Зеркало

Как бы я хотел стать таким же большим и известным городом, как он! — Владивосток, что с миграцией в твоем регионе? С небес на землю Вову спускает один-единственный вопрос. "Спускает" – мягко сказать, скорее швыряет с размаху, приложив головой вместе с наивными мечтами о твердый асфальт. Приморский робко поднимается, неуверенно сжимая в руках листок со статистикой. Печально опускает взгляд на цифры и произносит негромко: — Минус 69 тысяч человек, — такие цифры в присутствии других даже произносить не хочется, особенно с учетом малой численности населения округа. — В регион въехало 59 тысяч, так что миграционный отток составил 9,2 тысячи... — Что по другим областям? — Московский хмурится, подпирая голову одной рукой, и старательно изучает что-то на своих листах. — В Забайкалье отток порядка 4,7 тысяч, в Якутии – 4,6... — Вова отводит взгляд куда-то в сторону, стараясь не смотреть на остальные столицы. — Приморский, громче, я не слышу, — раздраженно отчеканивает Москва, сводя брови к переносице. — П-простите... — Владивосток сжимает листок крепче, чуть вскидывая плечи. — Положительного миграционного прироста... ни в одной области. В кабинете ненадолго повисает тяжелая, свинцовая тишина, и Володе хочется прочесть уже что угодно, лишь бы не оставаться центром внимания в этой гнетущей обстановке. — Ты как столица решил антирейтинг возглавить? — Миша буквально прожигает его своими небесно-голубыми глазами, а голос звучит настолько жестко, что Вова чувствует напряжение даже на другом конце стола. — К 2025 собирались восстановить утраченные 2 миллиона человек, а вы план в обратном направлении выполняете. — Это... был самый оптимистичный, но далеко не реалистичный сценарий, — Володя смотрит на листок, не желая встречаться с гнетущим взглядом напротив. — в более осуществимом варианте речь шла о 300 тысячах, но для этого... нужно много всего сделать. Для начала, решить проблемы с дороговизной жилья, качеством медицины и транспортной системой в отдаленных регио... — Я это уже триста раз слышал, — обрывает его Москва, раздраженно щелкая ручкой. — На кой черт ты вообще экономический форум проводишь, если толку ноль? Даже минус – денег-то туда целая тьма вгрохана. — П-потому что... — Московский буквально давит одной интонацией, отчего у Вовы внутри все неприятно сжимается. – эти проблемы еще в девяностых возникли, тогда их никто не решал. Западный дрейф невозможно остановить за пару лет, людям оставаться там просто... невыгодно. Индексы дороговизны жизни по стране самые высокие, зарплаты – лишь немногим выше, людям едва хватает на необходимое. Инфраструктура развита гораздо хуже, чем в других регионах, и... — Всё, хватит, — Миша делает взмах рукой, как бы приказывая остановиться в эту же секунду. — уши вянут. Что хочешь делай, но людей там нужно удержать. Еще сокращения территорий из-за Китая или Японии нам не хватало. Приморский порывается что-то ответить, но, встречаясь с раздраженно-гнетущим взглядом Московского, понимает, что слушать его больше не намерены. Сползает обратно на стул, опуская голову так, что иссиня-черные локоны на лицо падают, глаза прикрывая, и понимает – Лёня был действительно хорошей столицей. Возразить мог. Санкт-Петербург бросает беглый взгляд в сторону Вовы, но, заметив, как тот кривит губы в натянутой улыбке, показывая, мол, он, якобы, в порядке, неспешно отворачивается. Не в порядке. Только слепой не поймет. Остаток собрания проходит в напряженной атмосфере – Москву, похоже, кто-то до этого разозлил порядком, отчего он придирался к каждому без исключения докладчику. Вопреки классике, влетело даже Новосибирску – Московский заставил того употреблять меньше мудреных слов в своем докладе и говорить по делу. Закончив беседу со столицами округов не на самой веселой ноте, Миша довольно быстро ретировался, неохотно отправившись, кажется, на очередной созвон с Вашингтоном. Саша немного задержался за разговором с Екатеринбургом, из-за чего не заметил, когда Володя выплыл из кабинета. Возвращаться в отель они должны были вместе, так что выловить Владивосток было задачей первостепенной важности – тем более, что его моральное состояние сейчас наверняка оставляло желать лучшего. Звук на телефоне у Приморского на собраниях всегда выключен – звонить или закидывать сообщениями по типу "где ты?" было бы почти наверняка бессмысленно. Несколько спешно попрощавшись с Костей, Питер выходит из кабинета и по наитию идет в конец коридора, заворачивая за угол. Проматывая в мыслях воспоминания с собрания, Саша подумывает, что Москва сегодня перегнул палку – что с высказываниями, что с интонацией. Эмоциональному Володе такие выходки давались особенно тяжело: воспринимать настолько резко высказанную критику ему было действительно сложно. Владивосток хорошо знал о проблемах своего региона, но если на него начинали давить с этим – терялся, переживал, словно ребенок, которого рассерженные родители ругают за невыполненную домашнюю работу. Стоило чуть повысить на него голос – тем более авторитетной первопрестольной, – Вова не знал, что ответить, и старался не спорить. Ведомый переживаниями о Приморском, Питер выходит в просторный холл. Конечно, Вова бы не ушел далеко – Санкт-Петербург замечает знакомую макушку с темными волнистыми волосами. Володя стоял напротив высокого окна, наблюдая за мельтешащими внизу машинами и спешащими куда-то людьми. Процветающая Москоу-сити невероятно давила, одной своей рабочей суетой словно указывая: тебе нужно так же. К горлу подступает тяжелый ком, а в уголках глаз скапливаются жгучие слезы. Обидно, грустно, тяжело до ужаса – Вове порой казалось, что правительство не осознает, насколько гигантской была территория его округа. Дальний восток от суши всего Земного шара составляет больше 5%, а за присоединенными территориями – вот смехота, – нужно как-то ухаживать. Суровый климат, лесные пожары, огромные расстояния – только пол беды, нужно ведь как-то обустраивать и города, чтобы людям хотелось там остаться. Высокие цены, проблемы с медициной, недостаточное культурное развитие ежегодно подначивают не одну тысячу человек переехать в Москву или Санкт-Петербург, и, как бы Вова не любил родные края, с тяжелым сердцем и холодным рассудком соглашался – там действительно лучше. Но за что взяться, когда проблем – море, а регион занимает отнюдь не крохотные 40% территории страны? Решить все и сразу было задачей даже в теории неосуществимой, что уж говорить о попытках поднять уровень жизни в округе за какие-то пару лет. Владивосток поджимает губы, а по щекам начинают катиться крупные слезы. Он сжимает ладошку в кулак и тыльной стороной утирает влагу с лица, негромко всхлипывая. Старайся, не старайся быть хорошей столицей – первопрестольная всегда найдет повод для недовольства. Может, Вова действительно плакса и мямля, коим его в сердцах нарекает Хабаровск? У Коли вот тоже проблем навалом, и округ у него немногим меньше – но он-то держится достойно, за что на собраниях Москва всегда удовлетворенно его хвалит. — Владимир, — негромко зовет его Саша, медленно подходя чуть ближе. Встрепенувшись от внезапного оклика, Приморский спешно утирает слезы сжатым кулачком с обеих щек. К Санкт-Петербургу не разворачивается: совсем не хочется, чтобы он видел его таким. — Владимир, я вижу, что вы плачете. Совсем не хочется, но Саша всегда говорит, что слезы – не повод стыдиться. Александр Петрович, ну зачем вы так. Прекрасно ведь знаете, что после таких слов на слезы прошибает только сильнее. Владивосток поджимает губы в попытке сдержать рыдания, только вот его прорывает на вторую волну слез – все еще относительно сдержанную, но уже более громкую. С негромким вздохом и мягкой улыбкой, предварительно убедившись в полном отсутствии людей вокруг, Романов осторожно разворачивает к себе Володю за плечо и заключает его в объятия, словно защищая от всего мира. Одной рукой зарывается в волнистые волосы, утешающе поглаживая по голове, и прижимает его к себе ближе. — П-простите... — всхлипывает Вова, стараясь угомонить слезы, что полились рекой. — Простите, пожалуйста... — Вам не за что извиняться, — негромко произносит Саша, проводя ладонью по волнистым волосам. — Михаил Юрьевич сегодня переборщил. Глотая всхлипы и судорожно вздыхая, Володя сдавленно кивает. Словам Александра Петровича хотелось безоговорочно верить, как самой святой мантре: может, если об этом говорит сам Санкт-Петербург, на деле все действительно так. А может, Саша просто пытается его успокоить, зная, что его слова обязательно возымеют целебный эффект. Владивосток старательно пытается проглотить тяжелый ком в горле и остановить поток крупных слезинок. Ему настолько тяжело, что обычно тактильный Вова даже не тянет руки, чтобы обвить Питер в объятиях в ответ – только стоит, стараясь всхлипы сдерживать, и утыкается носом ему в грудь. — Всё наладится, — Романов успокаивающе поглаживает его по плечу. — Вы ведь делаете всё, что в ваших силах. Еще один короткий кивок, и Володя поджимает губы. Закрадывается непозволительная по отношению к Александру Петровичу мысль: "Вам легко так думать". Приморский коротко мотает головой в разные стороны, стараясь подобные рассуждения с позиции жертвы выкинуть куда подальше. Он – культурная столица страны, а Владивосток – город на периферии, пусть и один из важнейших в округе. Не стоит... их двоих сравнивать. — Пойдемте. Вам нужно отдохнуть, — Романов неспешно отстраняется, заглядывая в покрасневшие глаза юноши. Взгляд сразу хочется опустить, что Вова спешно и делает. Саша его никогда не осудит, не скажет колкого слова, или, того хуже, над его переживаниями не посмеется, но давать волю эмоциям перед ним всё равно было несколько неловко. До отеля они доходят практически в полной тишине, лишь изредка перекидываясь незначительными репликами. Владивосток только номинально слушает Романова – ушел в свои мысли с головой. Стоило им дойти до комнаты – они сняли один на двоих номер, – Саша наспех сполоснулся, и, облачившись в светло-серый махровый халат, предложил принять душ Вове тоже. Тот устало кивнул, и, приняв из рук Романова такой же пушистый халат, только белого цвета, поплелся в ванну. Как только дверь захлопывается – Володя обессиленно утыкается о нее затылком. Казалось бы, бывали на его веку деньки и посложнее, только вот ощущение, словно его выжали, как лимон – причем выжали основательно: и мякоть, и белую пористую кожуру, и цедру, – не покидало. Все-таки ментальные испытания давались ему не так просто. Лениво, неспешно заползая в ванну, Приморский включает душ, поворачивая кран на горячую воду до упора. Черт с ним, пусть обжигает. Может, вода (не правильнее ли сказать – кипяток) хоть немного от негативных мыслей отвлечет. Дыхание у Саши чуть учащенное, но он, сидя на кровати с гордой осанкой, уверенно не подает вида. Он волнуется, конечно – хотелось как можно скорее прижать Владивосток к себе, нежить его, успокаивать. Но пока Питер только неспешно точит ногти пилкой, не найдя занятия для отвлечения внимания получше. И изредка перекидывает одну ногу на другую, негромко вздыхая. В такие моменты Володю хотелось ото всех взрослых проблем спрятать, укрыть плащом-невидимкой, увезти на необитаемый остров. Что угодно, лишь бы лазурные глаза не застилало пеленой грусти – такой взгляд Романову переносить было трудно. С каждым подобным случаем тот живой огонек, что неустанно горел в глазках Приморского, словно затушить пытались: и густой дым от потухающего пламени словно делал ярко-голубые зрачки цвета чуть более приглушенного, сероватого. Только вот полностью затушить его, к счастью, никому не удавалось: и едва тлеющий уголек разгорался вновь, и глазки его опять сияли. Пусть на это порой было нужно время, но Володя всегда справлялся. Питер негромко сдавленно охает, когда дверь из ванной распахивается: пар оттуда валит клубом, и он, даже сидя на кровати, ощущает приток горячего воздуха. Владивосток, похоже, только сполоснулся – голову он не мыл, но кончики волос от неимения (или, что более вероятно, не надевания) шапочки все же были влажными. Белый махровый халат был ему несколько великоват, но пояс уверенно поддерживал пушистую ткань на талии. — Полегче? — Саша не отрывается от подтачивания ногтей, намереваясь начатое завершить. Володя едва заметно кивает, но в дверях ванной неосознанно задерживается, зависая на одном месте. — Не уходи в свои мысли снова, — мягко говорит Романов, и тихий шорох пилки о ногти разбавляет полную тишину в номере. — попробуй отвлечься. Или тебе что-то мешает? Вова грустно поднимает взгляд на увлеченного Сашу, и глядит на него какое-то время, о чем-то размышляя. После горячей ванны мыслительный процесс шел не особо быстро, но за хвосты каких-то рассуждений цепляться пока еще удавалось. Что мешает? Ну... Может быть, кто мешает? Закончив приводить ногти в порядок, Питер откладывает пилку на подоконник и переводит взгляд на Владивосток. Тот отчего-то наспех опускает взгляд – пристыженно как-то, словно своих мыслей шугаясь, – и чуть мотает головой в разные стороны. Саша улыбается мягко, уловив причину его смущения. — Из-за меня неловко? Как сказать, неловко. Это чувство другое, более глубокое: словно стыд, неуверенность, благодарность и благоговейный восторг в одно слились. Вова любил Санкт-Петербург, каждой клеточкой своего тела, только вот осознание того, что он – столица, ныне культурная, а какой-то век назад – всей страны; а Владивосток – город где-то на краю земли, о существовании которого и первопрестольная порой забывала, скребло на душе противно. Хотелось, невероятно хотелось Александру Петровичу хотя бы самую чуточку соответствовать: и выглядеть Вова старался опрятно, и языками иностранными овладевать, и корабли хотя бы похожие иметь... только вот на подсознательном уровне ощущал между ними какую-то пропасть. Как ее попроще описать? К нему все едут, а от него все едут. Володя тянет уголки губ в неловкой улыбке – порой Романов так хорошо понимал его душевные метания, что становилось даже немножко стыдно. — Вы ведь... и успешнее, и красивее... — Приморский переходит на шепот, который грозится перетечь в подрагивающий голос. Смотрит куда-то наискось вниз, полностью в свои мысли погруженный. Питер переводит взгляд на Владивосток, отчего в сердце – словно укол, точный, короткий, но такой мучительный. Приморский улыбается, слегка губы поджимая, да вот только улыбка у Вовы тяжелая, вымученная – смотреть больно. Пристальный взгляд Санкт-Петербурга цепляется за зеркало прямо напротив кровати. Оно высокое – практически на всю стену, еще и достаточно широкое для того, чтобы увидеть себя в нем из любой точки номера. Саша смотрит на свое отражение, раздумывая о чем-то пару мгновений. — Иди ко мне, — Питер говорит негромко, вкрадчиво, одной своей интонацией будто лаская, успокаивая. Чуть раздведя колени в разные стороны, Саша похлопывает ладонью по белоснежным простыням между ног. Слегка вскинув брови, Вова неуверенно принимает приглашение, и, медленно подойдя к кровати, скромно усаживается спиной к Романову, шурша чистым белым пододеяльником. Санкт-Петербург неспешно обвивает Володю за талию, прижимая к себе. Он горячий, даже слишком – насколько же вода обожгла его нежную кожу, что тепло сохранилось до сих пор? Саша аккуратно заправляет несколько влажных прядок Вове за ухо, сползая несколькими пальцами по его щеке. — Владимир, что в вашем понимании красота? — Питер чуть склоняется над Владивостоком, негромко выдыхая ему на ухо. Одной рукой Саша обвивает его за талию, прижимая к себе чуть ближе, а второй цепко обхватывает за подбородок, чуть приподнимая. Заставляет Володю взглянуть прямо, на зеркало – как бы намекая, чтобы тот внимательно посмотрел на себя. Лазурные глаза хочется опустить в тот же момент, когда Вова поднимает взгляд на гладкую поверхность напротив. Не потому, что некрасиво, совсем нет – Александр Петрович рядом словно автоматически делал любую обстановку какой-то аристократично-волшебной. А потому, что смотреть очень уж смущающе: во время чего-то подобного Владивосток привык видеть только Романова, но никак не свое смущенное личико. Рука, придерживающая подбородок, слегка наклоняет его в сторону, словно приглашая взглянуть на анфас юношеского лица. — Лично я считаю, что некорректно сравнивать два абсолютно разных города, — Саша говорит это на тон ниже, проводя подушечкой большого пальца по нижней губе Вовы. — Красота – понятие крайне неопределенное. Оно туманно, непостоянно и разнится от случая к случаю, так что проводить аналогию не всегда бывает уместно. Наружу рвется резкий короткий вздох, когда Санкт-Петербург мягко касается теплыми губами верхней части шеи. Саша чуть давит на тонкую кожу, но не усердствует, чтобы не оставить засос на видном месте. Оставив на шее еще несколько бархатных поцелуев, Питер неспешно отстраняется. Он смотрит прямо, и, встретившись взглядом с Володей, чуть тянет уголки губ в легкой улыбке, когда тот спешно отводит глаза в сторону. — Вам стоит понимать, что каждый город прекрасен по-своему, — Романов опускает руку и мягко распутывает пояс халата Вовы тонкими пальцами. — Поверьте, у всех есть неповторимые, уникальные места, которые придают им чарующую атмосферу. У Александра Петровича словно особая сила такая: говорить томно, вкрадчиво; так, будто слова в самые потаенные уголки сознания пробирались, заполоняя собой все свободное пространство. И Владивостоку в них раствориться хочется, утонуть, захлебнуться. Потому что когда о тебе говорят в подобном ключе – пусть из побуждений успокоить, но ведь Александр Петрович врать не будет, – подобные слова наполняют, будто вода опустошенный кувшин. — Поймите, что красота – в первую очередь в нестандартности и уникальности вас, как такового, — Питер осторожно убирает концы пояса в разные стороны и проникает одной рукой под полу халата, а второй – придерживает Володю за подбородок, слегка поглаживая его несколькими пальцами. — Именно специфика места делает вас тем городом, о котором будут отзываться с любовью. Владивосток чуть вздрагивает и сводит лопатки вместе, когда теплая ладонь начинает хозяйничать под махровой тканью халата. Питер невесомо поглаживает того от живота выше, проводя по чувствительной коже одними подушечками пальцев. Когда Саша легко скидывает с плеч Приморского махровый халат, оголяя его торс, тот снова старается отвести взгляд, только уже более спешно. Становится все более смущающе. — Или вы вовсе говорили о человеческом воплощении? — ровным тоном уточняет Романов, проводя рукой рядом с ареолой, но не задевая ее. — Надеюсь, что нет, ведь... просто взгляните на себя. Боже, Александр Петрович, почему нужно взглянуть на себя именно в таком положении. Несмотря на слабый протест где-то на периферии сознания, вызванный в первую очередь смущением, румянец от которого уже перекинулся на кончики плеч, лазурные глаза покорно встречаются с собственным отражением. Виной красным щекам – явно не прошедшие водные процедуры. Володя стыдливо сводит колени вместе и чуть прижимает к себе руки, комкая снятый халат. Ладони Питера на его груди и без того медленно сводят с ума, а когда за неспешными, аккуратными движениями нужно еще и наблюдать – возбуждение накатывает в разы быстрее. — Посмотрите на ваши глаза, — Романов чуть улыбается, наблюдая за закрасневшимся Владивостоком. — Они – словно небесная февральская лазурь, словно воды летнего спокойного моря. Вам стоит чаще слышать, насколько они прекрасны. Да, Володе нередко говорили, что глаза у него красивые. Но когда об этом говорил Александр Петрович, когда он говорил об этом так – крышу сносило основательно, любой приморский тайфун бы позавидовал. Романов припадает губами к молочной коже на плече, мягко лаская ее и придерживая Вову за подбородок. Тихими поцелуями неспешно окутывает Владивосток от одного плеча к другому, останавливаясь на лопатках, на загривке, на шее. Приморский негромко постанывает, ощущая шквал удовольствия от каждого осторожного прикосновения: от поцелуев – никакой дрожи или электрических разрядов, только мягкое чувство, словно по коже провели шелком. Губы Саши сводят с ума, заставляют отдаться ему полностью, с одним только немым условием: смотри на зеркало. Владивосток смущается, стыдится, с каждой секундой ощущая, как щеки становятся все более горячими, но взгляда отвести не смеет. — А ваши очаровательные волосы? — Питер аккуратно откидывает со лба Володи несколько прядок. — Иссиня-черные, словно ласковая морская волна в спокойную летнюю ночь. У Вовы, наверное, кинк на похвалу, если его тело так ярко на слова Александра Петровича отзывается. Владивосток стыдливо подминает коленями смятый халат, стараясь прикрыть им уже достаточно возбужденную плоть, но взгляд на зеркале покорно держит. В полумраке, со спадающим с одного плеча халатом и легким отблеском от стекол очков, Питер выглядел особенно... невыносимо. Так горячо, что от одного взгляда бросало в жар – что уж говорить о соприкосновении их тел и бархатных губах на коже Володи. Санкт-Петербург чуть проходится по шее кончиком языка, заставляя Приморского вздрогнуть и чуть прогнуться в спине. Одной рукой начинает ласкать его грудь, слегка сминая чувствительную кожу тонкими пальцами. — Кроме того, вы прекрасно сложены, — подмечает Саша, как бы невзначай поглаживая его соски. — у вас прекрасные плечи, аккуратная талия, а легкая худоба отлично подчеркивает вашу восхитительную фигуру. Что смущает больше – слова, движения или то, что нужно смотреть, – тайна. Одно понятно хорошо – смущает все и сразу. Когда теплые пальцы уверенно ведут вниз по торсу, у Владивостока перехватывает дыхание – он зажмуривается, лишь бы не видеть себя в зеркале. Романов прижимает его к себе одной рукой, а другой снова осторожно направляет так, чтобы Вова взглянул на себя. И очень, очень сильно хочется не смотреть, когда Александр свободной рукой откидывает смятый халат, оголяя сдвинутые ноги. Еще больше взгляд хочется отвести, когда Питер скользит свободной рукой к промежности, как бы намекая, чтобы Приморский развел колени чуть шире. — И ноги, — Санкт-Петербург переходит на шепот, причем такой чарующий, интимный, что у Володи по спине пробегает табун мурашек. — очень стройные, идеальные для вашего роста. Саша трахает одним только взглядом: такой он вожделенно-сосредоточенный, что, казалось бы, ему и касаться Володи не обязательно. Но он касается: протискивает ладонь между сжатых ног, и, легко раздвигая их, укладывает ладонь на возбужденный член. Он давит на головку ладонью, поглаживая ее по кругу, а Вова протяжно простанывает – он первый раз видел, насколько возбуждающе Питер это делал. Саша чуть отодвигает одну из ног еще дальше в сторону, заставляя Приморского развести коленки пошире, и усмехается у него над ухом довольно. — Одним словом, Владимир, вы каждой клеточкой прекрасны, — негромко выдыхает Питер, проводя рукой, что держал его за подбородок, по щеке. Одних слов Саше мало: большим и указательным пальцем он обхватывает член чуть ниже головки, а остальными – играет с мошонкой, чуть щекоча ее. Второй ладонью придерживает Вову уже не за подбородок, а за щеку, на которую тот охотно опирается. Речи Питера пропадают, теряются в шумном дыхании Владивостока. Глаза у Вовы затянуты поволокой, в них – одно желание. Вроде бы он послушно смотрит прямо на свое отражение, только вот перед глазами все плывает, сливается, а жмуриться от поглаживаний Саши приходится все чаще. Владивосток перебирает по ковру пальцами ног и вжимается бедрами в кровать, когда Романов обхватывает член теплой ладонью полностью. Санкт-Петербург большим пальцем ласкает головку по кругу, а остальной кистью сминает возбужденную плоть. — Алекса-ах!... — сдавленно лепечет Приморский, чередуя имя Питера со стонами. Разными: короткими, жалобными, пронзительными, судорожными. Движения у Саши осторожные, но уверенные – чтобы от недостатка влаги не стало некомфортно, он легко размазывает предэякулят по разгоряченному члену. Играет с набухшими венками, поглаживая их одними подушечками пальцев, и, кажется, одним видом Володи в его полном подчинении наслаждается – ласкать Приморского так было для него каким-то особым удовольствием. Когда Питер аккуратно скручивает член Владивостока в своей ладони, тот вскидывает плечи и подается чуть вперед. Вова кусает губы, стеная и подрагивая, а по вискам скатываются капли пота – от одного соприкосновения с телом Саши бросало в жар. Санкт-Петербург шепчет на ухо что-то ласковое, но Володя в упор этого не слышит – перед глазами только размытое изображение ублажающего его, с широко разведенными ногами, Саши. Владивосток жмурится от уверенных прикосновений, с каждой секундой становящихся словно более ощутимыми, и стоны не сдерживает – каждая ласка приближала его к скорой развязке. По комнате разносится особенно пронзительный стон, когда Питер сжимает головку его члена всеми пальцами сразу, как бы ставя точку. Володя кончает, особо сильно напрягаясь в бедрах и изливаясь тому в руку. Дыхание перехватывает, перед глазами – белым-бело, а картинка напротив уже не кажется чем-то необычным. Ведь в объятиях Саши так привычно и тепло. Вова в его руках обмякает, всем телом расслабляясь, и постепенно дыхание восстановить пытается. Саша стаскивает пару салфеток с тумбочки около подоконника и аккуратно ладони протирает, как бы держа Владивосток в объятиях. Как только руки оказываются чистыми, он откладывает использованные салфетки на тумбочку и немного накидывает на Володю снятый халат. Аккуратно берет его на руки, поднимая под коленки и за спину, и, подойдя к изголовью кровати, осторожно укладывает на мягкие подушки. К моменту, когда Вова восстанавливает дыхание, Саша успевает убрать использованные салфетки и отмыть руки. Он аккуратно укладывается рядом с Приморским, и, притягивая его к себе за талию и за спину, мягко целует его в лобик. Зарываясь носиком в светло-серый халат, Володя льнет поближе к Питеру, как котенок укладывается кошке под бочок. Сопит тихонечко, и Романову кажется, что тот успел уснуть. — Саш, — негромко зовет его Владивосток. — Да? — немного удивленно спрашивает Питер, ласково поглаживая того по волосам. — Спасибо, — чуть сдавленно произносит Вова и утыкается в его грудь еще сильнее, сжимая в одном кулачке махровую ткань. Умильно улыбнувшись, Саша невесомо целует его в макушку и прижимает ближе к себе. Хорошо, что его импровизированная лекция возымела эффект.