***
За выходные Арсений окончательно загоняется. Его буквально разрывает ненависть к себе, такое сильное презрение, что находиться в одной комнате с самим собой ему тошно. Воскресенье всегда был его любимым днем недели. Единственный выходной, в который Арсений всегда забрасывал учебу, заворачивался в мягкий плед — даже от встреч с Сережей отказывался и бесконечно читал. Сейчас от книг противно, в них всегда все хорошо, а у Арсения… Он сам паршивый. Трус и слабак. Антона он хотел догнать. Валяться у него в ногах, скулить, чтобы его не бросали — он впервые так пророс в человека, что уже не представляет, что может быть по-другому. Сам все портит, идиот, поддается на свои же чувства — зачем лезет, зачем провоцирует, если прекрасно видит, что Антону все дается нелегко? Смеется так жутко, когда понимает, что Шастуна рядом нет. Рвет тетрадь по ненавистному обществознанию, не может заткнуться; что-то бесконечно шепчет себе под нос. В красках представляет, что вот, Антон сейчас вернется. Позвонит как раз в тот момент, когда Арсений будет караулить под дверью — она откроется, они будут дышать хрипло-хрипло и одновременно выдохнут, когда их взгляды пересекутся. Но он не возвращается. Тупые книги — Арсений сносит разом весь стеллаж, с ненавистью давит тапком беззащитно раскрытые страницы, и все еще смеется безумно. Они такие фальшивые, лживые настолько, что Арсений им поверил, что он может быть кому-то интересен. Не замечает, как в комнату врывается обеспокоенная Аня, смотрит на него таким огромным взглядом, что Арсений сам себя пугается — во что он превратился? Когда успел сойти с ума настолько, что его теперь боятся? Аня что-то взволнованно шепчет, хочет подойти, но Арсений с силой ее отталкивает. Все продолжает безумно смеяться и топтать ногами книги. Ложь. Это все ложь. В их счастливые финалы он больше не верит. Он чувствует себя странно потерянным, когда после выходных возвращается в школу. Пытается сосредоточиться на болтовне Сережи — после Оксаны появилась какая-то Маша, кажется, еще была Антонина. В бесконечном списке его подружек Арсений путается, ему впервые так неинтересно слушать, потому что где-то сзади Шастун. Смотрит на доску и, кажется, внимательно записывает. Похоже, на его столе лежит тетрадь, и даже вечно погрызенного яблока нигде не видно. Арсению смотреть больно. К вечеру понедельника он окончательно убеждается, что вина за произошедшее полностью лежит на нем. Доигрался, молодец, обрезал себе крылья — от этой метафоры устало хмыкает. Над Шастуном смеялся, что тот не может контролировать свой член, а сам чем лучше? Приходи, Антон, будем просто заниматься, я не буду тебя трогать. И сейчас сходит с ума только от того, что его оттолкнули. Может, он вообще все придумал и за этим изначально ничего не стояло. Ну, подумаешь, возбуждение, в подростковом возрасте и на дерево встать может, а глупый Арсений сразу на свой счет записал. Обрадовался, обнадежил себя — и теперь так больно обламываться. В свою же ловушку попался — у него от Шастуна буквально крышу сносит. Еще Арсению стыдно, и это он принимает вполне спокойно. Правда же хотел помочь, пусть и прикрывал этим свои корыстные желания. Пообщаться в неформальной обстановке, смотреть так долго, как глаза позволят, не через плечо, наконец, косясь через два ряда парт, а напрямую. Бесконечно трогать, если разрешат. Он сам себя довел, и искренне себя презирает. Надо бы перед Антоном извиниться, но у Арсения не то что его номера нет, он даже его странички в соц сетях не знает. Шастун вообще сидит в телефоне или все время таскается по подворотням? Можно спросить у Позова, хотя Арсений не уверен, как это сделать, не вызывая подозрений. Чтобы окончательно не опозориться и не загнать себя в уныние. Около восьми в квартиру звонят — не через домофон, а сразу в дверь. Аня снова забыла ключи? Арсений хоть и злится бестолковости сестры, но сейчас ей искренне рад — если у нее нет планов, они могут развалиться на диване в гостиной и посмотреть какую-нибудь глупую комедию из тех, что Арсений обычно презирает. Он вообще на что угодно согласен, лишь бы не оставаться наедине с собой. К двери он радостно скачет. — Привет. Арсений моргает. Пытается понять, когда сестра успела так вырасти — вроде с утра виделись, когда он собирался в школу, почему сейчас она выше на полголовы? И откуда этот ужасный пиджак? И волосы слишком короткие и… Антон. — Привет. — Арсений кашляет, пытаясь скрыть неловкость. На нем снова дурацкий домашний костюм и очки, а еще мягкий плед, в который он завернулся сразу, как пришел из школы. — Можно я? — Шастун кивает вглубь квартиры, свет в гостиной выключен и сейчас там темно. — Привет, — еще раз повторяет Арсений, моргает, и это так глупо! В голове он перебрал миллион вариантов, как завтра наберется смелости и извинится лично. Но вот Шастун — перед ним, осторожно раздевается, вешает пуховик на вешалку и без разрешения лезет в шкаф за гостевыми тапками — и у Арсения в голове только тупое «привет». — Привет, — Шастун мягко смеется. Арсений мотает головой, думает, что ему мерещится — и слабая улыбка, и голос, и весь Шастун целиком. Но нет, его слегка задевают плечом, когда проходят в гостиную и наощупь находят выключатель. Арсений быстро моргает, свет неприятно бьет по глазам, но Шастун никуда не исчезает. — Я хотел… — Арсений собирается с мыслями. В грудь набирает столько воздуха, что разбухает до размеров бочки. Его трясет, ногти впиваются в ладони — они еще не зажили с прошлого раза, и Арсений шипит. Хочет спросить, что Шастун здесь забыл, найти внутри хоть какие-то зачатки гордости и раздраженно выставить за дверь, но молчит. Глупо хлопает глазами, смотрит так беспомощно. Ему Антон нужен. — Давай просто заниматься, ладно? — Шастун слегка улыбается и нервно поправляет челку. На нем невероятно мягкая толстовка, на этот раз желтая и с каким-то дурацким рисунком, а колец на пальцах столько, что они похожи на броню. Арсений еле слышно хмыкает — ну правда, как на бой собрался. Может, это к лучшему. — Я тут за выходные пару пробников решил, вроде понял, что ты мне тогда объяснял. Давай дальше? У тебя неплохо получается. Улыбается так по-доброму — Арсений вообще про все забывает. Выдыхает еще раз, потому что нужно что-то ответить, но в мыслях вакуум — а еще глаза странно щиплет. — Ладно. — Выходит сумбурно и нервно, Арсений лохматит себе волосы, хотя ненавидит так делать. Шастун разваливается в привычной расслабленной позе, ведет себя, как будто ничего не случилось, и Арсений правда забывает, что вообще хотел там сказать. Даже извинения из головы вылетают, он садится на другой конец дивана, ерзает на месте — не знает, куда деть глаза и чем себя занять. В этой квартире вообще может быть хоть одно удобное место, если единственная поза, в которой он сейчас способен сосредоточиться — это у Антона на коленях? Своим глупым мыслям Арсений смеется. Тащит из комнаты учебник по обществознанию и тетрадь с конспектами, даже голос удается выровнять — хотя он все еще немного дрожит и ломается, когда вместо исписанных листов перед глазами вдруг лицо Антона. Спокойное такое, домашнее — Шастун ему кивает, пусть и заторможенно, все еще разглядывает неприкрыто, но вслух ничего не говорит, и Арсений расслабляется. Через пару часов замечает, что чувствует себя вполне комфортно, даже садится чуть ближе — неосознанно, потому что с головой уходит в процесс, объясняет доходчиво, и вроде бы его понимают. К концу занятия Шастун исписывает три листа тетради, как и Сережа, от напряжения высовывает язык и шумно дышит ртом. Арсения это сравнение забавляет — никогда не думал, что у лучшего друга и того, кого он… и Шастуна может быть хоть что-то общее. Арсений все-таки пробует извиниться, когда Шастун, посмотрев на время, говорит, что ему пора. Дыхание задерживает, чтобы не ляпнуть что-нибудь несдержанное, но ему благодарно улыбаются: — До завтра? Арсений заторможенно кивает и не понимает, почему вдруг тело становится таким тяжелым, когда за Антоном закрывается дверь. Это все похоже на бесконечный день сурка. Шастун приходит два раза в неделю — вторник, четверг и субботу Арсений посвящает репетиторам и театральной студии, — они чередуют математику, обществознание и русский, и Арсений — о да, это явно повод для гордости — держит себя в руках. Не смотрит слишком долго, взгляд отводит раньше, чем наткнется на ответный, хотя краем глаза замечает, что его рассматривают бесконечно. Учебники немного отвлекают, Арсений моргает чаще обычного, устало протирает очки краем домашней футболки, но в целом (раза с третьего) настраивается на нужный лад и прекращает думать, насколько колени Антона удобны для того, чтобы на них сидеть. Вряд ли его метания — не садиться слишком близко, сжимать губы, чтобы громко не выдохнуть, когда Шастун так открыто смотрит — остаются незамеченными, но ему ни разу не дают понять, что что-то не так. В этом спокойствии Арсений теряется, отпускает тот крохотный шанс, что может получить что-то большее, и с головой уходит в объяснение новой темы. Даже от восторга почти пищит, когда через пару недель Антон делится успехами — твердой тройкой за последний тест по русскому и третью правильных ответов в заданиях, которые точно будут на ЕГЭ. Хочет обнять так сильно, сказать, что правда верил — и верит, что Антон не безнадежен, а он сам вполне неплохой учитель, но постоянно дергает себя. С него хватит. Еще одна такая ложная надежда, и он окончательно сломается. К концу апреля погода резко меняется, выглядывает солнце, и Арсений понемногу оживает. Спохватывается, что через месяц экзамены не только у Антона, он сдает в два раза больше предметов — еще литературу и историю, и надо бы повторить все пройденное. Подготовительные тесты он решает как орешки, ошибается в совсем уж глупых моментах — и то больше из-за невнимательности, чем от реального незнания. Арсений злится на себя, в наказание заставляет прорешивать еще один тест — до тех пор, пока не наберет сто процентов правильных ответов. Но все равно в мозгах Шастун. Арсений больше ни на что не надеется, запрещает себе это делать, но все равно чего-то ждет. Чувствует себя реальным супергероем, когда сдерживает обещание и к Шастуну не прикасается — хотя хочется просто до чертиков. Этот апрель Арсений уже ненавидит, потому что погода меняется стремительно, и после мартовских снегопадов почти сразу начинается весна. Шастун теперь сверкает оголенными руками из-под футболок, воротники показывают голые ключицы, и Арсений цепляется за учебник как за единственную преграду, которая не позволит эти самые ключицы целовать. Ему тошно, но от бесконечных букв и цифр немного отпускает. Арсений так и порывается спросить, что произошло у Антона и почему он вдруг так ответственно взялся за учебу — не пропустил ни одного занятия. Даже в свой день рождения притаскивается — это Арсений узнает на следующий день, когда классный руководитель от лица всего класса дарит Антону небольшой торт, украшенный восковой цифрой восемнадцать. Ему неловко до жути, не поздравил и даже наорал, когда Шастун сделал тупую, на взгляд Арсения, ошибку в тесте. Тот виновато улыбнулся, сверкнул своим фирменным взглядом и как ни в чем ни бывало принялся решать дальше. А ведь он совершеннолетний теперь, может делать все, что хочет — это Арсений понимает так же грустно. — Все равно тебе ничего не светит, — себе под нос шипит. — Ты ему никто, забудь уже. Сдашь экзамены спокойно и свалишь отсюда подальше. Не забудешь, натурально рвется сердце, но мозгом Арсений понимает, что со временем отпустит что угодно. И это тоже пройдет, пусть сейчас и кажется, что все проебано и это главная в его жизни драма. — Хватит ныть, — Арсений смеется. — Такими темпами тебе еще не раз разобьют сердце. — Шастун впервые улыбается при всех, когда задувает восковую свечку на торте. Выглядит так знакомо — как на диване в гостиной Арсения, такой же расслабленный, не злой совсем. Мысленно Арсений задувает свечку вместе с ним — хочет, чтобы эта улыбка больше никому не доставалась. Почти кричит, когда на него вдруг смотрят — на глазах у всего класса. Сердце, не боли так сильно.***
Последний звонок проходит как в тумане. Арсений в заебе настолько, что даже про занятия с Антоном забывает — приходит в себя только когда видит высокую фигуру у себя на пороге; пару раз Антону даже приходится стучать — на звонок ни в домофон, ни в дверь квартиры Арсений, утонувший в учебниках, не реагирует. Он выглядит ужасно, Сережа, хоть и улыбается, наблюдает за ним с опаской, чуть привстает в кресле — как будто готовится ловить вот-вот упавшего Арсения со сцены. После официальной церемонии они всем классом едут на природу. Кто-то кричит, что встречать рассвет — это традиция для выпускного, но почему бы не повторить ее два раза, когда еще встретятся все вместе. Арсений такие посиделки не любит, он с одноклассниками почти не общался и мало что о них знает кроме имен и фамилий; в отличие от того же Сережи, который за последний год сдружился с половиной класса и наперебой со всеми решает, где по-быстрому купить алкоголь и на сколько человек брать пластиковые стаканы. — Ты же с нами? — Сережа ловит его уже у выхода. По-хозяйски закидывает руки на плечи, прижимает к себе и трет макушку. Арсений вяло улыбается — он это ненавидит, но Сережу любит слишком сильно, чтобы ему что-то запрещать. На Сереже обычный черный костюм и розовая бабочка, на голове привычная кичка — странный контраст, но выглядит друг солидно. За короткий вечер успел переобниматься, кажется, с половиной одноклассниц — это Арсений заметил, пока не пялился на Антона, не на глазах родителей же. В официальном прикиде Сережа смотрится стройным, за годы занятия боксом отрастил неплохие мышцы, и Арсений жалеет, что друг не был таким на момент их первой встречи — тогда он бы точно не побоялся Антону врезать. На Арсении тоже костюм — красивый, выбрал еще в начале сентября, а сейчас мечтает побыстрее снять. Потому что галстук колет, пиджак сковывает все движения, а брюки неприятно давят в районе ширинки. Давят чуть сильнее, когда в поле зрения Антон, но это уже мелочи, на которые внимания не обращают. — Ага, да. — Арсений добавляет, что заскочит домой переодеться и взять с собой пачку активированного угля — он совершенно точно собирается напиться и лучше подготовиться основательно, чтобы не чувствовать себя как внутренности кошки, как было после празднования его совершеннолетия. Еще Арсений надеется, что Шастун с ними не поедет — тот вроде тоже не любитель шумных сборищ и из класса ни с кем не общался — или хотя бы снимет тот ужас, в котором сверкает весь вечер: приталенный пиджак, почему-то темно-синий вместо черного, и в тон им невозможно узкие штаны классического кроя. Арсений уже заочно ненавидит человека, который продал этот костюм — потому что Шастун в нем красивый настолько, что он забывает свое имя. Они собираются всем классом возле школы к десяти, скидываются на такси — три минивэна, чтобы влезли все двадцать четыре человека. Планируют безбожно пить всю ночь, поэтому о небольшом домике в роли ночлега никто даже не думает. Арсений вообще без понятия, куда они едут, запрыгивает в такси самым первым и забивается на заднее сиденье, чтобы в дороге вздремнуть. Когда на соседнее сиденье шумно падает Сережа, Арсений расслабленно выдыхает, позволяет себе наглость — закинуть на него ноги в смешных разноцветных носках. Это спокойствие куда-то исчезает, когда проклятый Шастун залезает в эту же машину и занимает место по центру. Его кучерявая голова, которая сильно выше сиденья, не дает покоя весь путь. Арсений собирается напиться, и он это сделает. Щедро плещет себе в стакан неразбавленный виски, пока Дима Позов и еще пара парней бестолково разводят костер. У них с собой запас мяса — кто-то успел заскочить в магазин, Арсений есть не хочет — мама перед дорогой накормила супом — и методично глушит алкоголь, развалившись на каком-то бревне — подобие сиденья. Через два стакана виски становится пофиг на все происходящее, Арсений вместе со всеми веселится, кричит глупые тосты. Еще стакан спустя танцует у костра с девчонками, которые не упускают шанса по очереди к нему прижаться — с девятого класса их декольте стало куда более вызывающим и привлекательным, но вместо него Арсений видит только кудри Шастуна, которые все время где-то рядом. Они не перекидываются даже парой слов, Шастун все время один и молчит. Всего раз произносит тост, но исправно поднимает вместе со всеми пластиковый стаканчик — Арсений без понятия, что внутри. К середине вечера — уже глубокой ночью — он расслабляется настолько, что перестает замечать, что происходит вокруг. Кажется, Сережа с кем-то целуется у ближайшего дерева — то ли Оксана, то ли Маша, со спины они все одинаковые, но кичку лучшего друга без труда распознает даже мутным взглядом. Дима Позов прикуривает прямо от костра, и Арсений пару минут собирается с мыслями, чтобы попросить у него сигарету. Невозможно хочется курить. А еще найти Антона, который вдруг перестает каждую минуту попадаться на глаза. Алкоголь проникает в тело быстро, Арсений почти слышит, как он растекается по венам — приятно так журчит, одним звуком опьяняет. А еще дико гонит в туалет. Арсений оглядывается, но, какая неожиданность, в лесу нет ни одной нормальной уборной. Зато вокруг куча деревьев, Арсений пьяно хихикает и нетрезвой походкой уходит поглубже. Есть риск, что он потом не найдет обратную дорогу, но так плевать, если честно, не на глазах же одноклассников справлять нужду. Хотя Щербаков из параллельного класса, который появляется ближе к ночи непонятно откуда, на этот счет не заморачивается — вон, стоит, и ссыт прямо в костер. Арсений быстро заканчивает свои дела, вроде, недалеко отошел — пьяные крики одноклассников слышно отчетливо. Кое-как справляется с ширинкой, потому что пальцы не слушаются, а в глазах двоится. Арсений смеется — прикольно, наверное, иметь два члена? Ему дурно немного, голова идет кругом, а еще почему-то хочется танцевать. Он плавно (насколько позволяет алкоголь в крови) перемещается между деревьями, у одного из них наклоняется: сует два пальца в рот, чтобы вызвать тошноту и хоть немного оклематься, но бесполезно. Во рту сухо, так приятно пахнет виски… Арсений хочет еще — и обязательно продолжит, когда вернется. Он пьяно хихикает, уже не сдерживаясь — лес же, кто его услышит? — Может, тебе хватит? — от неожиданности Арсений подскакивает. То ли запинается о корягу, то ли путается в своих ногах — и падает в кусты. Не может остановить свой смех — ну глупо же, почему бы не повеселиться? Тем более к нему идет Антон — выходит откуда-то из глубины леса. Может, пьяно думает Арсений, даже следил, как он справлял нужду — с его-то странным фетишем на сталкеринг. — П-привет, — Арсений икает и глупо хихикает. — Как жизнь вообще? — Сам встанешь или помочь? — грубо отзывается Шастун, и Арсений обиженно надувает губы — как можно быть таким идиотом и не замечать, как он призывно тянет руки? Шастун вздыхает, что-то решает у себя в голове, пока Арсений беззастенчиво рассматривает его стройные ноги, и тянет ладонь. Очень опрометчиво, Антон Шастун, Арсений довольно смеется: дергает на себя, и Шастун, коротко выругавшись, летит на него сверху. Посадка у него мягкая, Арсений чуть сдвигается вбок, дав Антону возможность разлечься прямо на нем — невиданная щедрость, если честно. Цените, пока предлагают. — Может, обнимешь? — от Шастуна пахнет так вкусно, что голова невозможно болит — и кружится как глобус. Ответа Арсений не ждет, нагло лезет руками прямо под футболку, выдирает ее из-под обтягивающих джинсов. Ноги у него такие красивые, оказывается! И столько лет их прятал, идиот. Руки у Арсения холодные, а кожа под футболкой Шастуна горячая — Арсений трогает ее без стеснения. В носу щекочет, он бесконечно гладит напряженные лопатки и скользит до поясницы, пока ему на ухо хрипло дышат. — Отпусти, — коротко и рвано. — Да пожалуйста, — Арсений снова смеется. Показательно поднимает руки в воздух, подтверждая свои слова — и через секунду снова лезет под футболку. Так правильно же, зачем себя останавливать? Шастун громко ругается, сопит, пытается подняться, и Арсений не дает ему ни шанса вырваться — ногами обхватывает за спину, висит на нем как обезьянка. Смех свой идиотский прекратить не может. Арсений натурально в шоке, откуда в тонком и дохлом на вид Шастуне столько силы — потому что Антон поднимает их обоих, не меняя позы, разве что кряхтит как дед в самое ухо. Арсений взвизгивает, когда оказывается в воздухе, перед глазами все плывет, но его держат под зад — крепко так, чтобы не навернулся, очень правильно и нужно сейчас. Арсений довольно мурчит, нагло трется носом о шею Антона — оставляет быстрый поцелуй за ухом. Его вплотную прижимают к дереву и только в этой позе пытаются отцепить конечности, но держит он крепко. Носом буквально прилип к чужой шее. — Арс, — шепчут хрипло, и Арсения подбрасывает. Он даже руки от неожиданности отпускает, так пронизывающе звучит это «Арс». Смотрит беззащитно, когда Антон отходит, тянет руки как ребенок и снова кусает губу. — Ты же пьяный совсем. Не соображаешь ничего. — Нормально, — Арсений задирает нос. Да, он выпил и довольно много, но прекрасно отдает себе отчет в том, что делает. Вот даже сейчас, когда снова запинается о ногу и летит вперед, знает, что его поймают — и не ошибается. Прижимается к груди урчащим котом, снова лезет целоваться к шее. Ему не верят — Антон хмыкает и руки пытается отцепить, правда как-то вяло. — Да я вообще не пил! — Арсений переходит на какой-то ультразвук, сам отлепляется, выпрямляет спину. Смотрит уперто, пытается дотронуться пальцем до носа, но попадает только себе в глаз. Снова пьяно смеется. — Ой. Ну, немного совсем выпил. Последний звонок же! — Давай возвращаться, — Антон устало вздыхает. Смотрит так внимательно — примеряется, сможет ли Арсений дойти самостоятельно или его придется тащить на себе. Угадайте, за какой вариант голосует Арсений? Может, его даже на руках донесут? Мечтательно стонет, и во взгляде Антона что-то мелькает. — Сам дойду, — его протянутые руки игнорируют. Арсений злится, снова спину вытягивает — их губы примерно на одном уровне. — Вот, смотри! Шагает куда-то вбок, двигается по идеально ровной линии, только деревья почему-то перед глазами странно мелькают — то одно, то другое. Через два шага он вдруг спотыкается, удержаться на ногах выходит без посторонней помощи, но… — Антон, — Арсений почти плачет. Смотрит так жалобно, но его взгляд не видят — он стоит спиной. О чем-то умоляет, надеется, что и без слов понятно. Когда сзади его обнимают, он расслабленно откидывает голову на такое мягкое плечо. Довольно улыбается. — Пойдем, а? — Шастун шепчет в самое ухо. Распускает мурашки по всему телу, дыхание становится тяжелым — Арсения снова куда-то уносит. Он дрожит едва заметно, но бесстыдно трется задницей о член Антона — чувствует ведь, что стоит. И от этого так хорошо, Арсений едва слышно стонет; поскуливает даже в такт своим толчкам. А в голове все четко, как будто в ней ни грамма алкоголя, даже деревья перестают неприятно шататься. Но Арсения по-прежнему штормит — не может же Антон обхватить его руками поперек груди? — Антон, — жалобно тянет Арсений, с опаской проверяет, скользит сухими пальцами — и правда, его крепко держат, не дают опять упасть — или просто прижимают, наслаждаясь? По крайней мере, в него вжимаются сильно, Арсений отчаянно трется, и член Антона, упертый прямо в зад, ощущается так правильно. В ухо хрипло стонут, едва заметно водят носом по самой раковине — Арсений на носках приподнимается, чтобы это касание усилить, распробовать в полной мере, потому что кажется, что это сон. Но собственное возбуждение неприятно трется о ширинку реально вполне. — Ты вкусно пахнешь, пиздец просто. Арсений резво разворачивается, вернее, просто телом проезжает по Антону, и стонет уже громко, когда их эрекции соприкасаются. Противные брюки! Этих кусков ткани слишком много, а губы Антона удобно напротив: — Можно я?.. — Не надо, — шепчут, от разочарования невыносимо хочется кричать. Арсений себя убеждает, что видит сожаление во взгляде Шастуна — он пьян, и ему можно что угодно; но его обнимают до сих пор. Не отталкивают, разрешают беспокойно тереться. — Ты себя не контролируешь. — Да я как стеклышко! — Арсений даже руки в стороны разводит, конечно, заезжает Антону по носу, и тот неприятно морщится. Но даже на миллиметр не отодвигается, и Арсений кончит вот-вот. — Ой, извини! — хихикает, — мама всегда говорила, что надо поцеловать, чтобы, ну… Икает, и так выразительно косится Шастуну на брюки. Облизывается на ощутимо заметный бугор — так пошло и развязно, что самому немного стыдно. — Ты снова за свое? — Антон его тормозит. Аккуратно так целует в макушку и отодвигает на вытянутых руках. И смотрит, сука, так заботливо, Арсений едва не топает ногой от возмущения. — Да больно ты мне нужен! — раздраженно фыркает — и вперед по новой? Лапища эти горячие от себя отцепляет и не обращает внимания на то, что становится чуть холоднее. — Знаешь что?! Иди ты в зад! Не в мой, хотя, как видишь, пиздец как хочется! В мозгу орет «да я щас трусы сниму нахуй», но Арсений делает усилие, чтобы от Шастуна отойти. Надо же, нашелся тут блюститель нравов и традиционных ценностей, ему открыто предлагают, а он отказывается — совести у него нет! И у Арсения совести тоже нет, потому что он одним прыжком оказывается ближе, снова жмется — держит Шастуна за спину, не давая отстраниться, и со всей силы жмется об член членом. Хорошо как, пиздец, до звездочек перед глазами. — Антон, — Арсений снова всхлипывает. За последние пять минут его настроение скачет как у беременной женщины — от упрямого «валить и трахать» до постыдного желания прямо здесь же разреветься. Он ужасно запутался — и в своих мыслях, и в Антоне, в голове фейерверк, когда он чувствует чужое возбуждение своим. Хочется еще сильнее и ближе, Арсений жалобно скулит, руками лапает антонов зад — сжимает в ладонях ягодицы, такие мягкие, что в его ладони ложатся просто идеально. — Я запутался пиздец, Антон. Ты на меня таким взглядом смотришь, что я в штаны спустить готов — чувствую себя мороженым в жару. То сбегаешь и просишь все прекратить, то, блять, вообще ничего не делаешь, когда я тут… — Не делай ничего, о чем будешь потом жалеть, — Антон как-то грустно улыбается, и Арсений подскакивает. Его током натурально бьет, так сильно колотит, что Шастун перед глазами двоится. — Да ты заебал, Шастун! — толкает в грудь. Антон отшатывается, но не отводит прямого взгляда — даже не улыбается, смотрит упрямо. — Я тебе который месяц показываю, что вообще пиздец как не против! У меня от тебя крышу натурально рвет! А знаешь что? — наклоняется вплотную, шипит так ехидно, — давай ты просто глаза закроешь? Я же вижу, как у тебя стоит, мне вот столько всего осталось, не обламывай, а? Ну какая тебе разница, кого трахать? Можешь сделать вид, что это не я. Арсений никогда бы до такого не опустился, но Шастуна он хочет до звездочек перед глазами. Член стоит так, что ширинку натурально рвет, Арсения по-прежнему колотит, руки дрожат как у запойного алкоголика. Ему даже пить не нужно, чтобы опьянеть, достаточно посмотреть на Антона — неважно, во что он одет и чем занят. Он унизительно скулит как какая-то заправская проститутка, взглядом умоляет сделать с ним все, что угодно. И четкий удар в нос благополучно пропускает. — Перестал сдерживаться, наконец? — Арсений точно безумец — смеется так, что низ живота неприятно сводит, и даже болезненное возбуждение отходит куда-то на второй план. — Молодец. А теперь скажи, что ты меня не хочешь. — Хочу, — боги, Арсений так хочет услышать именно это! Но все равно выдыхает пораженно. — Пиздец как хочу. — Тогда давай? — Арсений снова близко. У Антона зрачки во весь глаз, нос смешно дергается. Арсений берет его за руку, и она тоже дрожит. — У меня стоит все время, потому что ты почти всегда перед глазами. Либо рядом крутишься, либо у меня в башке. — Потому что ты меня хочешь, — Арсений довольно улыбается, от удовольствия едва не прыгает. Еще секунда, и сдерживаться он перестанет. — А я хочу те… — Я тебя люблю. Арсений отходит назад. Руку чужую отпускает. Мотает головой — надеется, что ему просто послышалось. Он же не может в самом деле… — Что? — голос не слушается. — До дома тебя провожал постоянно, чтобы убедиться, что ты без проблем дошел, — Антон как-то болезненно дергается. — Отсюда твой адрес знаю. Когда сам не мог, Макара подбивал — он тебе, кстати, за это морду начистить мечтает, мог с девчонкой своей тусить, а приходилось тебя после репетиторов караулить. Почему ты постоянно где-то таскаешься? Глаза твои блядские вижу постоянно. Спать нормально не могу, потому что, угадай, что мне постоянно снится? Арсений хрипит: — Как давно? — но Антон испуганно мотает головой: — Я знаю, что ты меня… — неуверенно кашляет, — что ты не… В общем, не надо. Экзамены завалю все равно, так что просто… не надо. — Антон, я… — Арсению стыдно — впервые так искренне. Глаза у Антона красивые настолько, что в них можно утонуть — и Арсений отчаянно тонет, оторваться не может, пытается в них что-то рассмотреть. Он потерялся в собственных проблемах, внушил сам себе, что никому не интересен — а его, оказывается, могут любить? Пусть как-то обреченно и скрывая до последнего. Арсений уверен, что этого не заслуживает. — Мне надо ехать, — Антон мотает головой, сбрасывая наваждение. Арсений вслед за ним моргает. — Сделаю что-нибудь, о чем потом буду жалеть. — Улыбается как-то печально. — Я и так жалею, что сказал все это, просто надоело уже перед самим собой скрывать. О том, что это все вообще получилось, тоже жалею пиздец. — Жалеешь о том, что любишь меня? — выходит как-то зло и уязвленно, Арсений даже не старается подальше запихнуть собственную гордость — это единственная четкая мысль в его пустой голове, и он пытается зацепиться хоть за что-то яркое. Чтобы не разреветься прямо здесь. Похоже, он все проебал. Антон по-прежнему ему улыбается — очень нежно и тепло, но ближе не подходит. Взглядом убеждается, что Арсений вполне спокойно стоит на ногах, не видит, что из них желе, и, не обернувшись, уходит. Арсений без понятия, сколько еще так стоит. Все опьянение вдруг как рукой снимает, Арсений правда чувствует себя трезвее стеклышка, но сделать хоть что-то не может. Сдвинуться с места не может, заставить исчезнуть с лица этот кривой оскал — не выходит тоже. Его никогда никто не любил — родители не в счет, — перед ним сверкали декольте, открытками глупыми заваливали, и день всех влюбленных Арсений до сих пор ненавидит. Один раз даже по-пьяни пели серенаду под окном, но так, чтобы смотреть с болью и без надежды — никогда. К классу Арсений возвращается уже под утро — он без понятия, сколько сейчас времени, но солнце понемногу встает. Восходящие лучи немного приводят в чувство, но огромную яму в груди им не собрать все равно. — Вот ты где! — на него радостно напрыгивает Сережа. Алкоголь он не пьет, а потому ведет себя так искренне — тащит Арсения поближе к догорающим углям вместо костра. Антона нигде нет — Арсений не оборачивается даже, просто он его не чувствует. — Ты куда пропал, плохо стало? — Мне Шастун в любви признался, — улыбка выходит кривой и болезненной настолько, что скулы неприятно сводит. Сережа пораженно смотрит, и Арсений сам не верит в свои же слова. — Ебнулся совсем? — Сережа понижает голос и смотрит очень внимательно — но без затаенной тоски и по-другому тепло. Арсению плохо. — Мне пофиг, что там между вами и зачем ты его постоянно выводишь, но не думаешь, что это уже перебор? — Да, — и правда перебор. Кривая ухмылка к лицу прирастает. — Ты прав, несмешная шутка. — Осторожнее, ага? — Сережа заботливо протягивает стакан с минералкой, и Арсений залпом его осушает. Сухость во рту никуда не уходит, но хотя бы дышать немного легче. — За такие шутки его приятели от тебя живого места не оставят. И правда, Дима Позов за ними наблюдает с противоположного конца поляны, Арсению чудится, что в этом взгляде что-то есть, но он никак не может разобрать. И правда, несмешная вышла шутка. Кто, в самом деле, может его полюбить? Тем более, Антон.***
Похоже, уверенность в том, что Арсению все это приснилось, рассасывается вместе с алкоголем. Другой причины, почему он раздраженно тычет в телефон, безуспешно пытаясь дозвониться, он не видит; дурацкая аватарка с лицом Позова неприятно ему улыбается с экрана. — Да сколько можно? — Арсений возбужденно дышит, когда ему, наконец отвечают — на четвертый или восьмой раз. — Але, кто это? — Дим, привет, — Арсений прокашливается. Во рту по-прежнему неприятно, он все еще чувствует давящий привкус алкоголя, но упрямо продолжает: — Это Арсений. — Какой… А. — У Позова даже удивления в голосе нет. — Нужно что? У меня четырнадцать пропущенных. — Извини, — Арсений врет, ему не стыдно даже, — можешь адрес подсказать по старой дружбе? Антона. Ну, Шастун который. — Я в курсе, — Позов недовольно ворчит, молчит в трубку — Арсений нетерпеливо стучит по дивану рукой. — Да можешь так не делать? В самое ухо шипит. Позов как будто в голове решает что-то — Арсений слушается и руку с обивки убирает. Не знает, чем еще ее занять, и неловко прячет в карман. Спустя пару коротких секунд, которые ощущаются как настоящая вечность, Арсений сжимает в руке бумажку с адресом. Он поражен настолько, что не может закрыть рот — только комкает бумагу и слушает неприятные короткие гудки из телефона. А Позов, похоже, не удивился совсем — даже не послал в ответ на неожиданный вопрос. И Антон не выглядит смущенным, когда через пятнадцать минут Арсений торчит у него на пороге. — Ты правда меня любишь? — Арсений начинает сходу, даже отдышаться себе не дает — и не пытается скрывать, что до подъезда бежал. Потом несся по лестнице, как будто за ним стая голодных собак, и только под дверью завис — нажал на звонок в последний момент, не давая себе передумать. — Кажется, да. — Прямо любишь или… или… — Арсений невнятно машет рукой, проводит ей у себя над головой и, коротко вздохнув, сжимает в кулак. Вопрос глупый, идиотский даже, но он просто хочет знать. — Меня девчонки задолбали, — Антон смешно пищит, изображая одноклассниц, и Арсений ему загнанно улыбается, — Антон, пошли в кино, Антон, пошли прогуляемся. А мне не надо нихрена, вижу тебя, и все. Всего и сразу хочу, на остальных вообще наплевать. Потом ненавижу себя за это, но когда вижу, — голос Антона дрожит, — сразу вообще все готов сделать, что ты попросишь. — Поцелуешь меня? — от ехидности в голосе Арсений удержаться не может, вычитал где-то, что, если любят, то любят любым — даже если он себя ведет как настоящая задница, и притворяться не планирует. Антон улыбается так по-доброму, буквально подтверждает взглядом все, что говорит. Но в ответ уже привычное: — Не надо. — Вот как, — тянет Арсений. Он вдруг это принимает. Понимает, наконец, что Антон имеет в виду. У него самого не было кризиса ориентации или чего-то подобного, он как-то быстро принял, что женская грудь его не привлекает, а вот мужские задницы — одна конкретная задница, если честно, — очень даже как. Впервые ставит себя на место Антона, и в бесконечный раз мечтает извиниться. Почему-то Арсений уверен, что его извинения не примут, даже если прозвучат они искренне. Они вроде как оба влипли, и Арсений со смешком добавляет: — Я думал, просто вставить мне хочешь. От хриплого «пиздец как хочу» его зрачки возбужденно расширяются. — И въебать и выебать? — Арсений смеется, но без насмешки — по-доброму совсем, хотя, если честно, не до шуток. В ответ получает хмурый взгляд: — Типа того. — Антон. Я… — Арсений хочет сказать — что-то очень важное, но в горле вдруг сохнет, а слова все никак не идут. Он просто смотрит на Антона — такого домашнего, в растянутой футболке, заляпанной кетчупом, с вороньим гнездом на голове. Взглядом облизывает, пытается так передать все, что не может сказать прямо. И улыбается еще, потому что с Антоном тепло. Прокашливается, чтобы собраться с мыслями. — Я принимаю все, что ты пытаешься сказать. Правда. И не буду больше мозолить тебе глаза, если ты правда этого хочешь. — Что, даже издеваться не будешь? — Антон фыркает совсем по-детски — сам же издевается. — Зачем мне это? — Ну, — Антон жмет плечами, — ты же все эти годы специально нарывался. Думал, я не замечу? Я каждый твой шаг уже выучил, репетиторов твоих всех по именам помню. Специально же все делал, я сначала пиздец как с ума сходил, злился, что ты мне прохода не даешь. Потом наплевать как-то стало, думал перестать, когда понял, что я… что ты… В общем, понял все. А ты наоборот сильнее полез. — А ты не думал, — Арсений крадущейся кошкой подходит все ближе, боится спугнуть, когда у него вот-вот все на ладони, — что я тоже что-то понял? И сам хотел быть той самой девочкой, которую за косички дергают? И чтобы это делал тот самый мальчик, потому что на остальных плевать. Останавливается всего в одном шаге, про себя усмехается, что, похоже, начал уважать чужие границы, правда как-то поздно. И смотрит внимательно — гипнотизирует взглядом. — И зачем тебе я? Еще секунда, думает Арсений, и его хваленое самообладание полетит ко всем чертям — он же буквально преподносит себя как открытую книгу, дает увидеть все, что чувствует сам — но его не понимают. Хочет натурально закричать, высказать все, что думает об умственных способностях Антона, потому что сколько можно так тупить? Но все еще уважает. Пытается принять, хотя пока выходит с натяжкой, и Арсений не может удержаться от издевки: — Дрочу одинокими ночами на твой светлый образ. Смеется открыто, когда губы Антона складываются в удивленное «О», а зрачки все расширяются сильнее. Арсений уверен — он может сделать еще шаг, упереться вплотную. И почувствует чужое зарождающееся возбуждение. Довольно хмыкает: — Не ты один тут ходишь неудовлетворенный. От хриплого «расскажи» наступает его очередь удивляться. — Рассказать что? Как я… Неуверенный кивок. — Серьезно? — Арсений как-то зло выдыхает. Специально отходит подальше, потому что Антона он совсем не понимает — и так сильно хочет ему вмазать. А еще сильнее хочет истерично рассмеяться. — Ты тут строишь из себя монастырскую деву, даже дотронуться до меня не можешь. Но хочешь, чтобы я рассказал, как дрочу на тебя? Может, показать еще попросишь? И красноречивый взгляд Арсению на брюки лучше всех ответов. Он мучительно краснеет. — Не надо показывать, — а Шастун тоже весь красный. Стоит, взгляд отводит, и кончик домашней футболки комкает в пальцах. — Просто… расскажи, что ты представляешь, что я делаю, — он мучительно сглатывает, и у Арсения мозги отключаются. Этот кадык буквально создан для бесконечных поцелуев. Он так больше не может. — Раз я не могу… Арсений быстро кивает. Это ощущается как каламбур, стыдно настолько, что Арсений в глаза себе смотреть не может, но от мысли, что Антон услышит все его фантазии, в паху так сладко… Арсений сглатывает. В ушах вдруг шумно, ему мерещатся шаги на лестничной площадке, и он даже оборачивается — пусто. Как будто все его фантазии сейчас могут ожить, даже если Антон продолжит стоять на безопасном расстоянии. Арсений мысленно на что-то решается, не дает себе передумать в последний момент. Не рискует подходить еще ближе — в Антоне не уверен, но за себя он точно не ручается; даже руками машет, чтобы кровь ушла от члена и хоть немного приливалась к мозгу. Стыдно совсем, но он чувствует горячее дыхание Антона у себя на коже, и только это правильно. — Я… — голос хрипит, но Арсений даже не пытается его хоть немного выровнять. Поглубже вдыхает, чтобы восстановить дыхание. — Вот здесь тебя целую, — осторожно чертит пальцами под скулой. И почему-то в этом месте печет. — У тебя щетина мягкая, наверное, об нее тереться приятно. Щекой, — Арсений извивается, лицом скользит по воздуху. В низу живота сворачивается тугой узел, Арсений быстро-быстро моргает, чтобы не сорваться. Продолжает как-то тихо: — Потом опускаюсь ниже, — ведет пальцами поверх футболки, взгляд, который повторяет каждое его движение, ловит напряженно. — Ты худой совсем, кожа нежная, наверное. Поэтому я осторожно целую, прикасаюсь языком и губами, чтобы не оставить на ней синяки. И опускаюсь еще ниже, губами задеваю сосок, слышу, как ты хрипишь мне в ответ. Потом ты меня останавливаешь. Толкаешь к стене, вылизываешь мой рот — знаешь, как мне нравится, и пользуешься этим бессовестно. Ниже скользишь, улыбаешься вот как сейчас — я дергаюсь, пытаюсь прижаться ближе, но у тебя руки крепкие такие, твердо держат за бедра. А стена холодная, и меня снова трясет. Рубашку мою просто рвешь, потому что тебя бесит эти пуговицы расстегивать, и ты говоришь, что так одеваются только пижоны, — они хмыкают одновременно. — Потом ты опускаешься на колени. Арсений сглатывает, но бесполезно — во рту так много слюны, что она буквально плещется наружу, пачкает одежду. — Брюки специально медленно расстегиваешь, слышишь, как я тебя умоляю побыстрее их снять, но ты издеваешься, мстишь за то, что я тебя столько лет выводил. Сразу носом в член вжимаешься, когда все-таки стягиваешь трусы. Дышишь на меня, и как тебе не противно? И смотришь так по-блядски снизу вверх, облизываешься специально, а я стою и ною как сучка, которая мечтает, чтобы ее побыстрее трахнули. Членом тебе в лицо тычусь, ты смеешься и наконец меня касаешься — сразу так развязно языком проводишь, по всей длине, и нас трясет обоих. А ты смакуешь каждое движение, медленно так, заставляешь меня умирать — и взгляд свой не отводишь. Головку сосешь, вылизываешь мой член… Не зря же у тебя такой язык широкий. Последнее Арсений выдыхает со смешком. Ему стыдно настолько, что он мечтает убраться куда-то подальше, но взгляд от Антона отвести не может. Они дышат в такт, заполняют коридор сухим размеренным дыханием. Собственное возбуждение с силой давит на брюки, и, Арсений улыбается: у Шастуна стоит не меньше. Он даже с места сдвинуться не может, раздевает Арсения взглядом — его грудь тяжело вздымается, а лицо почти прозрачно белое. Снизу раздаются торопливые шаги. Арсений думает, что ему снова мерещится, член пульсирует и вот-вот взорвется вулканом, но его хватают за руку и тянут за собой в квартиру. Когда дверь за ними захлопывается, Арсений шумно выдыхает. Он и не заметил, что все это время они разговаривали на пороге открытой двери — так сильно Антон путает все его мысли. — Боишься, что тебя увидят возбужденным рядом с другим парнем? — Арсению стыдно до жути, а еще невозможно хочется уткнуться в член Антона носом — как он представлял в своих фантазиях, только местами меняет. Член у него наверняка горячий, такой же длинный и тонкий — Арсений будет бесконечно проводить по нему языком. — Мои друзья таких пиздят, — Шастун вдруг смеется. Кидает красноречивый взгляд себе между ног — домашние плотные брюки сильно топорщатся, почти трещат по швам. Ситуация в штанах Арсения не лучше. — Отчим пидорасами называет, презрительно так. А мама вздыхает все время, то ли жалеет, то ли ей тоже противно. — А ты тут причем? — Арсений себе ни капли не противоречит — старается успокоить и делает это как может — наконец обнимает. Только после этого сердце перестает стучать крыльями как птица в клетке, а кровь немного приливает к мозгу. Спина Антона в его руках ощущается очень правильно. — Я такой и есть. Пидорас. — Боишься, что тебя твои же покалечат? Антон мотает головой: — Меня не тронут. А вот тебя могут. Арсений поднимается на носки, взглядом упрямо сканирует — Антон смотрит так, что хочется пищать от восторга. На Арсения еще никто так не смотрел. — Ты за меня, что ли, боишься? — переспрашивает неуверенно, и не может удержаться от удивленного вскрика: — Совсем идиот? Антон вдруг ближе наклоняется. Смотрит тепло совсем, и Арсений впервые так сильно хочет ему верить — его правда любят? Правда-правда? И заботятся в какой-то мере, пусть и такой странной. Арсений вдруг готов ради Антона на что угодно, ныряет щекой ему под ладонь, и трется о нее как натуральный кот. Щекотно, Арсений довольно мурлычет. Пальцы у Антона нежные и аккуратные, гладят так осторожно, как хрупкую ценность. Арсений ему правда верит. — Красивый такой, — Антон шепчет восхищенно, и Арсений глаза прикрывает — его выдержки не хватает, чтобы держать этот взгляд. — Тебе не пойдут фингалы. Арсений голос все-таки срывает: — Я скоро уеду, — предательски дрожит, и только рука на щеке чуть-чуть успокаивает, ласкает. — Там все равно найдутся те, кому не понравлюсь я или моя ориентация. Ты не сможешь вечно меня защищать. Не потащишься же следом, с такими-то баллами за ЕГЭ. Лучше жалеть, — Арсений опасно приближает свои губы к губам Антона, выдыхает прямо в них, — о том, что сделал, чем о том, чего нет. Его крепко обнимают, и Арсений растворяется в этом объятии. На следующий день смеется как-то хрипло, когда Антон по-прежнему противно разрывает его домофон. Улыбается — «мы не отменяли наши занятия или я что-то перепутал?». Арсений его пропускает вглубь квартиры, сам достает тапочки из шкафа — дверца все еще немного заедает — и очерчивает взглядом спину. Родная, пиздец. Он хочет поговорить — и правда же, скоро уедет, но он сам себя сожрет, если не расставит, наконец, все точки. Совершенно точно будет сожалеть, потому что таких как Антон не бывает. Он сказочный какой-то, волшебный, Арсений постоянно думает, что спит. Антону все еще неловко на него смотреть, когда Арсений это замечает — сразу прячет глаза в учебник, но, похоже, с кризисом ориентации он как-то сам справляется. Арсений про себя хмыкает — прекрасный из него возлюбленный, набрасывается с порога вместо того, чтобы предложить реальную помощь, — но Антон ни разу его ни в чем не корит. Смотрит все с той же непрекращающейся нежностью, и Арсений задается вопросом, есть ли у нее предел. А еще Антон тупит бесконечно. Арсению, конечно, льстит, когда на него вот так вот западают, слушают с открытым ртом и жадно ловят каждое движение, но первый экзамен уже послезавтра, и они к нему совершенно не готовы. Пока не занят Антоном, Арсений бесконечно прорешивает тестовые упражнения, в книги свои зарывается, и только на этих занятиях немного приходит в себя — рядом с Антоном ни о чем другом думать не может, даже о себе. — Антон, — Арсений злится, когда Шастун снова делает глупую ошибку. Смешной такой, если честно, невнимательный. Арсений надеется, что на экзамене по русскому их посадят в разные классы, иначе у Антона просто никаких шансов — все так же безбожно залипнет. — В слове «вероисповедание» ударение на «е», а не на «а». Я же тебе сто раз объяснял, это надо просто запомнить. — Если я скажу, что у меня сейчас мозг взорвется, ты меня убьешь? — Антон виновато улыбается, и Арсений кивает серьезно — убьет. — Не запоминаю нихрена, в башке уже каша. — Расслабься, ладно? Вот, еще несколько слов, которые надо запомнить, — наклоняется поближе. Больше не сдерживает себя, отсаживаясь на другой конец дивана — знает же, что его и оттуда взглядом достанут, а он сам сойдет с ума от невозможности коснуться. Накрывает руку Антона своей, понимающе сжимает — и улыбается ласково, когда на него так благодарно смотрят. До конца занятий Арсений руку так и не убирает. Не замечает совсем, и его ни разу не одергивают. Только провожая Антона в коридоре и заботливо подавая ему поясную сумку с вешалки, Арсений отстраненно замечает, что чего-то не хватает. Его целуют в щеку. Арсений буквально вопит. — Спасибо, — Антон тепло улыбается. — За то, что возишься со мной. И вообще… спасибо. Арсений хочет спросить, за что, но по глазам Антона видит, что тому достаточно. Может, он и правда помогает как-то незаметно для себя, Антону явно легче, и от этого душа поет. — Всегда пожалуйста, — Арсений перехватывает ладонь пальцами — пока ее не убрали. Гладит осторожно, жмется к ней щекой. Ему так хорошо, наверное, в последний раз что-то похожее он чувствовал, когда Антон сказал, что любит. И вот за этот взгляд напротив — Арсений уверен — он может полюбить его в ответ. Готов прямо сейчас. Обе руки Арсений опускает вниз, переплетает их пальцы. Улыбается расслабленно и уже не помнит, когда вообще мог в Антоне сомневаться. Когда он рядом, все в порядке.***
Первый экзамен Арсений сдает без проблем. Русский для него самый легкий, к нему и готовиться особо не пришлось — вполне хватило занятий с Антоном, где он еще раз повторил все сложные моменты: ударения дурацкие, миллион исключений, и беззастенчиво купался в чужом нежном взгляде. Арсений покидает аудиторию самым первым, чувствует странную легкость, но все равно выдыхает — как будто камень с души. На выходные он сбегает с Сережей на дачу, чтобы немного отвлечься. У родителей Сережи небольшой домик прямо на берегу мелкой речки, в самом центре Арсению примерно по макушку, но купаться лезет все равно. Они плавают наперегонки, Сережа дразнится, лезет Арсению на плечи, и полностью уходит под воду. Арсений смешно фыркает, Сережа ржет так заразительно, что Арсений еще сильнее заливается, брызгает в него водой. А в голове фейерверк натуральный — Арсений, похоже, на Шастуна реально запал. Смешно — Арсений довольно жмурится под заходящим солнцем, когда они с Сережей сохнут на траве — в речке этой утонуть не смог, хоть она и мелкая совсем, а в Антоне — как-то безвозвратно. Этот день явно станет для него одним из самых счастливых. На следующий день Арсений безбожно чихает. Носом хлюпает, трет покрасневшие глаза; едва досиживает до конца консультации перед вторым экзаменом. И натурально пищит, когда на перемене его зажимают у стены. — Отпусти, — Арсений вырывается. Смотрит так вызывающе, в груди что-то настойчиво стучит — так знакомо все, как из прошлой жизни; Арсений в восторге. Ерзает, пытается скинуть с себя руки, которые запястья держат над головой. Без стеснения вжимается в чужие бедра — и его не отталкивают, ему улыбаются в ответ. — Ты невозможный просто. Арсений чихает. — Заболел, что ли? — взгляд Антона быстро меняется с игривого на взволнованный. И боже, уберите кто-нибудь Арсения отсюда — он скоро разревется как девчонка. Его придирчиво осматривают, недовольно цокают — он в одной футболке, на дворе июнь. И без раздумий стягивают через голову толстовку, уверенно суют в руки. Антон без своей толстовки странно беззащитный, с открытыми руками Арсений видит его только у себя в квартире — в школе ни разу. А еще растрепанный, взъерошенный как воробей. Арсений в эту кофту без раздумий залезает. Она сильно велика, хотя они примерно одного роста, но Арсений настолько огромные вещи не носит. Но вот толстовку Антона готов хоть каждый день таскать — она мягкая совсем и пахнет так, что крышу сносит. Антон к нему прижимается и усиливает этот запах. Арсений вдыхает как сумасшедший, довольно щурится, и в голове всего одна мысль: — А кошка твоя где? — Антон удивленно моргает. Отстраняется слегка, чтобы посмотреть в глаза. — Ну, когда я приходил. — В комнате запер, — ему хмыкают в ответ. — Позов тебя сразу сдал. Арсений согласно кивает, думает, что как-нибудь расспросит об этом поподробнее. Но явно не сейчас, когда руки Антона так приятно под его одеждой, осторожно гладят, а над ухом осторожно дышат. Арсений растворяется в Антоне и уверен — он полюбит его прямо сейчас. Он с сожалением отстраняется, когда телефон противно звенит — Сережа его потерял, они договорились сразу после консультации объесться мороженым. Толстовку возвращает, и уже ничуть не удивляется, что делает это не для себя. Не боится, что его заметят в чужой кофте — ради Антона, за него переживает.***
Свой идеальный выпускной Арсений как-то так и представлял. В шикарном костюме, за который пришлось месяц мыть за Аней посуду, чтобы сестра сжалилась и подкинула примерно половину — на такой костюм Арсению бы пришлось без выходных работать несколько недель. Волосы на первый взгляд уложены небрежно, вьются мягкими кольцами в районе лба, и только сам Арсений — и еще родители с Аней — знают, что он торчал у зеркала добрых сорок минут, фиксируя их лаком и бесконечно меняя пробор. А еще впервые приходит в очках, и на любимого мужчину — Арсений понимает это так отчетливо — смотрит, уже не скрываясь. Не перестает улыбаться, когда то и дело находит Антона взглядом в толпе. Ему даже стараться не нужно, Антон как магнит — Арсений поворачивает голову за ним следом, даже не успевая подумать. Открыто любуется, на губах улыбка восхищения, и он примерно видит, каким глупым выглядит со стороны — примерно так же Антон смотрит на него. За весь вечер они перебрасываются всего парой слов — коротким «привет» и хриплым «выглядишь пиздец», сказанным синхронно. Арсений отстраненно слушает директора, его долго не отпускают со сцены как единственного золотого медалиста и стобальника по двум предметам, и крепко сжимает корочку аттестата в руке. Не верится, что все закончилось; медаль приятно жжет в руке, Арсений заслужил: полопавшиеся капилляры, мешки под глазами и вид заебанный настолько, что ему бы проспать до осени. Но Антон ему тепло улыбается, и на остальное плевать. Слава богу, на Антоне не тот ужас с последнего звонка — уверен, если его снова попросят рассказать об эротических фантазиях, там совершенно очевидно будет этот темно-синий костюм. В обычном черном пиджаке, классической белой рубашке и обыкновенных брюках Антон выглядит ничуть не хуже, только сильно старше — Арсений так явно им любуется, что взгляд с противоположного конца зала все никак не может оборваться. Он перемещается ближе к сцене, чтобы лично поблагодарить классного руководителя за все годы, что он отучился в этой школе — и все еще смотрит. Когда берет в руки первый — и единственный за вечер — бокал шампанского, его глазами раздевают. Арсений ежится — повсюду мурашки. Сережа эти переглядки, очевидно, замечает. Арсению немного стыдно — он так и не признался лучшему другу и ту выходку после последнего звонка Сережа все еще считает глупой шуткой. Хотя, может, уже нет — смотрит так внимательно, переводит удивленный взгляд то на Арсения, то на Антона, что-то в голове подсчитывает. Но вслух ничего не комментирует, и уже за это Арсений ему благодарен. Все-таки, он не ошибся в лучшем друге: тот всегда поддержит. Пиздюлей надает после официальной части, но не отвернется — в этом Арсений уверен. Они снова планируют всем классом поездку за город. На этот раз организованную, с оплаченным коттеджем подальше от взрослых, специально для которых забронирован ресторан в центре города. Учителя, конечно, пытались их отговорить — как же так, нарушение традиций выпускных. Но, как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку, поэтому параллель одиннадцатых классов с разрешения родителей, из кармана которых этот банкет и оплачивается, шумно выбирает загородный дом, куда поместятся почти пятьдесят человек. В этот раз Арсений даже не думает, стоит ли ехать — у него на эту поездку особые планы. — Объяснить ничего не хочешь? — Сережа все-таки припирает его к стенке, когда они выходят на улицу. Арсений недовольно фыркает, когда мама, перед тем как ехать в ресторан, совсем по-детски целует его в макушку, и клянется слишком сильно не напиваться. Вести себя прилично не обещает и надеется, что мама его широкую улыбку не видит. — Я зайду переодеться? — Арсений невинно улыбается и хлопает глазами, когда родители садятся в такси. — Жалко такой костюм портить. Сережа смотрит взглядом «ты дебил?». — Что происходит между тобой и… — Можно тебя проводить? Арсений хищно оборачивается. Знал же, что Антон где-то рядом, его запах буквально повсюду, но все равно от неожиданности подскакивает, впечатывается в чужую грудь в классическом черном пиджаке. Загнанно дышит — и сходит с ума; от близости Антона, вблизи он выглядит еще шикарнее, течет слюна. Арсений быстро кивает, сбивчиво извиняется перед Сережей, который вдруг понимающе хмыкает. — На месте пересечемся, ага? — Арсений машет, уже стоя спиной. — Займи мне, — короткий взгляд на Антона, — нам местечко получше, ладно? До дома Арсения они добираются минут сорок. Там меньше двух километров, но всю дорогу они балуются как шумные дети — толкаются, кричат наперебой; шастова улыбка светит ярче фонарей, которых в этой части улицы вечно не хватает. Родители Арсения уже в ресторане, Аня по этому поводу свинтила на ночевку к подруге, и в квартире никого больше нет. До комнаты Арсений летит, впервые не разувается — пытается стянуть классические брюки прямо через туфли, и громко смеется, когда путается в штанинах и позорно летит на пол. Подняться ему помогают. Арсений вдруг странно нервничает, телефон из рук не выпускает — проверяет, сколько времени осталось, чтобы успеть на последнюю ночную электричку до коттеджа: от станции всего десять минут пешком, он смотрел по карте, и может, получится все это время нагло держать Антона за руку. — Я переоденусь только, — в голове непрошенные мысли, — ты прямо так поедешь? Антон нагло прется за ним в комнату — он здесь впервые и рассматривает с интересом. Еще почему-то так внимательно смотрит на впервые не заправленную кровать — Арсений мучительно краснеет. Он не силен в красивых словах и не знает, что нужно говорить, чтобы унять бешено стучащее сердце и скрыть нервозность. Берется за единственное, что так хорошо дается — снова дразнится. Не заставляет Антона отвернуться, поворачивается так, чтобы каждое движение было отчетливо видно. Рубашку расстегивает мучительно медленно, каждую пуговицу аккуратно поддевает, чтобы не оторвать — он оказался прав, Антона это бесит. От него не могут оторвать нетерпеливый взгляд. Арсений вызывающе улыбается, когда с пуговицами покончено. Оставляет рубашку висеть на плечах; в голове звучит какая-то мелодия, и Арсений начинает плавно двигаться. Покачивает бедрами — и вжикает молнией на брюках, краснеет невозможно, но заставляет пальцы продолжать. Когда ладонь ложится на ремень, его слабо трясет, но он уверенно продолжает играть, раскрывает пряжку. Его с ног сшибает — натурально, под раздевающим взглядом Антона, и буквально, когда толкают к стене. Он прикладывается головой о книжный шкаф, но даже не протестует — на него смотрят бешено, горячими руками стягивают с плеч рубашку; Антон даже не смущается, похоже. Хрипит, бесконечно трогает везде, где может дотянуться, и Арсений просто плавится, сам тянет руку ниже, кладет поверх расстегнутой ширинки. Его член грубо мнут через брюки, проводят пальцами по всей длине; Арсений громко стонет, кусается — плечо Антона так удобно напротив. Когда влажный язык касается шеи, Арсения натурально подбрасывает. В мозгу вдруг плавится, в штанах невозможно тесно, и он нетерпеливо ерзает, пытаясь сильнее прижаться к руке. Поцелуй на шее, за ухом, на ключице; от каждого движения штормит. Рука Антона двигается все настойчивее, но клетку в виде тесных брюк все никак не решается преодолеть. Арсений хнычет, крутит бедрами, ему бесконечно мало — Антон, чуть шипя, за ключицу кусает. На нежной коже с утра появится огромный след, Арсений скулит и нетерпеливо сдвигает голову ниже, вжимает в правый сосок. Ему горячо так, что пиздец, язык у Антона шершавый, точно кошачий, лижет широкими мазками, оставляя влажные следы по всей груди. Арсений путается в непрерывных всхлипах, губы Антона повсюду — лижут сосок, пока рука выкручивает пальцами второй, потом на шее, снова горячо и влажно. И, наконец, на губах. Перед поцелуем Антон замирает — смотрит вопросительно, как будто серьезно верит, что ему могут отказать. Арсений еще раз дергает бедрами, сильнее ластится под настойчивую руку, и притягивает Антона за голову, вжимает в себя. — Ты пиздец, — Арсений шепчет бессвязно, ловит губы, которые все время ускользают — с губ на подбородок, скулы, шею; целуют беспорядочно и влажно, всюду оставляют мокрые следы. Свободная рука Антона по-хозяйски ложится на арсову задницу, нетерпеливо мнет — Арсений подается тазом навстречу, еще ближе, и от прикосновения со всех сторон его дико плющит. А еще невозможно хочется кончить, но он ждет — дождется, пока с него, наконец, сдернут штаны. А потом Антон снова целует. Невесомо совсем и так мягко, аккуратно захватывает губы — Арсений так сильно дрожит, что по всему городу впору объявлять сильнейшее землетрясение. Обхватывает шею руками, отчаянно цепляется; он никуда Антона не отпустит. Бесстыдно тычет языком в чужой рот, цепляет антонов язык — шумно дышит ему в губы, пытается забрать себе его дыхание, чтобы не свалиться замертво. Это его первый настоящий поцелуй — Арсений мысленно вопит. Пусть и грязный, в наполовину стянутых штанах и скинутой нахрен рубашке, но правильный такой, что Арсений не скоро (если сможет вообще) когда-нибудь такое повторит. Спина Антона горит, Арсений натурально обжигается, когда пытается стащить его рубашку — совсем мокрую от пота, и пальцы к голой коже приклеиваются. Антона он снова целует, уже не скрываясь, стонет прямо в рот — в отместку за мучение в районе члена, отвратительно смеясь, кусает за нос. В ответ ему тепло смеются. Антон вдруг отстраняется, дышит так тяжело — и, о боги, Арсений готов кончить вот прямо сейчас — опускается перед ним на колени. У Арсения зрачки по пять рублей, дыхание все никак не может прийти в норму; руки дрожат, и почему Антон выглядит таким спокойным? Улыбается расслабленно, не облизывается разве что. Он что собирается… Арсений мучительно стонет, даже руку прикусывает, впивается зубами в нежную кожу и с силой зажимает кость. Это пиздец. Ему башню рвет конкретно, ноги разъезжаются в разные стороны. Арсений ползет вниз, скользит по дверце шкафа — Антон смотрит на него как довольный кот. Шумно дышит в приоткрытую ширинку. От его дыхания член пульсирует сильнее, Арсений воет натурально — так сильно хочет, чтобы с него побыстрее стянули трусы. Он всю жизнь был моралистом и даже нормальный поцелуй представлял не раньше третьего свидания (то неудачное — не в счет) — и сам вжимает голову Антона в свой член, когда тот осторожно языком проводит прямо через ткань. Об него развязно трутся. Арсений хнычет, не сдерживаясь, пальцами зарывается в кудрявые волосы и жмется так сильно, что Антон вот-вот задохнется. Наплевать совсем, Арсений дико хочет кончить, но его специально дразнят: на член через трусы шутливо дуют, прижимаются к нему щекой и продолжают шумно дышать, спрятав нос в районе широкой резинки. И ему сносит голову от мысли, что Антон при всей своей несдержанности мягкий настолько, что у Арсения отказывают ноги. Его хватают дерзко, снова грубо трут член через трусы; над ним продолжают издеваться, но при этом крепко держат — не дают соскользнуть до самого пола. — Антон, пожалуйста, — Арсений уже без понятия, о чем именно просит — в голове каша настоящая, утягивает в бесконечное болото. Хочет, чтобы до него дотронулись — кожа к коже, а вторая рука грубо мяла ягодицу. Он двигает тазом во все стороны, от возбуждающих касаний уходит, но Антон движется руками вслед за ним. Дразнит так, что снова хочется его поцеловать. Когда трусы с него снимают, Арсений натурально орет. Скорее, воет волком, потому что гребаный Шастун не оставляет себе времени на размышления и проводит сразу языком по всей длине. Брать сразу в рот не спешит, мучительно дразнит, превращает в вязкое желе. Арсений не может ответить, как именно ему нравится, как он представляет это в мыслях — в горле хрипит, он долго и надсадно кашляет, но Антон все делает без подсказок. Лижет широко и развязно, его язык буквально создавали специально под арсов член; он на него ложится так приятно, невозможно согревает. Арсений уже путается, кто кого. Когда во рту оказывается напряженная головка, Арсений не может кричать — только скулит по-дурацки, головой бьется о стену и кудри Антона так сильно тянет, почти насаживает на свой член — умоляет, чтобы взяли глубже. Антон осторожничает, не принимает сразу на всю длину — открывает рот шире, осторожно пропускает до горла, насколько позволяет рвотный рефлекс. И смотрит прямо в глаза, снизу вверх. Арсений хрипит. — Да-а, — его слышно, кажется, из другой части города. Волосы Антона на пальцы натягивает, прижимает еще ближе — Антон кашляет, но отстраниться не пытается. Сосет так, как будто всю жизнь это делал — принимает максимально, насколько возможно, жаркими губами обнимает ближе к основанию и лижет языком изнутри. Для первого раза много — слишком много, ноги не слушаются; от руки Антона, которая с силой давит на его бедро — единственное, что держит на месте, — к утру останется синяк. Арсений кончит сейчас, дрожащими пальцами фиксирует голову Антона на месте — резко тычется одной головкой, мажет ей по губам, избегает толкаться глубже, чтобы не навредить. Ему нужна еще секунда, всего одна — он стонет разочарованно, когда Антон с пошлым хлюпом отстраняется. — Может, не поедем никуда? Его голос хриплый, тихий невозможно — Арсений без понятия, как разбирает хоть слово через невозможный шум в ушах. Он сейчас вообще на все согласен, и мозг, и сердце кричат об одном — в Антоне хочет раствориться. — Стоять не могу, — смеется чуть истерично. Антон смотрит внимательно, вжимает в стену уже обеими руками. — На кровать давай. — По-пидорски как-то, — Антон отнекивается со смешком, в сторону кровати неуверенно косится, как будто она злейший враг. Руки чуть сдвигает и уже открыто лапает Арсения за зад — действительно, по-пидорски. — Может лучше… — Двигай давай, — ноги не слушаются, но Арсений каким-то чудом умудряется Антона подвинуть. Стоять правда сложно, на Антона он буквально падает — висит на заботливо протянутых руках лианой. В ухо шепчет, чтобы его на кровать положили. — Тебе же еще спать в ней потом, — Антон слабо шепчет, прижимает к себе — гладит по вспотевшей спине; после неприятно царапающей ручки шкафа его пальцы ощущаются так мягко. — Да блять, — Арсений глаза закатывает — сомневается, что в темноте их видно, но вкладывает силу в голос. Надеется, и так понятно, что он хочет дальше — и больше, этих рук невозможно мало. Руки бессовестно перемещает на задницу Антона, когда ноги приобретают некую устойчивость и могут находиться на полу без посторонней помощи. Щекой трется о колючую щетину, ловит короткий поцелуй в ухо — Антон в его руках плавится, Арсений хмыкает довольно: он тоже любит поиграть. И на кровать роняет Антона без особых возражений. Сразу утягивает в бесконечный поцелуй, руки Антона снова на его спине — гладят, давят, пальцами сжимают ягодицы. Лежа сверху, чувствует себя беззащитно, мычит прямо в губы — Антон точно послан ему кем-то сверху, потому что понимает он без слов. Перекатывает под себя, зажимает со всех сторон длиннющим телом; ногами пытается расправиться с повисшими в районе щиколоток брюками. Арсений в поцелуй смеется, но активно помогает. Антон в одних трусах, тогда как сам Арсений перед ним уже полностью голый, но не чувствует себя неуютно — его взглядом буквально съедают. Антон осматривает его тело жадно, с таким восхищением; приподнимается на руках, чтобы открыть себе лучший доступ. Арсению по-прежнему мало, он снова тащит на себя, путается пальцами в кудрях, откидывает шею, когда ее касается горячий язык. Какие-то узоры чертит, дико лижет — всасывает нежную кожу и едва заметно прикусывает. Пиздец как хорошо. Арсений вдруг решается — сам же говорил, что лучше сделать и потом жалеть, чем потом себя всю жизнь корить за упущенную возможность. Осторожно стучит по плечу, чтобы голова Антона зависла прямо над его, смотрит в глаза — и шепчет куда-то в лицо: — Пиздец хочу тебя. Антон стонет громко, даже в темноте Арсений видит, как его лицо горит — Антон прячет его в арсовой шее, беззащитно утыкается и холодит мурашками по коже. Плевать, что в тумбочке только смазка для вечерней дрочки, презервативов нет — Арсений не покупал их ни разу и даже без понятия, какой ему нужен размер, — но это последнее, что вообще в голове появляется. Ему с Антоном странно хорошо, никакая мастурбация с реальным человеком не сравнится: потому что все его движения знакомые, привычные уже — нетерпеливо стягивает с Антона трусы. — Ты уверен, что… — Антон от его шеи отрывается — смотрит так внимательно. Арсений серьезно кивает, на сомнения нет сил совершенно. — Въебать и выебать, помнишь? — Арсений смеется чуть нервно, но волосы Антона из пальцев не выпускает. — Только без «въебать». Антон долго его разглядывает, пытается что-то увидеть в глазах, но Арсений без подсказок знает, что там. Доверие невозможное, привязанность — может, уже любовь, но он не уверен до конца. — Ты знаешь, как… — Антон выгибает бровь, с опаской косится на собственный член — Арсений снова закатывает глаза, пытаясь внушить сердцу, чтобы не билось так быстро. — Пальцами, Антон, — выходит даже с насмешкой, хотя Арсений боится так, что губу прокусывает до крови — но ни за что в этом не признается. Антон, конечно, понимает, когда снова лезет целоваться. Ранку обводит нежно языком, кровь слизывает; становится спокойнее. Его пытаются перевернуть, но Арсений вяло протестует. — Смотри мне в глаза, ладно? Ему кивают серьезно. Арсений примерно знает, что и куда — зря что ли столько порно смотрел? Даже пальцы в себя как-то совал, представляя, что это руки Антона его мучительно долго растягивают. Но все было не то, жалкий суррогат, от которого и возбуждения особо не было — так, пальцы на ногах слегка поджимались. Но Антон явно нервничает, губы облизывает беспрерывно — и смотрит беспомощно. Арсений ему улыбается расслабленно, одной ладонью за руку хватает — и переплетает их пальцы. Слава богу, тумбочка совсем рядом и не нужно вставать, чтобы до нее дотянуться. — Держи, — наполовину пустой флакончик с лубрикантом Арсений сует Антону в свободную руку. До последнего храбрится, хотя голос предательски дрожит. — Сам разберешься или показать? Антон в отместку кусает его за губу. С крышкой возится мучительно долго, льет на пальцы — и так же долго растирает, чтобы согреть. Значит точно не соврал, что представлял это десятки раз — прекрасно знает, как ощущения приятнее. От мысли, что с тем же усердием, с каким записывал лекции под диктовку Арсения, он мог делать конспекты по порно, пальцы ног поджимаются. Арсений ерзает нетерпеливо, потому что Шастун уж слишком долго там возится, но больше никак не торопит: не он один тут собирается лишиться девственности. Когда липкий палец осторожно жмет на сфинктер, Арсения на кровати подбрасывает. Он шумно выдыхает, но губу прикусывает — не хочет отвлекать, пока Антон в такой близости от самой важной части его тела. Тугие мышцы аккуратно разминают, мягко массируют, Арсений закрывает глаза, но не может не смотреть — взглядом постоянно возвращается. Первый палец проникает очень медленно, замирает на каждом миллиметре — Антон на Арсения протяжно смотрит, ловит любое изменение его лица и продолжает только после слабого кивка. Немного неприятно, но не больно; Арсений шире раздвигает ноги, чтобы было удобнее. Когда Антон робко предлагает подложить под зад подушку, почти кричит — Антон правда готовился, Арсений как всегда оказывается прав. Но не до насмешек совсем, не до торжествующего «я же говорил», когда внутри него скользит чужой палец. Почти свободно проникает до конца и выходит наружу, не чувствуя ответного сопротивления. Арсений хочет побыстрее, ерзает предвкушающе от мысли, что через несколько минут на месте пальца будет член — сильнее насаживается, показывает, что ему не больно и шепчет «еще». Второй палец проходит труднее, Антон двигает им осторожно, как будто на месте Арсения фарфоровая ваза. Но ему тоже невтерпеж — Арсений слышит напряженные вдохи, слабый скулеж, и позволяет пальцу войти полностью. Когда Антон двигает двумя вполне свободно, Арсений свободной рукой — второй продолжает сжимать антонову ладонь — подтягивает к кольцу мышц третий палец. Воет белугой, когда крайняя фаланга утыкается в простату: Антон дергается вместе с ним, но не может удержаться от расслабленной улыбки. — Все, хватит, давай ты. — Арсений елозит по кровати, подушка постоянно уезжает вбок, но с пальцев не соскальзывает — выгибается так, чтобы при каждом ударе насаживаться четко простатой. По телу искры натуральные, в глазах темно; плечи Антона он находит вслепую и царапает, когда уже не может сдерживаться. Все-таки опасное занятие этот ваш секс — Арсений вдруг думает, не потому ли в одиннадцатом классе Сережа вдруг перестает носить открытые кофты. Он громко смеется. — Нормально? — Антон обеспокоенно смотрит в глаза. Арсений кивает, смаргивает непрошенные слезы — не замечает даже, как становится пустым и пальцы из него выходят. — Да, да, — Арсений почему-то остановиться не может, наверное, так проявляется стресс. — Вспомнил, как Сережа… — Ты серьезно, блин? — Антон противно фыркает, и Арсений мысленно с ним соглашается — не до Сережи совсем. — Ты точно уверен, что… — Да. — Арсений кивает серьезно. Никогда еще он не был уверен в чем-то так же сильно, как сейчас. Он хочет полностью принадлежать Антону — за дурацкое клише бульварного романа будет себя корить сильно позже. — Трахни меня уже, наконец. Антон смотрит неуверенно — снова целует, тягуче медленно; Арсений плавится. Рукой гладит напряженный член, она по-прежнему испачкана в смазке, и Антон скользит легко. Эрекция не спала ни на миллиметр, Арсений наощупь возвращает подушку на место, чуть приподнимая таз. Не боится совсем, хотя прекрасно понимает, что член — ни разу не пальцы и будет гораздо больнее. Но это же Антон — проводит языком по его щеке — с ним не страшно совсем. — Давай. Антон кивает, зачем-то поправляет подушку и нависает над Арсением всем телом. Держит обещание и смотрит прямо в глаза — в его взгляде можно раствориться. Свободной рукой выливает лубрикант себе на член — почти все, что было в баночке, двигает рукой несколько раз и едва слышно стонет в арсовы губы. Арсений эти вздохи ловит — в ответ посылает воздушный поцелуй. — Спасибо. Арсений без понятия, за что на этот раз; задерживает дыхание, когда на сфинктер осторожно давит головка члена. Она чуть шире сложенных пальцев, но горячая настолько, что мышцы под ней плавятся, как будто сами расступаются. Антон никуда не торопится, каждое движение контролирует — чтобы не сорваться, не переборщить; Арсений первым разрывает зрительный контакт, откидывает голову назад: какой-то невозможно темный потолок. Он сквозь зубы шипит, когда давление усиливается, Антон осторожно погружается еще на пару миллиметров — не двигается резко, скользит плавно. Реакцию прекрасно понимает по рукам Арсения, которые расслабленно лежат вдоль тела на кровати. Еще немного — Арсений вздрагивает, но упрямо заставляет себя не зажиматься. Антон проводит носом ему по груди и оставляет влажный поцелуй возле соска — но в рот не берет, ощущения не перебивает; позволяет чувствовать все каждой черточкой. — Эй, — Арсений открывает глаза — даже не заметил, как они закрылись, — когда шею колет от чужой щетины, а губы пытаются настойчиво поцеловать. Отвечает вяло, никуда больше не торопится и позволяет медленно себя ласкать, едва заметно шевеля языком. — Почти все, потерпи. Арсений слабо кивает. Член у Антона какой-то огромный, все никак не входит до конца. Арсений морщится, но взгляд упрямо держит, когда Антон поцелуй разрывает — только дышит прямо в губы. Вот сейчас больно как раз, но руки у Антона нежные, гладят пресс, невидимые складки распрямляют. Антон губу прикусывает, жмурится — и толкается до самого конца. Арсения выгибает дугой на кровати, он морщится; из глаз брызгают непрошенные слезы. Больно так, его как будто разрывают пополам. Задница горит, когда Антон осторожно двигается в обратном направлении, зубы стискивает так, что слышно, как они скрипят. И снова толкается вперед, дышит совсем рвано — сорвется вот-вот. Арсений явно мазохист, но он готов ему позволить делать что угодно. Ласка у Антона нежная — пальцы невесомо мажут по шее, Арсению щекотно, но эрекция заметно спадает. Он кисло улыбается, плечи Антона держит сильно, чтобы совсем не упасть назад: впивается в них ногтями, когда Антон меняет угол и задевает, наконец, простату. — Мф-р-х — Арсений скулит — или плачет, руки свои не контролирует — в мягкую кожу ногти входят легко, оставляют глубокие ранки. Антон не морщится даже, активно двигается, не выходя до конца — тычется одной головкой, попадая по простате снова и снова. Арсений громко стонет. — Пиздец. И Антону крышу сносит — видит, что боль уже второстепенна, арсов член повторно набухает. И сдерживать себя перестает, входит широкими мазками, толкается так, что Арсений за него хватается крепко, чтобы его не снесло волной. Становится пиздец как горячо, а еще очень мало — Арсений мышцы сжимает, чтобы почувствовать сильнее, сам насаживается до конца, и из глаз Антона брызжут слезы. Его тянут на себя за бедра, в этом районе больно — синяки уже расцветают, но Арсений удовлетворенно подмахивает, позволяет крутить собой, как удобно Антону — чуть выше и немного вбок. Подушка эта мерзкая все время куда-то уползает, Арсений держит ее пальцами одной руки, второй накручивает волосы Антона — некоторые прядки едва не вырывает от усердия. Лицо Антона вдруг снова напротив. Арсений как пустынный путешественник, не видевший воды примерно месяц, тянется к его губам — целует жадно, пытается весь воздух высосать. Ему отвечают податливо, толчки ускоряются, становятся короче — Антон уже едва выходит до конца. — Я тебя люблю, — Антон бессвязно шепчет, повторяет это кучу раз, и обязательно глаза в глаза. Кусает за ухом, когда совсем не может сдержаться, а после невозможно долго гладит это место носом. Он кончает первым, приторно шепча Арсению на ухо всякий бред. Арсений уверен, что признания в любви во время секса — всегда сказанная на эмоциях ложь. Но Антону безоговорочно верит — когда из него выходят осторожно, хлюпая спермой, когда расслабленно мажут носом по ключицам, а рука, по-прежнему липкая и вязкая, уверенно ложится на член. Дрочит быстро и резко, без прежней нежности. Арсений смотрит Антону в глаза, видит в них такую невозможную привязанность, что сам поверить не может, что такое вообще реально. Когда его успокаивающе гладят после оргазма, каждую мышцу обводят нежно, избегая синяков — верит сильнее. Он кончает со слепой уверенностью, что любит в ответ.***
С утра на телефоне Арсения больше двадцати пропущенных от Сережи. Его резко подбрасывает на кровати, он осторожно прислушивается, есть ли за стеной шаги — там тихо, или Арсений просто обманывает себя, но до последнего надеется, что родители по-прежнему в ресторане. Он им планирует признаться — но не так, голым в кровати рядом с посторонним парнем. Вчерашнее наваждение отступает, Арсений весь липкий и потный, рядом валяется не до конца опустошенный флакончик с лубрикантом — вытекает прямо на кровать. Антон спит рядом, и Арсений выдыхает — он здесь. Антон смешно сопит во сне, нос так мило морщит — шторы они не задернули, и в комнату настойчиво стучится дневной свет. Арсений пошевелиться боится — вдруг он дернется и это все окажется обычным сном? Но нет, его буквально прошибает током, когда Антон неаккуратно двигает ногой — задевает Арсения, и мышцы во всем теле болят. Арсений морщится — нахрена в теле человека столько мышц, если о существовании большинства он узнает только во время секса? Но, превозмогая боль, ложится прямо на Антона — так от него точно никуда не денутся. Антон фыркает, когда ему в лицо лезут волосы. Что-то вяло бормочет, и Арсений гладит его по спине, невесомо целует в макушку. Его охватывает невозможная нежность, он даже не подозревает, что способен на что-то такое — на Антона просто смотрит и едва не засыпает, разморенный негой. Чуть приходит в себя, когда Антон слабо шевелится. Притворяться тоже спящим — глупо, и Арсений, прикрыв рот рукой — зубы он еще не чистил, — осторожно шепчет: — Привет. — Привет. — Антон отзывается растерянно, оглядывает комнату — взгляд у него шальной, как будто он не только что проснулся, а безбожно пил всю ночь. На всякий случай Арсений его крепче обнимает. — Ты как? — Вроде это я должен спрашивать, — Антон хмыкает, ведет ладонью по ноге Арсения, которая призывно лежит поверх одеяла. Его взгляд сразу превращается в серьезный, когда он натыкается на влажное пятно. — Это… — Смазку забыли закрыть, — Арсений перебивает без зазрения совести. Еще не хватало, чтобы Антон тут разревелся — и так ведь не решался до последнего, но сам Арсений явно не жалеет. Может, даже решит повторить — когда-нибудь через неделю, когда тело перестанет так болеть. — Родители, вроде, еще не пришли. Антон неуверенно кивает. Тычется губами в воздух как слепой котенок, но Арсений уверенно отворачивается — никаких поцелуев, пока оба не почистят зубы. Негигиенично это, и своего дыхания после сна немного стесняется. — Только не убегай, ладно? — на Антона снова ложится, выбирает безопасный участок — оставляет робкие поцелуи по всей спине. Так не надо прикрывать губы ладонью и антонова лица не видно — Арсений не готов увидеть на нем сожаление. — Боишься? — пальцы на лодыжке замирают, Арсению даже не нужно видеть ответный кивок в подтверждение. — Тогда давай бояться вместе, потому что я тоже без понятия, что делать дальше. А вместе как-то полегче? И все-таки дает себя поцеловать, когда Антон осторожно тянет за шею. Следующие две недели пролетают как в тумане. Арсений врет родителям, что ночует у Сережи, а сам бесконечно торчит у Антона. Сережа больше не звонит, в то утро после выпускного Арсений отправляет ему кучу смс с извинениями и короткое «потом все объясню», но в сообщениях исправно уточняют, когда они уже увидятся — приемная комиссия закрывается через четыре дня. Арсений даже не думает об этом, поступление в Питер, которым он грезил последние несколько лет, маячит где-то в воздухе, но Арсений раздраженно от него отмахивается: какая разница, что будет после, если сейчас его так сладко целуют? Вжимают буквально в любую поверхность в квартире Антона, родители которого почти все время на даче. Взглядом раздевают, руками гладят везде, где могут дотянуться. Арсений думает, что на новый секс с проникновением решится не скоро, но забывает об этом уже через два дня, когда Антон впервые его приглашает к себе. Поит собственноручно сваренным кофе, хотя сам из напитков признает только черный чай, усаживает к себе на колени и последнюю булочку с маком они едят как в «Леди и бродяге» — одновременно откусывая с разных сторон. Рядом с Антоном вообще сложно держать себя в руках — а руки не на чем угодно, что принадлежит Антону: плечах, спине, упругой заднице. Он сходит с ума, когда Антона можно трогать постоянно, вечно лезет целоваться: Антон смеется, что удивительно, как Арсений столько месяцев держался и не набросился сразу, как впервые почувствовал эрекцию Антона в школьной раздевалке. Арсений своей выдержкой гордится — вызывающе задирает нос, смотрит надменно; и сразу сдается, когда Антон мягко на него смотрит. Первым лезет в руки, трется, как кот. Сережа всего один раз звонит — Арсений отвечает случайно, руки Антона у него в штанах, а он сам неаккуратно развалился на столе. Даже не понимает, что вцепился в телефон — недоуменно моргает, когда вдруг слышит отборный мат на всю кухню. Ставит на громкую связь, потому что ничего не сможет удержать в руках. Сережа на него орет: — Ты где?! — Трахаюсь с Шастуном, — даже не врет — Антон упрямо стягивает его штаны до щиколоток, специально зависает губами рядом с членом — и дует на него так издевательски. Арсений стоном задыхается. — Да еб твою налево! — от крика Сережи лопаются барабанные перепонки. — Мне твоя мать весь телефон оборвала, спрашивает, где ты, а я вообще хуй знает, что ей сказать! — Скажи, что я в душе-е, — Арсений протяжно стонет. Антон издевается над ним — вбирает член наполовину, специально в тот момент, когда он говорит. — Да пиздец, вы охренели совсем! — Сережа кроет их обоих трехэтажным матом; Антону, который от смеха роняет голову Арсению на грудь, тоже достается. Сережа грозно обещает, что убьет обоих. — На хуй идите, да! Хотя нет, нет, — голос Сережи протестующе булькает, — даже знать не хочу, чем вы там сейчас занимаетесь! Арс, слышишь, мне плевать, что ты скажешь, но завтра мы едем на дачу. А то укатишь в свой Питер, и ищи тебя потом. — А можно… — Да бери этого пидора с собой, знаю же, что не отцепишься. Но чтобы при мне, — Сережа звучит очень грозно, — ни-ни, ясно? Увижу, что руки ему в трусы суешь, утоплю обоих нахрен! За что мне это, а? Откуда столько пидорасов на один квадратный метр? Арсений отключает телефон, не дослушав до конца, что еще такого интересного Сережа о них думает. Знает же, что друг не серьезно, но у него сейчас занятие поинтереснее. Когда Антон перестанет сдавленно ржать ему в живот и снова вернет свои руки на член.***
— Пиздец, — Сережа встречает их у входа в дачный домик очень дружелюбно. Рот так широко раскрывает, что скоро соберет всех комаров в округе. — Пиздец, я до последнего надеялся, что ты шутишь. Пока Антон тащит на себе обе спортивные сумки, Арсений крепко держит его руку — выбирает нести самое дорогое. Хочет пошутить, что может прямо при Сереже Антона засосать, но Антон его опережает: неуверенно протягивает руку для рукопожатия: — Неплохой домик. — Конечно неплохой, — кисло отзывается Сережа, с Арсения не сводит недовольного взгляда, но протянутую руку жмет. — Твой домик тоже, смотрю, неплохой, если Арс оттуда все никак не вылезет. Пойдемте, покажу тут все, голубки, но, — тянет так довольно, что Арсений мечтает его треснуть побольнее, — спите в разных комнатах. У меня тут зона «разврат фри». — Ты же никому, да? — успевает шепнуть Арсений, проходя мимо Сережи через основную дверь в гостиную. Сережа глаза закатывает, но четко рапортует — я могила. Даже замок на губах изображает. — А где… О. На пороге гостиной Арсений застывает — в кресле развалился Дима Позов и сверлит Шастуна ровно таким же взглядом, каким минуту ранее Арсения наградил Сережа. — Привет. Сережа смотрит по-прежнему недовольно, Арсений переводит непонимающий взгляд на Диму и обратно, и только Антон натурально сияет. Напрыгивает на Позова сверху и вульгарно растекается у него на коленях. — Здарова, Поз, нормально добрался? — Ага, — Антон с довольной улыбкой ерошит Димины волосы, и его сердито сталкивают на пол. — Развалился тут, лось. Весишь под сотню уже, а повадки хуже моего младшего брата. — Да не гунди, Поз, — Антон умилительно складывает губы трубочкой. Таким дурашливым Арсений его видит впервые — и не может удержаться от такой же теплой улыбки. — Вали вон, Арсения сейчас инфаркт хватит, — Позов притворно хмурится, несильно бьет Антона кулаком в плечо. — Арсений спит со мной, Шастун и Позов в гостиной, — в комнате снова появляется Сережа — Арсений, если честно, даже не заметил, как он вышел. — Пойдем, вещи разобрать помогу. Антон с Димой сразу принимаются шутливо выяснять, кто из них займет место на диване у стены. Ржут как два коня на весь дом, возятся по полу; Арсений за Сережей поднимается на второй этаж. — Ну? — он хмуро выдыхает, едва за ними закрывается дверь спальни. В этой комнате Арсений бывал миллионы раз — почти всегда в ней ночует, когда тусуется с Сережей на даче. — Нотации читать будешь? — Не поверишь, как хочется. — Сережа прыгает на кровать — прямо в одежде, — и стучит по покрывалу рядом с собой. Арсений ложится аккуратно, все еще слышит возню и дикий смех с первого этажа. — Дальше делать что собираешься? Тебе документы подавать через два дня. — Знаю. — Арсений жмет плечами — реально же не думал. — Не поверишь, вообще без понятия. — У вас прямо любовь-морковь, все дела? А че тупили столько лет? Я уж думал, настанет день и придется вас разнимать, так сцепитесь. Арсений думает, что таких ситуаций могло быть больше сотни — и ни об одной из них Сережа бы не узнал, потому что Шастун всегда точно знал, когда Арсений один. И бесшумно подкрадывался со спины в самый нужный момент. — Не знаю, — он устало повторяет. Даже не хочет думать, что придется выбирать — ни Питер, ни Антона он не готов променять на другого. Пока не готов. — Не хочу думать заранее, испорчу себе последние моменты. Да и кто сказал, что я точно пройду? Может, придется торчать здесь с вами до старости? — Ага, конечно, — Сережа по-доброму хмыкает, и Арсений глаза с силой зажмуривает. — С твоими-то баллами за ЕГЭ и золотой медалью? Просто так что ли готовился? — Сереж, ты не помогаешь, — Арсений выдыхает через зубы. Гонит от себя мысли, что может настать день, когда он увидит Антона в последний раз. Переедет в Питер, и Антон так и останется далекой мечтой, которая когда-то ненадолго сбылась. Сережа вдруг поднимается на локте, приближает свое лицо вплотную — под его взглядом неуютно: — Все так серьезно что ли? — Арсений кивает — он уже уверен, что серьезно, и сережин вердикт — короткое «пиздец» — его уверенность ни в одну из сторон не сдвигает. — Арс, слушай. Я правда рад, что ты нашел свою вторую половинку и все такое, что у вас любовь до гроба и бла-бла-бла. Но если ты специально просрешь Питер, — Сережа переходит на угрожающий свист, и Арсений едва заметно морщится, — уж извини, но я тебе въебу. Потому что таких Шастунов ты еще, может, десятки встретишь, а нормальную учебу тебе никто на блюдечке не подаст. Усек? Арсений глаза прикрывает. Усек. — Ладно, купаться погнали, — Сережа легко спрыгивает с кровати. Не слушает вялые возражения и упрямо тащит за руку вниз по лестнице. Антон и Дима, кажется, только недавно успокоились — сидят по разным сторонам дивана, оба взъерошенные и пыльные; на всю комнату сверкают лучезарными улыбками как два нашкодивших ребенка. Антон тянется к Арсению, едва они с Сережей появляются в гостиной, сразу лезет обниматься, и Арсений расслабляется: по крайней мере, у него есть целый вечер, чтобы ни о чем не думать. Ближе к ночи вода в речке все еще теплая, но солнце уже не так сильно парит — Арсений дико хочет искупаться. Украдкой толкает Антона в сторону двери, но Сережа за ними внимательно следит — каждое движение цепляет как цербер. — О, вы купаться? Позов, идешь? — Вы можете подойти минут через, э-э, — Арсений обворожительно улыбается и принимает самый невинный вид. Уверен, что Антон за его спиной изображает пантомиму и беззвучно ржет. Арсений наугад бьет локтем — судя по недовольному шипению, попадает прямо в яблочко. — Минут через двадцать. Нам там надо… — делает неясный жест рукой. — Пиздец, — Сережа вздыхает и глаза страдальчески возводит к потолку. — В моем доме разврат. — Ты тут не один, — хмуро добавляет Позов, — знаешь, сколько вот от этого наслушался? На всю жизнь голубизны хватит. Антон из-за спины невинно улыбается, хватает Арсения за руку — и они со смехом убегают. С размаху плюхаются в реку, не снимая одежды, барахтаются; Антон первым уходит с головой под воду, когда Арсений на него напрыгивает — он хочет на ручки. — Откуда здесь Позов взялся? — Арсений смешно отфыркивается — Антон намеревается ему отомстить за свое позорное падение, и бесстыдно брызгается. И брови выразительно приподнимает: — Ты позвал? Антон с улыбкой кивает. Подплывает ближе, вьется вокруг Арсения как рыба — за ноги хватает и затаскивает на себя. — Как он вообще в вашу компанию попал? Я знаешь как офигел, когда его с вами увидел? — Вообще-то мы с детства дружим, — Антон расслабленно водит носом по щеке Арсения, к скуле прижимается — трется довольно, мочит кожу волосами. — С детского сада еще. Хотя Поз тот еще ботан, вы с ним точно подружитесь. Будете там книжки всякие заумные читать. Он вообще против был таких гулянок, но таскался с нами, как он говорит, чтобы мы ничего по глупости не натворили. Строит из себя старшего брата, хотя он младше на два месяца. Арсению в целом плевать, кем там Антону приходится Позов — хоть манной небесной, потому что его, наконец, целуют. Не украдкой, как в электричке, на которой они проезжают четыре станции до дачи, а глубоко. Язык свой длинный суют, пытаются им задушить; Арсений больше вяло возмущается, чем реально отвечает. Но за задницу себя лапать дает, льнет к этим рукам — ни разу не ошибся, у Антона руки специально под него. В воде вес рассеивается, но Арсений далеко не пушинка, и у Антона руки быстро затекают. Он сам толкает их к берегу, знает эту речку как свои пять пальцев — валится спиной на хорошо знакомое место и тянет за собой Антона. Вот так целоваться удобнее, Антона можно обнимать, а не держаться за его шею, чтобы его неожиданно не утащили под воду. А еще можно бесстыдно лапать задницу, потому что руки, наконец-то, достают. — Пиздец хочу тебя, — Антон трется вызывающе, Арсений вяло протестует — знает же, что при Сереже с Позовым о сексе может только мечтать. Антон это понимает тоже, но руки свои не держит подальше — гладит поверх члена через хлопковые летние штаны, за шею осторожно кусает. — Пиздец, — над ухом обреченно стонут, и Арсений зло думает — не буди лихо, пока оно тихо. Сережа тут как тут и смотрит своим фирменным взглядом, но Арсений даже не пытается скинуть Антона — наоборот, держит крепче. Не отпустит. — Тут между прочим несовершеннолетние! Устроили разврат! С криком «ахтунг» Сережа с разбега прыгает в воду — туда, где поглубже, но брызги вызывает такие, что Арсения, лежащего прямо на дне, накрывает с головой. Он отфыркивается, понимает, где воздух, только когда Антон со смешком вытягивает его за руку. Дима ныряет следом — без боевого клича, сразу лезет Сережу топить, и они затевают настоящий морской бой. Когда Арсению в лицо летит комок с водорослями, он не видит перед собой ничего кроме улыбающегося лица Антона — и с криком утягивает его за собой под воду. В реке они барахтаются до поздней ночи, вылезают, когда на дворе уже темно, и тишину разбавляют только их шутливые переругивания и стрекотание сверчков. Воздух на природе чистый, от него дико хочется есть — но спать еще сильнее, и Арсений уверенно прется наверх. Антона упрямо тащит за собой, цепляется за запястье клещом; Сережа что-то вяло протестует, но сдается под красноречивым взглядом. — Арс, здесь стены тонкие. Арсений хочет огрызнуться, что и сам помнит — проводит здесь которое лето, пока родители Сережи на работе в городе. Антон неуверенно маячит в дверях, в темноте прохода его фигура худая невозможно — тонкая и беззащитная. Арсений раздевается, и только краем глаза замечает, что Антон мокрую одежду тоже стягивает, ругается сквозь сжатые зубы, потому что футболка неприятно к телу прилипает. Ныряет под одеяло и сразу прижимается: Шастун же печка, даже спустя несколько часов в воде он теплый невозможно. — Арс, — его неощутимо целуют в плечо. Арсений к нему жмется, ногу закидывает сверху — ни о каком сексе и речи нет, но он пытается забрать от этой ночи все. — Я не переживаю из-за твоего отъезда, если что. Мне достаточно того, что я тебя люблю. Арсений согласно кивает в чужое плечо. Его движения в темноте незаметны, Арсений глупо прячет лицо, и пытается в Антоне раствориться — прирасти так сильно, чтобы было невозможно отодрать. Он не сомневается — уже давно нет, — что его правда любят. До скрипа в зубах, до невозможной нежности в глазах, настолько сладкой, что любому постороннему — приторно. Арсений думает, что Антон его последняя мечта, которая уже сбылась хотя бы на какое-то время. А Питер — это то, чем он живет последние лет десять. Он не уверен, что точно поступит, из родного города рвется отчаянно, но теперь здесь есть, чему его держать. Приемные дни закроются через два дня, Арсений успевает еле-еле, но страх провала уже так сильно не пугает — в конце концов, у него всегда есть возможность попытаться еще раз. В «я тебя люблю» Антона он верит гораздо сильнее — и сделает все, что от него зависит, чтобы это оставалось правдой как можно дольше. Арсений думает, что любит точно так же. И через два дня садится в поезд, расслабленно улыбаясь. У него ещё есть время, чтобы сказать все это лично.