Нельзя поддаваться на провокации.
Нельзя терять человеческое лицо.
Нельзя распоряжаться болью.
Солдат вывел меня из подземелий, иногда подталкивая автоматом. Мужчина настолько жалок, что чтобы почувствовать собственное превосходство, не гнушается использовать даже ребёнка. Видимо, он не смог бы противостоять кому-то равному себе, раз разгуливает по поместью, а не сражается на острове, как все. Либо превысил годовой лимит по убийствам и получил повышение. Ненавижу каждого из этих солдат. Ненавижу их форму. Ненавижу, что они живут припеваючи, пока сотни повстанцев ежедневно подвергают себя опасности, чтобы защитить семьи. Дани тоже так делает, только её семья — это Libertad. А я, как дурак, когда-то верил, что мои слова в Параисо заставят её одуматься и свалить из этого Богом забытого места. Но меня успокаивает, что она наглядный пример того, что семья — это не обязательно кровные родственники. И что друзья могут стать даже ближе родителей. Только, к сожалению, у меня нет «друзей». Думаю, это потому что я недостоин хорошего отношения. С чем в целом согласен. Выродки должны сидеть в одиночестве, изолированно от нормального общества. Я ничего кроме жестокости не могу привнести в этот мир, в отличие от Либертад. Собственно, поэтому я всю ночь и провёл в подземелье, а не на свободе. Солдат довёл меня до комнаты, выплюнул ещё один едкий комментарий и ушёл в небытие, гремя затвором, чтобы привлечь к себе внимание. Он в целом наивный, думает что если долго пытаться соблазнить повариху, то она в итоге расстает и прыгнет в его объятия. Но я то знаю, что сеньора Агуэро проводит трудовые будни, окучивая моего отца. Её даже не смущает разница в возрасте размером в три десятилетия. Тем не менее, я наконец-то в своей обители и могу спокойно сидеть пару часов, пока отец не придумает для меня более изощрённый вариант наказания. *** Телевизор начал разрываться от обилия пестрящих картинок, бесконечно сменяющих друг друга. Помехи волнами накрывали переключающиеся каналы, перебивая одного диктора за другим. Звуки начали резать слух. Потянувшись к кнопке выключения, лишь на один миг я поднял глаза наверх. Пульт выпал из рук, теряя заднюю крышку при столкновении с ковролином. На экране была Мария Маркесса, лежащая в бордовой луже крови. Девушка, с обезумевшими ярко-накрашенными глазами, безостановочно пронзала бездыханное тело стальной дробью, прорывающуюся через отпор отдачи. Дреды темнокожей девушки-повстанца встрепенулись, когда она дёрнула плечами, услышав возглас за спиной. Я прислушался и мои преплечья подпрыгнули так высоко, что казалось выбьют ключицы. Это была Дани. Её озабоченный, немного испуганный голос, который крутился в моей голове, как барабан револьвера, теперь был слышен наяву. Сердце завыло из-под ребёр. Она была так далека, так чужа мне, но в то же время так близка, словно мы делим одну ношу на двоих. В камерный объектив попали только её потёртые ботинки, но и этого хватило, чтобы сбросить камень с моей души. В очередной раз у неё получилось обойти погибель. La pesada carga del afortunado. Мой взгляд на мгновение метнулся к Маркессе. Быть может, это лучшее, что могло с ней произойти. Присоединение Maximas Matanzas к Libertad так увеличило бы шансы сопротивления на победу, что это в любом случае подписало бы Марии смертный приговор. И мне, естественно, тоже. Чтобы вновь не задуматься об этом, я планирую днём прогуляться до своей «радио-станции». Хоть и основная причина, по которой мне приходилось прослушивать волны — исчезла, есть ещё множество разговоров, о которых хотелось бы разузнать. Заткнув неумолкающих ведущих изгибом антенны, я решил заняться альбомом. Уже с пятой подряд страницы на меня смотрят пальмово-зелёные изумруды. Я даже перестал подписывать её имя на портретах. Но сегодня мне вспомнился образ другого человека. Им была Лита. Первый и последний раз я видел её на корабле в тот роковой день, когда San Jydas затонул по моей вине. 15 невинных людей загубили мои руки, протянувшие Марко бейсбольные карточки. Мне очень жаль. И я ничего не смогу исправить в том, что произошло, но возможно…мне удастся помочь хоть кому-то в будущем… И если для этого придётся умереть — я сделаю это. Тряхнув головой, я пришёл в себя, горько шмыгнув носом и соединил острый грифель карандаша с бумагой. Очертив контур косынки, закрывающей копну кудрявых волос, я сразу перешёл к глазам. Её взгляд напомнил мне кокос, такой же твёрдый с виду и нежный внутри. Сожаления забились у самого горла, не давая мне вздохнуть. Дани была её подругой, что по определению делает её хорошим человеком, а я отнял у мира эту жизнь своим эгоизмом. Всегда было ясно, что мне никуда не сбежать. Почему тогда я решил, что у меня получится… Даю обещание больше никогда не пытаться изменить своё положение, чтобы никому не причинить боль. Я продолжил рисовать. Заштриховывая очередную линию, до ушей донеслась симфония из нескольких пар армейских сапог. Быстро спрятав альбом под матрас, я выпрямился и замер посреди комнаты в ожидании идущих. Два офицера и лейтенант столпились в дверях, несуразно переглядываясь. Молчание нарушил офицер, выглядевший значительно младше своих сослуживцев. — Сеньор El Presidente Антон Кастильо, ждёт тебя в своём кабинете, — парень замешкался, а я усмехнулся. Ко всем регалиям papá он забыл добавить " Король отравы всея Яры» или " Уничтожитель всего, что может быть вам дорого». Все трое одарили меня странным прищуром, развернулись и одним шагом вышли в коридор. Быстро оглядевшись на наличие компрометирующих вещей и убедившись в их отсутствии, я отправился за охранниками отца.