Sub rosa dictum

Они отдыхали в римских термах двадцать с лишним веков назад, едва теплых и пахнущих плесенью. Это произошло так естественно, как бывает у человеческих подростков, что Азирафаэлю в голову и мысль не закралась, будто они делают что-то неправильное. Каждому яблоку суждено отделиться от материнской ветки, и они не исключение. Просто они созрели чуть позже - что такое пара тысячелетий в раскинувшемся горизонте прошлого и будущего? Что такое пара поцелуев - лишь капли в море грехов, таких же неотъемлемых от существования рода людского, как дыхание и сердцебиение. К тому же Гавриил, тот, кто стоит над всеми ангелами и архангелами, за исключением Метатрона, обязательно ведь остановит его, если Азирафаэль делает что-то богопротивное? Остановит ведь?.. Однажды вкусив еды, Азирафаэль не смог остановиться. Голод пас его, сосал и мучил, как наказание за наслажденье есть и быть сытым. Не мог он остановиться и теперь, хоть и знал, что каждый сотворенный им грех откусывает от него частицу невинности, а голод притаился где-то рядом и чует его слабость, кровоточащую сквозь треснувший нимб. Что этот огонь будет требовать топлива, разгораясь все жарче и глубже. Ангел несколько инфантильно уповал на волю Божью, ведь Она всегда раньше вмешивалась, когда Ей что-то не нравилось. Но последнее столетие Она спала, взращивая в себе семя Сына Божьего. Поэтому никто из посторонних не вошел, заставив их испуганно отпрянуть друг от друга, вода в канавке не вскипела, обжигая босые ноги, а скамья под ними не треснула. Хоть что-то, какой-то знак, малюсенькое, крохотное предзнаменование, и Азирафаэль прекратит это сейчас же, но нет. Глаза Гавриила оставались закрытыми, а губы - столь же жадными. С тех пор, как они стали частью нобилитета Римской республики, насквозь пропитанного гедонизмом, хватка совести на душах Гавриила и Азирафаэля становилась все слабее и слабее. Демон Кроули тоже сновал среди знати, и технически ангелы должны были следить за ним, мешать строить козни вроде стравливания плебеев с патрициями. Но они заигрались в людей и позабыли себя. Утопли в роскоши, пирушках, литературных вечерах и философских дискуссиях, и даже на многобожие уже смотрели сквозь пальцы. Позже они стояли подле огромного серебряного зеркала. Архангел снял с ангела венец из лавровых листьев, врученный за прочувствованные лирические произведения о Лукулловых пирах, в которых особо воспевалась шоколадная колбаса. А ведь начинал Азирафаэль свой творческий путь, подражая Гаю Луцилию с его изобличающими пороки римского общества сатурами. Читая вслух свои стихи перед узким кругом поклонников, ангел все чаще стал замечать среди них Гавриила. Он сидел обыкновенно дальше всех и не отрывал от него задумчивого взгляда, из-за чего Азирафаэлю то и дело приходилось сглатывать странный комок в горле. Неведомый порыв, весна, а может запах жареного мака поутру заставил ангела отойти от произведений о спасающей душу нравственности. Его первые ломкие стихи о сиреневом рассвете и фиалках были прочитаны одному-единственному слушателю, и его отроческая робость была очаровательна, прекрасна и нежна. На пол вслед за венком отправились тога с пурпурной вышивкой и туника. - Ах, мой вестипликарий будет очень расстроен, - посетовал Азирафаэль, безучастно наблюдая, как изысканно задрапированная шерстяная ткань становится безжалостно измятой кучкой. Теперь они были облачены лишь в собственную израненную страстью плоть. Тяжело дышали, со страхом глядя друг на друга в отражении. Пугало тело, что вдруг оказалось сильнее их. Пугали желания, что глушили ослепительное сияние духа, позволяя теням в его уголках собраться в густые чувственные цвета. Растерянный, явно не знающий, что делать дальше, Гавриил дотронулся до Азирафаэля кончиками пальцев. Недоверчиво, будто кожа перед ним была иллюзией. Прикосновение. Такое простое чувство, но оно приоткрыло Азирафаэлю изнанку Творения. Глоток воздуха посреди океана неведения. "Никакими мыслительными упражнениями, никакими суммами слагаемых не постичь этой простой арифметики жизни," - понял он. Как глухому с рождения не объяснить, что такое звук, а слепому - свет. Ангел весь горел от его прикосновения. Губы снова вспомнили поцелуи в термах - неловкие, спонтанные, но такие приятные - и вожделенно приоткрылись. Волны пульсирующего жара в висках нашептывали Азирафаэлю прижаться спиной к твердой груди, поймать, как бабочку в сачок, трепещущие пальцы. Увести их медленно вниз, к тому, что прорастало в длинное и зыбкое тепло пониже живота и выше бедер, такое большое и всеобъемлющее, собирающее на кончике своей иглы всю массу тонко рассчитанной Вселенной. Гавриил поглубже вдыхает запах лавра, исходящий от полупрозрачных лучиков волос, и голова у него идет кругом, а взор наливается детским удивлением. Они соприкасаются взглядами в зазеркалье и на долгое мгновенье кажутся друг другу незнакомцами. Робость осознания так тонка, что порвется от одного неосторожного движения ресниц. И Азирафаэль больше не смеет двигаться, застревая в глазах цвета молодых сирийских слив, бликов на павлиновом пере, сумрака, ласкающего мраморные статуи и сады на крышах Рима. Нечто незримое разливалось в дигите от кожи ангела, с жадностью улавливая тепло от нерешительно зависшей над окрепшей мужественностью ладони. - У тебя пупырки появились на плечах, - пробормотал архангел, его крылья взволнованно подрагивали. - Люди называют их "мурашками". Это когда волосы на теле встают дыбом. Кажется, Гавриила еще больше обескуражил этот феномен. Он отдернул руку, и Азирафаэль не сдержал разочарованного стона. - Мне продолжать? "Да, да, да, пожалуйста, да," - просило его тело. - Я… я не знаю. Обычно ты говоришь мне, что делать, - произносил рот. После этих слов архангел почувствовал себя увереннее и склонился к уху ангела, все еще не сводя с его отражения глаз: - И я говорю тебе: скажи мне, чего сейчас хочешь. В сердце Азирафаэля словно прорвало все перекрытия, чувства смешались в единое кровавое месиво. Гавриил, его полководец, его пастырь, тот, перед кем трепещут Михаил и Уриэль, тот, кого надлежит беспрекословно слушаться. Интересуется желаниями рядового ангела?.. И эта искра нежности и любопытства в его глазах. Заставляет захлебываться воздухом. - Чтобы ты продолжал меня касаться, - ответил Азирафаэль медленно. Фиолетовый огонь обжег его сквозь зеркальные дали. Тяжелая длань Гавриила сделала тепло осязаемым, настоящим, подарила ему цвет, запах, имя. Оно реагировало на его прикосновения, как живое существо, кричало и рвалось с цепи глубоко в утробе. Сквозь горло Азирафаэля прорезался еще один протяжный стон, но от разочарования в нем не осталось и следа. - Я продолжаю, Азирафаэль? - почему-то этот вопрос в сочетании с горячими губами у кромки уха сделал удовольствие пронзительным, оно вонзилось под ребра ангела наточенной сикой, окончательно лишая его воздуха. - Да, - беззвучно выдохнул он, дрожа с головы до пят, как в лихорадке. - Какой он стал большой, - нашептывал в ушную раковину Гавриил, - Никогда его таким не видел. Изумительно. Красиво. Это слово невероятно редко слетало с его губ, а уж по отношению к другим живым существам и подавно. Его размеренная ласка вдруг разверзлась в восхитительное ничто, пол закачался и ушел из-под ног, и что-то древнее ангелов, возможно, даже древнее Ее - хотя сама мысль об этом была кощунственной - толкнуло бедра Азирафаэля вперед и вышвырнуло душу из тела, как из чужого дома. Затем оно ушло, а вернее выплеснулось на руку Гавриилу, и Азирафаэль мягко влетел обратно, чувствуя какое-то особое единение со своим телом. Ангел улыбнулся, и отражение Гавриила сделало то же самое. Сытый и расслабленный, Азирафаэль развернулся в его руках и заглянул в завороженные глаза. - Ты так спокоен и светел, - очарованно произнес архангел, - Прошу, подари мне этот свет. Азирафаэль подался вперед и поцеловал его. Уже не так сумбурно, как в термах, кротко и мягко. На языке снова оседал вкус розовой воды. На лице Гавриила отразилось выражение, близкое к муке, он низко и хрипло застонал, стоило Азирафаэлю прижаться к нему всем телом. - Не бойся, это не больно, - терпеливо и нежно прошептал ангел, положив руку на его напряженные чресла, - Знаешь, я бы тоже на месте людей озлобился, если бы мне дали либидо, а потом запрещали им пользоваться. Смех Гавриила был теплым и искренним. Азирафаэль и не заметил, как они оба оказались у стены, но архангел не давил, и ему было комфортно в его объятиях. Ангел продолжал ласкать его, подставляя губы страстным поцелуям. Азирафаэль смотрел в его лицо, когда это происходило. В зрачках наступило солнечное затмение, остался лишь слабый-слабый свет в самой глубине распахнутых глаз. Архангел был так уязвим и открыт перед ним, как никогда. - Я люблю тебя, - Азирафаэль выбрал именно этот момент, чтобы признаться. Гавриил уронил голову ему на плечо, пытаясь отдышаться. Азирафаэль закрыл глаза, дожидаясь его приговора. - Я тебя тоже, - услышал он тихое. Ангел гладил его по волосам, отпустив свои мысли и наслаждаясь пустотой. Гавриил продолжал обнимать его и как-то покорно принимал ласку. - Нам придется держать это в тайне, - наконец сказал он. Азирафаэль почувствовал, как крылья архангела укрывают его сияющим покровом, будто защищая от Ее всевидящего взгляда, а может, от Ее сновидений. - Sub rosa dictum, - ответил ангел, зная, что в этот самый миг очередной осколок бессмертия откалывается от него и летит в тартарары. Гавриил взял его лицо в свои ладони, улыбаясь одними глазами, и место выпавшего холодного обломка занял живой зеленый росток.