Клинок и веер

      Когда тоска прогрызала дыру в сердце и не давала вдохнуть, он любил приходить в сливовый сад. Будь то весна или лето, солнце или дождь, он садился на правую половину каменной скамейки посреди сотен деревьев, а левую оставлял для Ли Сяо.       После тяжёлой работы тот любил спрятаться от выжигающего солнца под тенью, облокотиться на плечо спутника и устало улыбнуться, вытирая рукавом пот со лба. В такие моменты он будто искрился под назойливыми лучами, что просачивались мимо листвы, а может и вовсе сам светился от счастья, поднимая настроение даже самому хмурому собеседнику.       — В этом году гусеницы поели всю малину, в следующем обязательно все вместе будем собирать их, а то так без ягод и останемся. Ты меня слушаешь, Янь Чан Фу? — ворчал Ли Сяо, обмахиваясь красным веером, под стать его одеяний.       Сад в целом был их любимым местом. Когда-то здесь они ожидали появления Ли Вейлинг из чрева странного дерева. На них смотрели как на безумцев. Ни один ученик Дзинхао, родной школы заклинательства Ли Сяо, не верил, что такое возможно. Когда же старейшину-лекаря позвали принимать роды, тот смотрел на здоровую человеческую малышку, будто та была загадкой природы. Потом уже никто не мог назвать дядюшку Ли сумасшедшим. Хотя Янь Чан Фу и до этого не позволял вот так оскорблять возлюбленного, всецело поддерживая даже те идеи, что не умещались в разум его самого.       — Янь Чан Фу! Ли Вейлинг!       Только заслышав оклик, преступники бросались с места. Янь Чан Фу подхватывал на руки дочурку, и они вместе уносили ноги Сливы, как ласково когда-то прозвал Янь Чан Фу Ли Сяо. Угроза получить по заднице метёлкой не сильно радовала их обоих.       — Такими темпами нам нечего будет собирать! Вы всё с деревьев съедаете! Хуже паразитов!       Время шло, но вредная привычка воровать у хозяина урожая спелые плоды прямо из-под носа никуда не исчезала. Во время готовки Янь Чан Фу то и дело дурил бедную Сливу, пряча в рукавах по сливе, пока на тарелке не оставалось ничего. Но стоило Ли Сяо уйти за новой корзиной, все фрукты возвращались на законное место, а на лице Янь Чан Фу расцветала хищная улыбка.       Если же ни муж, ни дочь не рисковали посягать на добытое, то, привлекая внимание хозяев, один из домашних лисов хватал спелую грушу или тыкву и уносил ноги, пока за ним по пятам следовал разгневанный Ли Сяо. Тогда звери прятались в норы, и Слива с удивлением для себя обнаруживала, что они вырыли проход под ещё одним деревом.       Когда скорбь становилась невыносимой, он брал метлу и шёл на лестницу, с которой Ли Вейлинг очень любила падать в детстве. Пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, он снова и снова сметал несуществующую пыль со ступенек, словно от этого был толк.       И эту лестницу, и эту несчастную метлу, и ныне покосившийся забор они с Ли Сяо ремонтировали вместе. Сливе вдруг вздумалось полностью починить дом, хотя Янь Чан Фу был готов поспорить, что тот простоит ещё лет сто. Был готов, но не стал, ведь счастье Ли Сяо для него было важнее, чем потраченное время и доски.       Слишком много воды утекло, чтобы всё осталось в первозданном виде. Ветки уже поредели, доски скрипели, а забор, о который часто он облокачивался, любуясь работающим на крыше Ли Сяо, уже не выдержал бы его веса. Даже лисы, на которых так часто причитал возлюбленный, больше не рыли под корнями деревьев, не воровали кур и не получали за это от Сливы славных моралей, будто чёрные глаза-бусины что-то смыслили в законах даосизма. Всё было так давно, что от мысли об этом подкашивались ноги.       Он отчаянно помнил, как отказывался принимать проседь в каштановых кудрях возлюбленного за проделки старости, как ночами винил себя, что не мог помочь.       — Мы не властны над временем, — заметив тревогу Янь Чан Фу, Ли Сяо поспешил отложить кисть и чернила. Он говорил такие правильные вещи, что навряд ли кто-то мог подумать, что больше, чем свою семью, Ли Сяо любил нарушать правила.       — Я не хочу об этом говорить.       — Когда-нибудь нам придётся об этом поговорить. Все когда-нибудь умирают, даже демоны.       — Тогда я предпочту умереть вместе с тобой, — это было сказано с такой решимостью, что непомерно напугала Сливу. Однако последовавший за этим хмурый взгляд янтарных глаз заставил проглотить язык. Ли Сяо смотрел с такой злостью, на которую в жизни никогда не был способен.       — Заберёшь подаренную мною жизнь?       Прокручивая в голове разговор, первый в череде таких же, он не мог найти ответ. Да и никогда не смог бы.       Когда-то Ли Сяо, также находясь в горести от смерти Янь Чан Фу, пошёл на страшное преступление против мира заклинателей и даосизма, прошёл через цикл возрождения. Узнай Янь Чан Фу, что Слива затеяла опасную авантюру, чтобы вернуть его к жизни, собственноручно уничтожил бы все сведения об этой технике. Был велик риск, что Ли Сяо умрёт там, на жертвенном алтаре. А теперь человек, что прошёл через огонь и воду ради него, запрещает сделать точно также Янь Чан Фу.       Сердце Ли Сяо всегда было полно сострадания. В молчании они провели всего несколько долгих секунд, прежде чем лицо Сливы снова расслабилось, но морщины под глазами и в уголках губ никуда не исчезли.       — Иди сюда, негодяй.       Янь Чан Фу сел рядом и прижал возлюбленного к себе. Или Ли Сяо тогда его обнял, распуская пучок смоляных волос и нежно целуя в висок. Слишком много было таких разговоров, слишком давно это происходило. В любом случае этот вечер они уже не покидали друг друга. И чем старше становился Ли Сяо, тем с большей неохотой Янь Чан Фу отказывался это принимать.       Он должен был быть благодарен за то, сколько воспоминаний осталось в этом месте: их дом, их сад, их скамья. Когда-то именно на этой скамье в этом соду у этого дома Янь Чан Фу погрузился в долгую медитацию, что не заметил, как пошёл снег и стало совсем холодно. Тогда они были ещё чужими, но Ли Сяо был готов сидеть рядом и согревать гостя. Даже ценой своего здоровья, не желая верить, что Янь Чан Фу не чувствует холод. Потом уже Янь Чан Фу носился за Ли Сяо по всему двору, пытаясь накинуть на него ещё одну зимнюю накидку, не веря, что тот не чувствует мороз.       Разве можно было злиться на Ли Сяо, что ещё утром за завтраком так улыбался, что этой улыбкой можно было согреть если не весь мир, то одного очень голодного демона и его не менее голодную копию? Хотя с этим Янь Чан Фу сильно погорячился, ведь на лицо девочка была именно в кудрявого отца, однако в глазах точно плясала преисподняя. Как они с Ли Сяо были счастливы, когда Ли Вейлинг выходила замуж. Ли Сяо зятя принял радушно а Янь Чан Фу ещё долго недоверчиво спрашивал, не обижает ли кто его золотце. На это то самое золотце лишь хитро улыбалась и мотала головой, не было на свете такого человека, который смог бы обидеть её, по фамилии Ли.       Когда даже улыбка Ли Сяо, невольно всплывающая перед глазами, несла только печаль, он был готов сдаться и нарушить обещание не убивать себя. В такие моменты спасала только она, совсем взрослая, совсем самостоятельная, но не более двух десятков лет назад не достающая даже до нижних ветвей сливы. Долгие беседы или долгое молчание — всё было хорошо рядом с ней. Лучше, чем одному. И не хотелось думать, что даже она когда-то может покинуть его. Лучше было бы сгнить в той тюрьме, так и не познав ни тёплых чувств, ни сильной привязанности.       Если бы он оказался там снова, то охотно бы пошёл за странным заклинателем в красных одеяниях и с веером в руке, таким же красным, как его ханьфу. Не стал бы хитрить и причинять Ли Сяо дискомфорт, не потащил бы искать свой прах, никогда не отправился бы с ним в мир демонов и никогда, никогда не умер на его глазах, развеявшись, словно прах по ветру.       Когда нигде не спрятаться от прошлой жизни, что сейчас казалась миражом, он подолгу разговаривал с могилой, которую было видно из окна. А на нём всегда стояли свежие цветы, питаемые демонической ци. Они единственные встретили то злополучное утро, когда Ли Сяо не проснулся.       К такому нельзя быть готовым. Даже вернувшись назад, даже застав момент, когда жизненные соки остановились, даже пережив это тысячу раз, он не смог бы сдержать ни слёз, ни крика отчаяния. Оставалось лишь благодарить судьбу, что ничего из этого не случилось.       Ли Сяо больше не было.       Ни в саду, ни дома, ни на крыше.       Он больше не приготовит любимые блюда, не вернётся из дальнего странствия к семье с подарками, не наругает негодяя за его шутки, не прочитает морали, не поцелует в губы, не обнимет, не выслушает. Он был таким же маленьким человеком, как сотни на этой улице, в этом городе, этой провинции, да во всём Китае. Прожив столь никчёмную жизнь, в которой он так и не стал талантливым заклинателем и не избавил мир от зла, он стал самым важным человеком, что когда-либо существовал на свете для одного демона и их дочери.       И его не стало в один момент.       Когда же смерть придёт за ним, больше не будет ни печали, ни тоски, ни скорби. На свете не будет уже ни Ли Сяо, ни Ли Вейлинг, ни трёх лисов. Даже дом, что так заботливо хранил память о той жизни, и тот станет заброшенным. Только тогда, на последних секундах, воцарится долгожданный покой, которого он не мог найти.       И только старый кинжал, что некогда принадлежал такому же старому демону, вместе со старым веером, что когда-то держал в руках какой-то заклинатель в красном, будут покоиться под цветущей сливой у могилы, что не сохранила даже имени владельца.