Migraine

      — Да Господи, отойди ты уже от него, курица наседка! — Дима протискивается к изголовью полуторки, зажатой у стены по последней моде северных гостиниц, неловко переступая через длиннющие ноги Антона и не переставая бурчать под нос; видавший виды гостиничный тонометр свисает с его руки, изгибаясь манжетой. Бурчит не зло, скорее, чтоб сосредоточиться, вывести из головы всё ненужное и отвлекающее сейчас.       …То, что с Арсением что-то происходит, становится понятно только под конец второго часа, реакции — сдержанные, шутит не сказать, чтоб посредственно, но видно, что насилует сам себя. Они вчетвером — хорошо отлаженный многоуровневый механизм, если одна деталь отказывает, мотор все равно работает исправно, оставшаяся тройка шестеренок закрывает все белые пятна, маскирует «набело». На последней игре у него уже ходят желваки от стискивания зубов от боли, пальцы — сжаты в кулаки, чтобы не дрожали.       Дальше для Антона всё немного в тумане. Вот он идет за Арсом тенью за сцену, отстает на полшага всего, чтоб если что — успеть быстро подхватить.       — Уйдите, уйдите, блять, все! — вот он расталкивает спешащих к ним техников с прохода, находит какой-то колченогий стул, сажает уже явно плохо соображающего Арсения, придерживая, ищет взглядом Диму.       — Шаст, плохо, — Арс бубнит себе в ладони, согнувшись в три погибели, сжимая виски треморными пальцами, старается дышать размеренно, но выходит не очень, — Я сейчас отключусь наверно.       Подоспевший Дима отпихивает его в сторону, присаживается рядом на колени, хлопает Арсения осторожно по плечу:       — Дыши, дыши, давай вместе со мной. Вдох через нос, вы-ы-ыдох. Вот так, Арс, хорошо, хорошо. Чё рты раззявили, идите доктора нормального ищите! — Дима машет каким-то листом на бледного как смерть Попова и раздает всем указания с такой спокойной удалью, что у Антона сразу отлегает от сердца.       — Да послали уж, там девахе какой-то от жары тоже плохо стало, а тут один медбрат на весь ДК. Жарища пиздец, конечно. Че у них с кондеями-то всё через жопу? — Сережа стойко держит лицо, не поддаваясь вспышкам тревоги.       — Поз, может скорую вызовем? — шепчет Антон, обмахивая «пациента» с другой стороны какой-то пёстрой программкой.       — Арс, ты как? Виски болят? Затылок? — Дима пока игнорирует, но по сжатым губам видно, что такой вариант не исключает.       — Не надо скорую. Наверно, это мигрень. Башка болит просто невменяемо, виски и лоб, и тошнит сильно. И воздуха нет будто.       — Ты идти сможешь? Дойдешь до автобуса?       — Дойду, — Арс наконец поднимает голову от ладоней, принимая ровное положение, мутным взглядом смотрит на них, и вдруг усмехается, — Вы че так напугались то, пацаны?       — Нахер этого медбрата, еще ждать его сто лет, а он наверняка анальгин предложит. Антон, давай идите с ним осторожненько, страхуй его.       — Шутки про хуй не будет, извините, — Арс встает, слепо опираясь на влажную ладонь Антона, чуть улыбается углом губ, — Серега за меня пошутит.       — Иди уже, нашутился, шутник! — Матвиенко ведет их процессию к служебке, мастерски уходя от единичного скопления зевак в коридорах.       — Шаст, как положишь его, на голову сразу компресс из холодного полотенца, и ждите меня, я за тонометром схожу. Хер пойми че это, надо криз исключить. Пульс у него еще туда-сюда правда, слава Богу, скорее всего правда мигрень. Антон кивает. Ему…страшно.       — Очень больно, Арс? — проходит в общей сложности час с поклонов, они уже в одноместном номере с грустными зелеными обоями в полоску, Антон обложил его со всех сторон подушками, бурча под нос «ебаная кровать», ему бы прилечь рядом самому, погладить, взять хоть часть боли, но кровать узковата для двух таких здоровенных лбов, он боится ненароком толкнуть и сделать хуже. Поэтому как большая хохлатая наседка кружит вокруг, меняет холодное полотенце, гипнотизирует айфон с вестями от Димы.       — Терпимо. Можешь помассировать мне виски и лоб? — шелестит Арсений.       Антон вздыхает и пытается аккуратно примоститься сбоку, не задев расслабленное тело.       Кладет пальцы на виски, аккуратно убирая темные пряди.       — Нащупай, там есть легкая выемка в черепе, — Арс весь зеленый, но не перестает быть Арсением-я всё контролирую-Поповым.       — Не бубни, я знаю как. Мама в детстве так делала, — Антон старается не залипать на то, как дрожат ресницы его пациента, как он тихо вздыхает и движении на двадцатом начинает издавать какие-то странные звуки, средние между пыхтением и мычанием.       — Так больно? — Антон останавливается, поправляя сползший холодный тюрбан.       — Нет, хорошо. Вернее, плохо, но с твоими пальцами хорошо, — Арсений тихо хмыкает, — С твоими пальцами всегда хорошо, Шаст.       Антон тихо смеется, шепчет «дурачина», возвращая руки на место.       — Антош, и на затылке еще точка, внизу, тоже углубление, у шеи.       Антон послушно переставляет одну руку на затылок, гладит аккуратно, с легким нажимом, кончиками второй невесомо проводит по щеке.       — Да, вот так, супер.       Антону не по себе. Арс лежит перед ним мычащий от боли, потный, волосы влажно вьются колечками, на лбу глубокая складка выглядывает из-под полотенца, которую хочется разгладить губами немедленно; он практически обрубает себя на полпути, боясь, что Арс сочтет его совсем уж озабоченным. Иррациональное побеждает, он легко касается губами скулы, поднимаясь дорожкой едва ощутимых поцелуев к напряженной переносице.       — Извращенец, я весь потный и дурной, ну куда ты, а?       — Я тебя люблю, дурной и потный, — Антон гладит его виски одной рукой, второй пишет потерявшемуся Диме: «Можно дать ему пенталгин?» «Дай, я скоро».       Дима приходит только через полчаса, обегав всю гостиницу в попытках найти тонометр, «надо было скорую вызывать, вот и слушай вас, идиотов». Меряет давление уже засыпающему Арсу. Оно неожиданно нормальное.       — Всё хорошо, Шаст, выдыхай. Спать иди, не уместишься же толком здесь.       — Без тебя разберусь. Точно всё ок у него? — Антон и правда выдыхает так шумно, что Дима не пытается скрыть улыбку.       — Точно. Не пожрал поди нормально накануне и ушел бегать в жарищу. Ты-то куда смотришь? — ну конечно, разве Позов удержит свои подъёбы при себе.       — Ой, отъебись, а, — хмыкает беззлобно, — Ты не знаешь как-будто, что он слушает только собственное графское величество.       — Не скажи, Антош, не скажи, — если и существует улыбка Джоконды, то Дима сейчас — ее воплощение, — Короче, пусть поспит нормально, завтра уже и не вспомнит об этой херне. Окно только открой, если здесь останешься, за ночь надышите тут парилку.       Антон кивает мягко, закрывая за ним дверь.

***

      Арс просыпается от медленно раскручивающегося удовольствия, оно собирается постепенно, неторопливо, бьет легкими волнами в грудь, дразнит так хорошо и умело. Антон гладит его везде, кажется, что он отрастил еще одну руку, как минимум. Разминает мышцы спины, бежит вдоль позвоночника губами, ладонями обвивает его талию, проводит кончиками пальцев по повздошным костям, спускается ниже, легко сжимает его сквозь ткань.       Ему хочется возмутиться: «Совсем что-ли куку, я же самый больной в мире Карлсон вроде». Вместо этого он откидывает голову назад, Антону на плечо, подставляется под легкие мажущие поцелуи — тот целует везде, куда дотянется: скулы, веки, линия волос у лба, он хихикает про себя — «единая волосяная линия».       Хочется развернуться и впечататься в него всем собой, поцеловать нормально, чтобы все мысли выбило из головы у обоих, пуф, как выстрелом из кольта, и ничего нет — нет сегодняшнего дня с переездом, сборами, галдящими людьми, бесконечными чатами в мессенджерах.       Он делает попытку повернуться, но Шаст внезапно не пускает, удерживает в том же положении, еще и ногу сверху забрасывает, всё-мое-не пущу-не отдам. Еще попытка — Антон глухо предупреждающе ворчит, распаляясь от их шутливой борьбы, кусает легко за плечо, мгновенно разнося мурашки по телу.       — Антон, — сбито начинает он, срываясь на тонкое «ммм», когда пальцы сжимают сильнее, но белье не снимают, только дразняще проводят по всей длине, задерживаясь на головке, — я же не…       — Помолчи, — Антон упивается тем, что Арс замолкает моментально, только сильнее к нему прижимаясь спиной, — Помолчи, это утренняя терапия пострадавшим от мигрени.       Арс смеется тихо, опять запрокидывая голову, смотрит прищуренными глазами на разморенного, разнеженного Антона — строгая линия челюсти, выдохи рваные приоткрытыми губами, кудряшки сбились в разные стороны. Всё это так любимо, так знакомо, так его, будто Антон привязал его, пристрочил неровными стежками к себе.       — Пиздец, как же я испугался за тебя вчера, — Антон бормочет ему в шею, прихватывая губами влажную кожу, — ты не представляешь, блять, как сильно я пересрал.       Арс вздыхает тяжело, ну что на такое отвечать, можно просто впитывать это всё, все эти ускоряющиеся движения ладони на освобожденном наконец от трусов члене, умноженные на заботу, на этот хрипящий слом в голосе. Впитывать и наслаждаться, прочувствовать подступающий оргазм, прочувствовать мягкость пальцев, закрывающих ему рот. Он поворачивает голову, чтобы утянуть одну из подушечек губами, ласкать языком в такт движений чужой ладони; усмехается про себя, чувствуя дернувшийся у поясницы от его манипуляций член. Оргазм выбивает из него окончательно остатки вчерашней боли, смывает начисто.       Антон останавливает его ответные поползновения в сторону собственных надетых трусов:       — Не-не-не, это же терапия, она бывает только односторонняя.       — У тебя на порнхабе не настроена эта категория, видимо, — Арсений смеется, сопротивляясь еще какое-то время для приличия, ему действительно сейчас больше всего хочется лежать и упиваться рассеявшейся болью.       На завтраке Сережа смотрит на него как обычно с всезнающей усмешкой:       — Всё прошло, вылечили тебя, Арсений Сергеевич?       — Да, Серег, здесь очень хорошие терапевты.       Матвиенко хихикает в чашку, поглядывая на алеющие кончики ушей Антона.