиком и полностью наслаждаться общением, тёплым днём и яшмовым фруктовым супом. — Пятнадцать потерянных писем, и… — Что «и»? — нетерпеливо спросила Янь Фэй. — И вот ещё одно, которое я не решаюсь отправить. Я вынула его из наплечной сумки по какой-то отложившейся привычке. В нём было написано о точке невозврата. О том, что сил терпеть молчание не осталось, я исписала несколько страниц. Сколько можно было! Он словно бы сбежал от меня на эти два года, если не навсегда! Янь Фей потянулась за ним с чисто юридическими намерениями. В тот момент я поняла, какую ошибку совершила, ведь не запечатала конверт. Мне пришлось изловчиться, чтобы она не выхватила его из моих рук. — Извини, Фей, я не готова показывать это кому-то. — А почему же всё время носишь с собой? Оно было пропуском в другой мир. Пока письмо лежало во внутреннем кармане моего пиджака, я чувствовала уверенность. В любой момент, когда бы меня озарила решимость, я бы отправилась на почту. Тогда Айин, возможно, узнал бы, что я не хочу больше иметь с ним дело. Так было бы проще, и пару раз я уже почти достигала этой цели. В самый последний момент руки дрожали над ящиком, а глупое сердце начинало отчаянно умолять: «не надо!». Сейчас верной мыслью казалось избавиться от письма, стереть в памяти воспоминания и прекратить ждать. Янь Фей озвучила это вперёд меня. — Послушай, раз тебе так сложно жить с этим… Нужно постараться забыть. Столько времени прошло. Ты как никто другой знаешь, что нельзя долго жить одним горем. — Я… знаю, да, — я вздохнула. Действительно, Янь Фей диктовала мне прописные истины. От осознания этого я понимала, на каком дне нахожусь. Меня сломали прекрасные чувства любви, привязанность начала душить своими крепкими тонкими нитями. Из новинок — я поняла, что хоронить человека и прощаться с ним, пока мы оба живы, две разные вещи, не сопоставимые по ощущениям. Наверное, от непривычки я и страдала сейчас. Похороны и прощание «навсегда» казались мне намного более привычными вещами. — Просто боюсь, ведь мы в любом случае встретимся вновь. Я бы хотела дождаться и не сойти с ума. Меня разрывали противоположные чувства, ведь мертвой душе я уже не способна была ничего высказать. Но почему-то грела душу мысль, что в загробном мире мы обязательно найдём друг друга. Ну и задам я этому гнусному предателю! — Хотя, до этого момента меня ждёт ещё куча других людей! И мертвых, и живых! Ха-ха, Архонты, как я могла так зациклиться на одном? — неожиданный задор вдруг хлынул из меня потоком энергии. — Мой путь в этом мире ещё продолжается и… будет продолжаться многие годы! Мир просто не простит мне моего отчаяния… Ради всего, что есть вокруг меня, я и обязана вновь, — сглотнув, я назвала не самое подходящее слово. — Жить! Возможно, это звучало слегка истерически, ведь теперь Янь Фей смотрела на меня со страхом и недоверием. Странно, что меня это почти не смутило. Внезапная энергия, казалось бы, которую я потеряла, захлестнула меня одной сплошной волной. Мне показалось Я знала, что в этом мире я больше чем человек. И у меня была собственная задача в нём, важная и не терпящая слабости. До встречи с Айином я жила лишь этой мыслью, которая питала меня как абстрактный восторг круговоротом жизни на земле. Так может, мне вспомнить эти ощущения? В таком случае, у меня будешь лишь одно самое верное и родное существо. Мироздание. *** Я пришла на работу в довольно сносном, даже приподнятом настроении. Сегодня меня ждали несколько отчётов и бумаг, довольно простых в заполнении, и не терзающих мне душу, как кипы другой бюрократической макулатуры. Заказов не поступало уже третий день подряд, а это значит, что я вернусь домой, отработав лишь половину дня. Сейчас мне как никогда требовался отдых. Я туго затянула волосы в привычные два хвоста, прицепила свежий гибискус на шляпу. Посмотрев в зеркало, я не нашла в себе ничего дурного. Пора было приниматься за работу всей моей жизни. На столе в моём кабинете лежали бумаги, письменные принадлежности и печенье-лотосы. Так зачастую заботился обо мне Чжун Ли. Вот, кстати, и он: учтиво стучит в дверь и заходит ко мне с чайным сервизом. Уже из другого конца комнаты я чувствую долетевший до меня аромат молочного улуна. Из приоткрытых окон слышны радостные голоса резвящихся детей, шум порта и моря. В этот тёплый летний день, всё ещё солнечный, весь мир был лёгок и спокоен. Я была спокойна. Такая передышка, казалось, окончательно излечила меня от переживаний. По крайней мере, следующая череда дождей меня больше не пугала своей слякотью и одиночеством. — Доброе утро, — улыбнулась я, когда Чжун Ли прошёл в комнату и налил зелёный чай в мою чашку. Закончив, он кивнул мне. — Доброе. Я смотрю, вы намного лучше себя чувствуете, — он улыбнулся мне в ответ. Казалось, что я действительно была счастливей и свободнее всех на свете. Глядя на этого замечательного человека, я невольно прогоняла печали. — Это правда. Во многом это благодаря вам. — Рад это слышать. Не благодарите. — Я действительно очень признательна вам, — повторила я с напором. Я пыталась передать это даже взглядом, ведь просто не знала, как звучать ещё более искренне. Он уже было собирался уходить, поставив передо мной кружку ароматного чая, чтобы заняться своими делами. — Всё равно бюро пустует сегодня. Может быть, вы разделите со мной утреннее чаепитие? Ветер колыхнул гинкго, растущее за окном, внёс очередную порцию тепла в кабинет и несколько золотых листьев. День начался самым лучшим образом. Я верила, что он наконец будет спокойным. *** «Айин», — стал слышать я от друга Юрия всё чаще. В моей жизни повторялся, зацикленный в мнимую бесконечность, один и тот же сценарий: я сижу в комнате половину ночи, около половины третьего ухожу с тетрадями на кухню, где иногда меня донимает компания других студентов, а потом заливаю в себя две чашки кофе, чтобы пойти на учёбу. Среди своего курса и всей академии я стал напоминать призрака; появляясь чаще всего только на спец. предметах, я иногда вызывал недовольство многих учителей. Только Эльвира Анатольевна прощала мне литературу, на которую с начала второго семестра я забил окончательно. «Айин, я со стенкой разговариваю?», — он твердил это на парах, когда я отвлекался и вновь пытался превзойти своё двумерное зрение. К Юрию присоединились ещё Иван и Влад, с которыми мы неизменно жили уже второй год. Дружеские связи мало-помалу укрепились в нас всех, но беспокойство, что они проявляли ко мне, только мешало. Я говорил им, что всё нормально каждый раз, когда они советовали мне отдых. В один момент они стали собираться вокруг меня, чтобы вместе ходить на пары. Вероятно, так они стремились сделать меня менее похожим на вампира существом. «Айин!..», — услышал я, как оказалось, в последний на многие месяцы раз. Это был самый встревоженный тон Юрия, что я слышал за время от нашего знакомства. И это было вообще последнее, что я слышал в тот момент — Материя такого уровня не может развиться в этой ограниченности! Время… Неужели человек обязан тратить треть своей жизни на сон? Это ужасно! Как я могу прикоснуться ко времени и повлиять на него, познать его, если буду!.. Мы вновь спорили с ним после пар. Я уже ходил, держась за стены рукой, чтобы не упасть от усталости. Но голова моя работала более-менее нормально, подкрепляемая ежедневными дозами кофе по 5-6 стаканов. Я не спал уже целую неделю подряд, и вдруг почувствовал внезапную слабость; в груди кольнуло и затряслось сердце, из-за чего я даже не смог договорить. Помнил я только голоса учителей, вдруг окруживших меня, лежащего в коридоре без сознания. А затем… Вдох. Выдох. Вдох, выдох. …Что со мной, в конце концов? Я будто бы очнулся от долгого навязчивого сна, очень уставший и растерянный. Даже белый потолок расплывался перед глазами, когда я пытался навострить взор. Знакомый навязчивый запах медикаментов, бинтов, словно бы обожжённого дерева и фенола быстро привели меня в чувства. — Наконец-то ты проснулся, — сказал кто-то поодаль от меня. Приподняв голову и осмотревшись, я увидел врача, медленно приближающегося к моей кровати. Как я вообще тут оказался? Что произошло? Я попытался понять, что не так, несколько раз глубоко вздохнув, я почувствовал что-то на своей груди. Ослабевшей рукой я даже смог поднять одеяло и увидел присоски для постоянного мониторинга электрокардиограммы. — Так, посмотрим, — сказал сам себе врач, держа в руках планшет с документами, в котором поминутно что-то записывал. Наверное, это была моя мед. карточка. Только сейчас, ожидая от доктора каких-либо объяснений я понял, в каком элитном месте учусь. Это был лазарет в учебной части моей академии (это я понял, увидев герб института рядом с дверью и правилами о противопожарной безопасности), оборудованный очень дорого и серьёзно. Я вновь посмотрел на врача. Он подошёл к монитору слева от меня, нажал несколько кнопок и прибор заработал с характерным механическим жужжанием. Только сейчас я уловил неспешное монотонное пиканье этого аппарата, что передавал биение моего сердца. — Ну что ж, молодой человек, поздравляю. Уже несколько лет в академии не случалось таких происшествий даже с самыми болезными товарищами. Я молчал, не зная что на это отвечать. Моя голова очень мутно воспринимала информацию. Такое со мной творилось впервые за долгое время, действительно впервые… — Сколько же вы тратите на учёбу? Когда в последний раз спали? Я понимаю, что материал академии довольно сложен, но чтобы до такой степени! При поступлении, уважаемый, ваше здоровье было более чем удовлетворительным! Между тем он вытянул из прибора длинный лист, больше похожий на чек, где была схематично изображена жизнедеятельность кровеносной системы. Врач внимательно изучил его, покачав головой, и наконец удовлетворённо хмыкнул. — Сейчас ваше состояние наконец пришло в норму. — Сколько я уже… здесь? — спросил я, кажется перебив его запаздывающую мысль. — Со вчерашнего вечера, молодой человек, — ответил он. Я глянул на часы: маленькая стрелка уже почти доходила до трёх часов дня. Архонты! Я понял, что пропустил сегодня, в четверг, самые важные для меня пары: алгебру и несравнимую ни с чем математическую логику. Чёрт возьми! Почувствовав досаду, я попытался сесть на кровати. Руки были так слабы, что плохо слушались. Пока я садился, прибор вместе с моим сердцем странно ускорили ритм. — Так вы не ответили на мой вопрос. Учебный план не выносим? Судя по оценкам, я бы не сказал, что вы, Айин, неспособный студент. В этом вопросе я решил отмолчаться. Доктор наконец это заметил, вложил результаты ЭКГ в мою медицинскую книжку и протянул её мне. — Одевайтесь, приводите себя в порядок. Выпейте воды, не кофе, и попросите своих соседей из общежития помочь собрать вещи, — скомандовал он. Присел на стул, чтобы заполнить какую-то последнюю бумагу, и протянул мне в последнюю очередь самый важный документ. — По состоянию здоровья вам назначен академический отпуск сроком на год. До встречи. Я снова промолчал, как громом поражённый. Под пальцами ощущался аккуратный шершавый лист, а в голове прокручивалась последняя фраза врача. Вот и всё, подумал я. Молча собрался, почувствовав прилив энергии. Увидев подпись Сергея Константиновича в углу злосчастного листа, я поспешил в учебную часть. Учитель был заведующим всей кафедрой. Но я никогда не думал, что меня Неужели он посчитал, что здоровье сможет прервать мои исследования? Он бодрым, совершенно не соответствующим его возрасту шагом спустился с лестницы и завернул в коридор. Из окон лился весенний солнечный свет. В этом году земля в Снежной отогревалась быстрее, чем обычно: уже в середине марта я видел первые цветы в проталинах и чувствовал тепло воздуха. Профессор всё отдалялся от меня, беззаботно отправляясь домой уже в четыре часа дня; в сером распахнутом плаще, с болтающимся на шее красным шарфом и с таким знакомым мне кожаным портфелем он был беззаботен, как этот день. Мне почему-то было сложно догнать его сейчас, и я рискнул воскликнуть: — Сергей Константинович! — почти крикнул я ему вслед. Лишь когда учитель обернулся, я догнал его. — Как же так… — помолчав немного, начал я. — Я не могу сейчас уйти в академ, я же потрачу столько времени… — Время… — перебил меня учитель. — Его нельзя бездумно бросать на всё подряд, как и терять попусту. Ему нужно знать цену. Это слишком значимая мера для всех вещей, чтобы добровольно сокращать свою долю… Неизвестно, существует ли время для нас после смерти. Ты понимаешь, о чём я говорю? Учитель вздохнул. Я сначала не узнал его суждений и хотел возразить: «Что для меня может быть важнее математики? На кой чёрт тогда я вообще существую?». Но вдруг понял, что разочаровал этого потрясающего человека. — Ты очень способный. Но стоит ли оно того? Сейчас у тебя будет время переосмыслить все свои ошибки и поговорить о них с близкими. Наверняка в Ли Юэ есть те, кто ждёт тебя. Это был его окончательный ответ. Я стоял и в полной растерянности смотрел на него, надеясь на что-то… Учитель лишь улыбнулся мне, потрепал по плечу, пытаясь меня подбодрить. Мол: «всё правильно, всё хорошо и это верное решение». Затем он ушел, оставив меня наедине с мыслями. Вот и всё, думалось мне. Казалось, что академ для меня сейчас — далеко не единовременный тормоз. Теперь, когда что-то во мне не в порядке, я буду вынужден всегда останавливаться в деле всей своей жизни. В деле, в котором я едва ли не совершил открытие! Куда мне идти? Я столько времени не видел родителей. И… не писал им. Придётся возвращаться подобно блудному сыну. И жил я всё это время только на стипендию — её хватало на месяц как приличной зарплаты. Да и я почти ни в чём не нуждался. Ни в ком не нуждался тоже… В голове у меня до сих пор вертелся диалог с учителем. «Есть те, кто ждёт тебя»… А есть ли такие вообще? Да кто бы мог меня… Внезапно я почувствовал, как всколыхнулось моё сердце и тело вместе с ним. Стоять снова стало очень сложно. Страх и отчаяние вместе с осознанием моей второй огромной ошибки накрыли сильнейшей волной; я упал на колени. Краем уха я услышал крики вахтёрши, подбежавшей ко мне: «Боже мой, снова! Людочка, позовите врача!». Там, за ледяным и тёплым морем, в городе, что я оставил, меня ждала Ху Тао. Что же я натворил… *** — Эта преданность своему долгу и воля к победе не сравнима ни с чем! — я повторяла это, кажется, уже не первый раз. Моё сознание кричало об этом все пятнадцать минут, что я потратила на беглое изучение пьесы Син Цю, что он написал для знаменитой в Ли Юэ оперной труппы. Он смог посотрудничать с культурной единицей такой невероятной важности! Я была безмерно рада за друга, но и немного завидовала: с моим образом жизни я вряд ли смогла бы постичь когда-нибудь крупное произведение. А ещё у нас с Юнь Цзинь существенно расходились вкусы (в чём, как раз, для Син Цю наоборот не было проблем). Далеко не каждый любимый сюжет автор интерпретирует в оригинальный текст, так уж заведено. У каждого есть свои границы, своя вселенная, в пределах которой он может работать. И творить; так, чтобы читатель верил их словам. Дочитывая, я немного успокоила собственное эго. «Спокойно, Ху Тао: тебе хочется и нужно оценить по достоинству блестящую работу друга! Поэтому не думай о том, что в литературе ты ему всё равно проиграешь!» Под конец пьесы я наконец заметила, что моя кружка с чёрным кофе опустела несколько минут назад. Как комично, наверное, было видеть меня в неудобной позе вместе с ней. Ведь я так старалась не замарать кофейной гущей рукописный чистовой вариант «Саги об изумрудном воине». — Браво! — наконец сказала я, решив, что это слово идеально опишет круговорот эмоций в моей голове. Син Цю, кажется, и так понял мой восторг. Он (в аристократическом духе) почти незаметно смутился. — Почтенная публика, прошу, продолжайте овации! — он усмехнулся, и я усмехнулась тоже. Архонты, как просто мне было общаться с этим человеком! Син Цю вдохновил меня на завершение и публикацию вороха собственных идей, что мне пришлось отложить из-за тоски и отчаяния. В сердце стало светлее. Будто огромный поток энергии Инь ударил мне в голову и расставил мысли по местам. Я наконец почувствовала, что не одинока. Вокруг меня были самые прекрасные, нужные люди. Целых четверо: незаменимый мне, словно покойный дедушка, Чжун Ли, лучшая подружка Фэй, Син Цю — человек для наших неординарных обсуждений и… я сама! Каждому мир даровал шанс и обязанность — за одну жизнь сделать из себя достойного человека! Сдвинуть горы или повести народ за собой, не важно; главное, чтобы данное нам время не прошло даром. Так где в этом моём выводе слово «любовь»? Та самая, какой я заболела больше года назад? Вот и я не знала. Значит это стоит выбросить из существования и памяти навсегда. — Мне тоже есть, за что выразить тебе благодарность. Пару месяцев назад, когда ты представила мне свои поэму и четверостишия, я был очарован как никогда. Тебя тогда явно преследовала сильная муза, — сказал Син Цю, также спокойно мне улыбаясь. Я оторопела, понимая, о каких моих литературных трудах идёт речь. — Ч-что? — переспросила я, чувствуя, как уверенность в груди затрепетала. Син Цю, как назло, в своём духе с хитрецой посмотрел на меня. Спустя миг он уже начал медленно говорить. — Я пишу о странствиях и подвигах, это то, что теснит мне душу. Поэтому пока ещё в ней нет места такой свойственной нам и всеобъемлющей… любви. Мне, правда, не доводилось ещё познать её абсолют. Я напряглась. — Ты писала тогда о любви. Не просто упоминала: раскрыла тему по-настоящему. Я был так поражён, правда. Не любовь-ли — главная тема искусства, — сидела тогда в твоей душе, Ху Тао? Он прочёл наперёд все мои мысли, которых я сама ужасно боялась. Я гнала их прочь! Никто не мог мне помочь справиться с ними столь долгое время, вот мне и оставалось только… в красках выразить свои чувства на бумаге. — Как же ты прав, Син Цю, — грустно вздохнула я, наконец всё понимая. Вряд ли когда-нибудь этот стойкий след — моя влюблённость, — рассыплется в памяти в прах. От неё будет не сбежать, не спрятаться. И любовь есть тот смысл и «абсолют», какой был запланирован для меня. Жаль только, Айин решил иначе. Я невольно взглянула на море, что так хорошо было видно с крыши кафе. Моя любовь осталась жить только там, за морем и на страницах бордовой брошюры под одним простым названием: «Цветение». *** Я вышел из дома, в который прибыл час назад, в паре со слепой надеждой на чудо. Родители не отпускали меня, (пришлось сбежать этой ночью через окно) боясь, что мне станет хуже. Я ведь и так испытал напряжение, проведя в открытом море по дороге из Снежной несколько часов. Это показывало моё сбивчивое сердцебиение. Теперь я снова не знал, для чего жив; разного рода мысли преследовали меня одна за другой. Я никогда не чувствовал себя также паршиво, как сейчас. Только от боли я больше не хватался за уравнения — ведь их в моей голове сейчас будто и не было никогда. Там бесновалась, улыбалась, плакала, грустила, скучала и смотрела на меня свысока только Ху Тао. Я бы отдал жизнь, чтобы встретить её сейчас и раскаяться… Поэтому, ни о чём больше не думая, я бросился бежать по закоулкам города. Ни одно окно в «Ваншэне» не горело. Это место сейчас вызывало множество воспоминаний от ностальгии до печали. Вот на этом пороге, спрятавшись ото всех, я быстро поцеловал Ху Тао на прощание. Как бы я хотел познать время, перевернуть его и вернуться в те считанные дни, когда я мог быть с ней. Я поспешил на пристань, в доки. Здесь я когда-то встретил Ху Тао. Здесь в моей душе вспыхнули совершенно новые чувства. Заглядевшись на тёмное море под луной, я ушёл не сразу. Но побежать к окраине города со всех ног меня сподвигнул яркий алый всполох, похожий на алое пламя. Ещё прежде чем я понял это, сердце бешено забилось в груди. Адреналин вскипел, мешая боли и усталости. Меня тянуло к этой иллюзии как к последнему доступному свету. Упустить его значило для меня лишиться всего на свете. Дыхание уже сбилось, когда на вершине скалы, уходящей от города, мелькнул знакомый прыткий силуэт. И голова внезапно выдала мою последнюю и окончательную теорему. «Моя досягаемая четвертая мера пространства, что я упустил из виду — Ху Тао. Она проводник в вечность. Проводник в царство мёртвых. Проводник в совершенно другую вселенную. И она… скоро встретит меня на перепутье». Я смог подняться на ту же гору. Ли Юэ остался внизу, позади меня. В правом боку закололо от нехватки воздуха. Я видел вдали, на поле из зелёной травы и цветов, Ху Тао. Единственную, дорогую моему избитому сердцу. Ещё несколько шагов к ней — и я снова провалился в бездну. Слабость и боль разом одолели меня. Дальняя дорога по скалам, горные вершины… Мне было не угнаться за ней. Сколько сил я потерял, пытаясь коснуться невозможного в математике. И не достигнул ничего, что мог бы достичь за это долгое время. Так зачем же я столько работал? За пару месяцев угробил собственную жизнь… Даже звёзды, рассыпанные по небосводу, казались не столь далёкими, как Ху Тао. И я сам был причиной, почему прямо сейчас не держал её за руку… Моей последней болью и невероятным утешением было вновь увидеть её танец; вальс правительницы времени, сарабанду королевы вечности. Что я вообще нашёл в переплетении тысячи квадратов, когда я мог бы наслаждаться этим потрясающим зрелищем? Я бы посвятил ему всю жизнь! Всю, что осталась! — Ху Тао… — слабым голосом позвал я. Но она была так далеко… Мне показалось, что перед отключкой я поймал галлюцинации: в этом тихом поле вокруг одинокой девушки кружились духи. Не то множество, с каким я столкнулся на склоне Уван когда-то… Но тогда я смог поверить в происходящее. Что же сейчас: мой мозг отчаянно трубил какой-то мыслью. Мне казалось, будто передо мной сейчас разверзается самая главная тайна. Будто я наконец нахожу апогей всего, что делал в этом потрясающем танце (знакомом мне уже почти пару лет). Перед падением я увидел горящие алым волшебные глаза Ху Тао. Направленные в мою сторону. *** Я вышла подышать свежим воздухом. Ветер, странный, тёплый такой, подхватил мои волосы и защекотал щёки. Как назло сегодня был удивительно солнечный день. Такая ирония судьбы просто поражала и выбивала из колеи… У меня, человека, такая трагедия, а солнце улыбается, как ни в чём не бывало. Прежде чем зайти обратно в темноту бюро, я почему-то натянула свою самую очарованную улыбку. Всё стало таким иррациональным: после целой ночи слёз, отчаяния, боли и ярости я чувствовала в душе чистейшую любовь. Аромат бутонов шелковицы, что зацвела этим утром, наполнил меня ещё большей нежностью. Я почти что беззаботно смотрела в голубое небо, которое прокляла пару минут назад. В комнате, полной алых цветов, меня встретил уже подготовленный гроб. Я вложила с краю от тела покойного юноши белый потрёпанный конверт, который так и не решилась запечатать. Вместе с ним я аккуратно расположила самые лучшие красные бутоны у побледневшего лица своей покойной любви. Последним даром мертвецу был мой поцелуй в его остывший лоб и несколько слезинок, что мне не удалось удержать. «Увидимся после смерти», — гласила свежая надпись на крышке деревянного склепа, когда я захлопнула его и обняла огромным костром адского пламени. *** В бесконечном, бесчисленном, бескрайнем потустороннем мире вдруг появилась живая девушка из бюро «Ваншен». О, она знала своё дело много лет. С тех пор как первый и самый важный для неё человек покинул Тейват. Сегодня и сейчас она здесь, чтобы взять за руку этого молодого умершего юношу. Призрачная рука Ху Тао встретилась с лёгким очертанием его руки, сплелась. Почти неуловимое тепло пробежало между ними. «Ты умер, Айин. Умер…», — думала она, так близко оказавшись с ним. Думала и не отрывала от его глаз. «Я встретил тебя, я встретил тебя, я нашёл тебя!», — вертелось в ускользающем сознании духа в последние минуты, когда он, мёртвый, ещё мог думать. — Привет, — улыбнулась она с полными слёз глазами. Весь загробный мир духов излучал расплывчатый персиковый цвет. В местах, где краски сгущались, отчётливо пахло пряным гибискусом. Невероятная атмосфера и невероятные же чувства. — Прости… — ответил ей дух. И замолчал навсегда. Только Ху Тао знала теперь, что он продолжал говорить. Она слушала извинения и признания в любви, затем снова — мольбы о прощении и самые отчаянные откровения. Как велик и трагичен был её дар: слышать, понимать, а главное — любить даже мёртвого… Теперь ничто не могло разлучить их. Даже злополучное время.