$3*ピ#@8ー3#タ*@)478ー
Дазай заинтересованно улыбнулся. Весело-весело! Загадок и расследований ему не хватало. За этим сообщением пришло ещё одно и ещё одно. Чай уже кончился, когда он всё расшифровал и кажется понял куда ему идти. Шифр привёл его на «Заячий остров». Название забавное, зато здесь очень красиво, но до жути холодно, особенно от реки рядом. Осаму дотопал до фотозоны «я был в Санкт-Петербуре» и не знал, что делать дальше, поэтому задумчиво почесал затылок, как на него напали сзади, развернули спиной к фотозоне, прижались к нему и заселфились. Фёдор посмотрел на фотографию, цокнув «смазалось», и хитро глянул на японца. — Это ещё что? — возмутился Осаму. — Шалость, — невинно улыбнулся Достоевский — Я… Тут музей один есть. Тебе там понравится. — Э? — качнул голову в бок Дазай — Какой ещё музей? Пошли домой. Холодно капец как. — Да ладно тебе. Я давно туда хотел, но одному как-то лениво. Дазай подумал возразить, но передумал. Фёдор чуть гиперактивнее, чем обычно. Удивительно даже. Хотя его как будто бы немного мажет. Подождите… — Такое ощущение, будто ты выпил, — заметил Осаму, разглядывая блеск в глазах крысы. Федя качнул головой и глупо улыбнулся. После достал из сумки термос и передал японцу. Дазай открыл его, понюхал. — Вино? — Чу-чуть. — В термосе да, чуть-чуть. Остальное где? Достоевский ещё лучезарнее ухмыльнулся и поманил за собой рукой. Осаму решил, что ладно уж — музей, так музей и отпил немного вина. Фёдор был расслаблен телом, но глаза его подрагивали, словно бы нечто столь беспокоящее преследовало его попятам. Подойдя к нужному зданию, Дазай на входе заметил любопытные фигуры. Уже внутри, купив билет, парень закрутил головой и выдавил смешок. — Это…? — Это музей пыток, — проинформировал и так понятное Фёдор. — ВАУ, — почти влюблёнными глазами засиял Осаму. — Я знал, что тебе понравится. Парни увлечённо ходили по музею, рассматривая средневековые пытки. На одном экспонате висела цепь, а на ней табличка из металла «за пьянство». Достоевский перевёл её Дазаю. Японец сначала подумал, что это тост, поэтому незаметно для охранника отпил вина из термоса и передал его Фёдору. Федя посмеялся, но тоже выпил. Более всего они задержались у мужика в бочке. — Я тоже пробовал умереть в бочке, но было это жутко мучительно, поэтому я бросил, бе! — проговорил Осаму. — Слава Богу, — тихо бросил Федя. — Что-что? — Без тебя было бы скучно бороться. Ну, я имею ввиду… — сказал Федя и задумался, глядя на Осаму — Хорошо, что ты выжил, и мы смогли насладиться прекрасной игрой в шахматы, да? А сейчас даже дружим. Тоесть, м-мы ведь дружим? У Фёдора только что голос дрогнул. — А, ну, наверное. Дрогнул ведь? — Здорово. Осаму внимательно оглядел нового друга. Как же его мажет! На его бледном лице чуть порозовели щёчки, глаза сверкали, а улыбка всё не сходила с лица. Возможно сейчас он достаточно уязвим. Эта перспектива понравилась Дазаю. Ещё пару часов они провели в музее истории денег и рядом расположенной кофейне. Наконец стемнело. Уже казалось бы направились домой, как Фёдор рухнул на лавочку и подозвал своего спутника. Дазай вздохнул и предположил, что именинник совсем не хочет домой. Достоевский подобрал под себя ноги, скрючиваясь в комочек и шмыгая носом. Осаму уселся рядом и в лёгкой тишине задумался, что обычно в своём детстве люди без сложностей заводят друзей, как и в школе. Взрослые же находят дружбу редко и обычно это нечто вынужденное. Для Дазая же в своём детстве друзья были чем-то невиданным. Далее дружба была вынужденная по причине общей работы. Не то чтобы она была не желанная. Даже вызывала тёплые чувства. И конечно же Ода. Эта дружба была чем-то неожиданным, особенным и необходимым. За что Дазай часто хватался в своих воспоминаниях. И она отличалась. Она не была вынуждена. Даже более преодолевало иерархию. Это было подобие отдыха от самого себя. Поиск покоя в ком-то другом. Может для этого и нужны близкие друзья - найти покой и расслабиться. Видит ли Осаму покой в Фёдоре? Их дружба не вынуждена, не так уж и необходима, чем-то особенным она не отзывалась в сердце. Это было нечто другое. Дазай метался порывами ненависти и раздражающего интереса к Достоевскому. Бывает смотрел на него и думал — «убить бы его», в то же время желая жить ему как можно дольше и лучше рядом с ним. Словно он встретил своего двойника и от того бесился, ведь Осаму Дазай может быть только один. Будто в нём он нашёл не покой, а самого себя. Обрёл себя как человека и рядом с ним он может найти ответы. Найти не сразу, лишь через бесконечные дискуссии и молчаливые взгляды. Один вечер за простым разговором мог бы стать самым интимным, что было в его жизни. Как если бы обычный повседневный диалог был бы чем-то страстным, и заговори Дазай с кем-то кроме Фёдора — это считалось бы изменой. Даже сейчас, сидя в тишине в тёмном холодном Питере на обгаженной лавочке, Осаму чувствует интимность момента. Его не совсем устраивает это. С одной стороны, совсем не хочется пробираться нежностью к Феде. Лучше убежать и спрятаться под кровать. С другой, ему хочется нежности с Федей. Ему хочется. Очень хочется. Потому что глубоко внутри он понимает, что такое отличие в дружбе вызвано более глубокими чувствами. Дазай снова повторяет «Осаму Дазай должен быть один», поэтому со своей копией нужно слиться воедино, обрести его, вжать в себя, приклеиться к нему, прикоснуться. Самыми нежными, тёплыми и сильными чувствами. Потом Дазай вспоминает как своими планами Достоевский взрывал детей, хоть и не настоящих, а лишь написанных книгой, и думает — «хаха, как так получилось, что я теперь рядом с ним». Фёдор достал термос. Осталось буквально пару глотков. Парень отпил немного и передал Дазаю. Дазай же протяжно взглянул на горлышко термоса, развернул его и прикоснулся губами там, где касался Федя. Достоевский не подал особого вида, но было заметно, что он малость смутился. Вот бы произвести слюнообмен, ради получения огромного количества гормонов, в том числе эндорфина и выработки антибиотика естественного происхождения. — Слушай, Федя, — начал Осаму — Что ты думаешь о любви? — О любви? — переспросил Достоевский, сначала не поверив в вопрос — В плане? Дазай не был смущён или особо безрассуден. Он действительно хотел поговорить с Фёдором о таком, чтобы понять себя. И это прекрасно. Федя в подвыпившем разуме подумал — «улеуле же мапель маринетт». — Я имею ввиду в общем. Что она для тебя значит? Достоевский отвёл взгляд от Осаму и копнул в свои размышления. — Я долго не мог понять за что превозносят любовь. Её зачем-то находят спасением. Мне же кажется, что она даёт страдание, а людям, как мне заметилось, нравится страдать. Нам нравится считать себя мучениками. Нам нравится когда нас жалеют. Нам нравится когда нам сочувствуют. Потому что мы были такими созданы. Жалкими и беспомощными. Чтобы в своём горе, мы всегда тянули руки к Богу и просили его помощи, нуждались в нём. Манипулятивный случай. Это наша природа страдать. Наша жизнь. А в любви бесконечное страдание, поэтому так и тянемся к ней. — Почему любовь это сразу страдание? — спросил Осаму, внимательно слушая Фёдора. — Потому что любовь это либо болезнь, либо борьба с самим с собой. Парни замолчали и глянули друг на друга. Достоевский пытался найти нужное понимание в Дазае, но казалось, что тот лишь пытается разобраться с тем, что сказал Фёдор. Даже более он желает разобраться. — Я смотрю на тебя, — начал Осаму улыбнувшись — Думаю, мы с тобой одной философии, но в разном её проявлении и это нечто… Что восхищает меня. — Люди должны быть немного схожи, чтобы понимать друг друга и немного отличаться, чтобы любить друг друга, — проговорил Федя, так же улыбнувшись. — Оу, ваУ. — Это не я придумал. Поль Жеральди. Парни рассмеялись, затихли и снова посмотрели друг на друга. Неловкое молчание повисло. Вечер размылся. — В сюжете сейчас был бы самый логичный исход — поцелуй, но, к сожалению, не между двумя парнями в России в общественном месте. — Понимаю. — Тогда… Потом? — Как знать. — Коля устроил пати-пати-хард? — вдруг спросил Федя. — Да! — посмеиваясь ответил Дазай. — Боже… — Он старался. — Я знаю, — покосился устало Фёдор — Ладно. Пошли.***
Федя разулся и пошёл примиком на кухню. Коля лежал на диване в обнимку с хлопушкой и почти дремал. Как увидел друга, тут же подскочил и птичкой пролетел к нему. Из-за спешки он не рассчитал расстояние и взорвал её прямо в лицо Фёдора. — Тудааааа, — рассмеялся Дазай. Достоевский был напряжён. Он отдалённо рассматривал украшения и торт. — Открой подарок. Сразу говорю, идея Гоголя, — проговорил Сигма, который вошёл на кухню. Федя вздохнул и начал вскрывать упаковку. В его руках оказалась икона с рамкой из янтаря и всё бы ничего, если бы вместо Иисуса там не был Фёдор. — Это что… Я? — ПХАХАХАХХАХАХАХА — смеялся Осаму. — Господи, прости этого идиота, — взялся за голову Фëдор. — ПАТИ-ПАТИ-ХАРД ОТ ГОГОЛЯ НАЧИНАЕТСЯ, — крикнул Коля и крутанулся вокруг себя — Итак! Квиииииииииииииз. — О, Боже…