через пару минут
— Не будь слишком нудным и слишком открытым тоже пока не надо. Ищи нечто среднее и избегай неловкого молчания, — наставлял Дазай, пока Сигма надувшись замуровывался в шарф. — Будь вежлив. Старайся поддерживать любую тему, которая покажется приемлемой. Людям нравится говорить о себе. Расспрашивай и интересуйся её мнением. Этикет… — добавлял Достоевский. — Тяжёлую еду лучше не заказывать. Выбери салатик какой-нибудь или вроде того, — упомянул Дазай. — Ох, точно. Интим в первую ночь не предлагать. — Что? Предлагать! — возразил Осаму — Не стоит. Если эта та девушка, о которой я думаю, ей это не понравится, — поспорил Фёдор, мельком глянув на реакцию Сигмы. — Да блин. А если второго свидания не будет? Тогда и первое будет зря, — упирался кареглазый. — О Боже… — Николай, интим на первом свидании приемлем? — крикнул Осаму Коле, который всё так же сидел на кухне. — ХАХАХАХАХАХАХА ПЕРВОЕ ХАХА БУДТО ВТОРЫЕ СВИДАНИЯ СУЩЕСТВУЮТ хаха((((( - грустно\весело ответил Гоголь. — Понятно, — поник Федя. — *А вы приколисты — проговорил Сигма на русском, уже готовый сваливать от этих самых. — *Смешно Пока Федя объяснял шутку Дазаю, который ещё не совсем русифицирован, Сигма смылся. Он так и не смог объяснить, что эта встреча и вправду деловая. Зато Гоголь сделал запретное — использовал свою рукопись «Шанель» и применил дар, подкинув в карман Сигмы парочку презервативов.***
На утро следующего дня, Дазай нагло припёрся в комнату Фёдора, пока тот вообще-то был занят, и распластался по кровати. Федя вопросов не задавал. Он и не против. Не мешает и хорошо. В какой-то малой степени, ему даже нравилось присутствие Дазая. Наверное потому, что в этом чувствовалось лёгкое единение. Из окна грело весенним солнцем. Оно слегка раздражало, например, когда Федя поворачивался назад и его слепило максимально возможной яркостью. Но тут же привыкнув, Достоевский обращал внимание на Саму и становилось как-то хорошо. Это хорошо всегда улыбало его. Хотя после — было в этом нечто тревожащее. Фёдора вдруг накрывали сомнения и вопросы «а к чему мы всё же идём?». Тоесть с одной стороны, вроде как пришли к выводу, что они здесь ради достижения спокойствия, но что из себя представляет на самом деле этот покой? Возможен ли покой в принципе в мышлении Достоевского? Будто бы рядом с ним всегда будет это лёгкое облако печальных, душераздирающий мыслей, как если бы отбери у него способность страдать, и он погибнет, как цветок без воды. — Саму? — Чего~ — Я не хочу возвращаться в книгу. Дазай не удивился. Он ожидал такого исхода. Фёдор смог ухватить с собой тех, кто был ему нужен, а значит возвращаться в книгу ни к чему. Осаму же чувствовал лёгкую обязанность, тень старого обещания. — Твоё право, — сухо выдал кареглазый и перевернулся на другой бок. — А ты? Ты вернёшься? — спросил Федя. Дазай решил ничего не отвечать. В его голове одновременно проснулись две мысли - во первых, «да, конечно». Во вторых, «а так ли это имеет значение теперь?». Дазай задумался о том, что простая жизнь начинает ему нравится. Без приключений, лишней мороки. Ходить на обычную, возможно слегка неблагодарную, работу; стоять в очереди в пятерочке; ругаться на разводной мост, о как он не вовремя! Вся эта простота была настолько чистой и так не подходящей душе Осаму, но некое трепетно-любопытное чувство всё равно оказалось сильнее. Поэтому такие вещи, как выбор вкуса средства для мытья между яблоком или лимоном, стали новой сутью головной боли Дазая. А ведь когда-то его куда больше беспокоили вопросы о том, куда прятать труп.К чему мы идём?
— Эх, сейчас бы чая «принцесса нури» с роскошным бергамотом и лаймом, — протянул Осаму, тонко намекая. — Дазай Осаму русифицировался и пьёт чай каждые пять секунд, — подстебнул Достоевский, но вылез из «своей компьютерной берлоги». В сладкое воскресение Сигма любил либо печь тортики или печенье, либо сидеть перед телевизором, вкушая детективы. Так было и сейчас, но в этот раз добавились небольшая миска попкорна и Гоголь, который теребил свою же косичку. Фёдор вежливо спросил стоит ли наливать воды с учётом четырёх человек, заполнил чайник, включил его и уселся за стол. Коля косо глянул на друга, тяжко вздохнул и крадучись уселся рядом с Достоевским. — Тут Сигма сказал, что у Дазая была паничка пару раз, — отдалённо начал диалог Николай. — Да, ему было плохо, сейчас уже лучше, — проговорил Федя и метнул взгляд на Сигму, который тут же дёрнулся, заметив косой взгляд Достоевского. Сигма всё знал. Перед ним особо и не скрывали, потому что за его реакцией забавно наблюдать. «За его смущённым охуеванием» — как говорил Дазай. Обговорено ничего не было, но Сигма ментально понимал, что трепаться об этом не стоит, но как это бывает — случайно ляпнул и поехало. В этот момент, видя хмурый взгляд Фёдора, он понял, что ему конец. — М, — эмоция надломилась и интонация Гоголя вдруг загнила — Вы с ним сблизились, как я погляжу. Федя подумал — необычно. Неужто задевает? А ведь если так подумать, и вправду, возможно Фёдор малость забылся. В этих миллисекундных размышлениях, он качнул плечами, делая вид, что «ничего такого». — Ох, не переживай, мой дорогой Николя. Ты всё так же мой друг. Про тебя я не забуду. — Ндааа, ещё бы ты меня кинул, но мне вдруг показалось, что Дазай уж слишком стал близок тебе. Фёдор тут же метнул взгляд на друга, поставил локоть на стол и положил голову на ладонь. Дело не в дружбе с Гоголем, а в «дружбе» с Дазаем. Вот тут-то Достоевский и поймал тревогу. — Что ты имеешь ввиду? — аккуратно спросил он. — Ну знаешь… Вы встречаетесь? — неаккуратно спросил Коля. — Конечно, мы видимся. В одной квартире живём, — только и смог отшутиться Фёдор, тут же мысленно сгорая. -)))))))) -)))))))))) -)))))) -)))))))) — Виииидитесь, — протянул Гоголь — Иногда ещё и трахаетесь, да? - … Достоевский умер. — Так вы в отношениях? — Уже напрямую спросил Николай, наблюдая как бледнеет итак бледное лицо Фёдора. — Предполагаю, что… да. — М, — вновь эта интонация, словно бы нечтно тяжёлое, будто болотная вода за шиворот — Сколько уже? — Ну, как сказать, где-то пару месяцев. — Понятно. Федя вдруг потерял свою уверенность и не заметил, как спрятал руки под стол. Он вдруг почувствовал себя мальчиком, которого поймали за пакостью. Вот стоит он — беззащитный, прячет глаза в пол и сдерживает слёзы. Хочется сказать «я больше так не буду, не ругайте». Такая ситуация, настолько глупая и по-детски наивная, но ведь произошла. С Достоевским. Взрослым мужиком. — Почему ты злишься? — спокойно спросил Фёдор, надеясь не услышать свои опасения. — Я не злюсь. Мне обидно, — честно ответил Николай, механически улыбнувшись. — Обидно? — Дост, ты реально не понимаешь? — Тебе противно от гомосексуализма? Фёдор тут же натучнил у себя в голове, а Гоголь от этого вопроса совсем растерял свою клоунаду, сорвавшись на злость. — Да не в этом вообще дело! — А в чём? — Да как же ж так! Что ж такое! Да ё маё! Что к чему? Ёшки-матрёшки! Опрст и остальные буквы алфавита! - … Фёдор перевёл взгляд на Сигму, который давно выключил телевизор и наблюдал за потасовкой между Гоголем и Достоевским, беспощадно поедая попкорн. Как он заметил, что Федя на него смотрит, Сигма отвернулся и сделал вид, что разглядывает что-то в окне. — Почему ты не сказал мне, что даже не просто влюбился в кого-то, а встречаешься с кем-то? Я всегда рассказывал тебе о любой своей интрижке. Даже самой мизерной, а ты ничего мне не сказал. Совсем ничего. Мне самому пришлось до всего догадываться. Ты ведь мой друг! — …Мы просто, пока не хотели говорить, — Фёдор пытался вернуть своё спокойствие, но такая ситуация с ним впервые, будто бы действительно мальчик подросток ещё немного глупый, неопытный, чистый. — И когда бы сказали? Через год? — Хорошая перспектива. — Ты боялся, что я плохо отнесусь к этому? — предположил Николай. — Я не думал об этом. Это… Когда в голове летает не мысль, а нечто образное. Сознанием я доходил до того, что сказать нужно, но… Вот так вот просто сказать? Человеку легче откладывать тревожащие мысли, надеясь, что они сами по себе решатся. Кто не боится получить осуждение от… — тут Фёдор остановился, косо глянув на Гоголя. Не хотелось признавать и говорить это словосочетание, но казалось, что если сейчас не осмелится сказать это, то всё рухнет — Осуждение от близких. Николай удивился. Услышать такое от Достоевского дорогого стоит. — Если бы я относился к этому плохо, я бы не пошёл за тобой, — признался Гоголь. — Ты знал? — Предполагал. У Коли глаза на мокром месте. Он поджал губы и часто моргал. Возможно немного театральничал, но не шутки ради, а по привычке. Гоголь мелко пропитался обидой. Федя же почувствовал боль внутри себя. Даже со своей холодной душой ему было неприятно знать, что он обидел близкого ему человека, но и извиниться почему-то не получалось. Слова крутились на языке, но словно наталкивались на некий барьер, который никак не сокрушить. Глупо, как же глупо! Гоголь в последний раз посмотрел на Достоевского, встал и быстрым шагом ушёл в свою комнату. Фëдор смотрел на пустой стул. Наконец он медленно повернул голову в сторону Сигмы, который так и замер с пустой миской в руках. Федя встал и надвинулся на парня. Сигма пополз по дивану подальше от крысы. — А, я тут ни причём. Я просто упоминал про панички. Коля сам догадался обо всём! Тише надо заниматься с… — Сигма не договорил фразу, тут же смутившись. Федя не слушал. Федя отпиздил Сигму подушкой.