***
Много лет назад, изможденный августовским зноем, что пропитал солнечные берега итальянской Сиракузы, Зейн думал, будто знает, что делает. Бриз средиземного моря трепал темно-каштановые волосы, перебирал передние прядки, обдувал молодое лицо, напитанное здоровым, золотистым загаром. Вся его фигура, его образ и стать — все дышало, пышало молодостью и свободой. Ах, молодость! Бешеные, быстрые моменты! Все мы казались себе победителями, все думали, что являемся символами перемен! Как это прекрасно, как наивно и чудесно! Молодость прощает ошибки, прощает потери и проигрыши. Но она не глупа и уж тем более не слепа: она помнит все, и ее волею мы подписываем себе приговоры на многие-многие годы вперед. Он был красив, по-своему притягателен. У него не было модельной внешности, не было точеных черт лица, но был огонь в глазах. Была решимость, искренняя дерзость, жажда жизни. Зейн очаровывал своей непосредственностью и напористостью. Он четко знал, чего хочет и поэтому делал все для того, чтобы воплотить свои желания. Он слушал там, где надо было слушать, видел то, что скрывалось от остальных, говорил слова, что от него хотели слышать. Он чувствовал, понимал, хватал от мира все, пил его, вбирал без остатка. Вся его обыденность — роскошь. Бал во время чумы людских пороков, где он, тайный гость, скрытый маской, с искусностью тени следил и руководил. Он умел быть собой, будучи при этом кем-то другим. Его жизнь — притворство. Его жизнь — чистая правда. Он покорял своим юношеским максимализмом, своей душевной свободой. Да, он был красив. И красота эта являлась отражением внутренней бури, что терзала его душу изо дня в день, требуя движения, требуя побед. Вечер медленно перетекал в ночь, укутываясь в тончайшие сиреневые вуали сумерек и раскидывая россыпь жемчужных звезд причудливым узором. Разгоряченный ветер пленил, успокаивал, замедлял, ласкал утомленных туристов и местных. Улицы медленно утопали в ярких и теплых красках фонарей и вывесок, зажигался свет в окнах домов. Да так причудливо! Будто проходимец-художник незаметно для всех устроил выставку, вывесив все свои картины, что посвятил чуду человеческой любви. Птицы снижали свои высоты, умолкали и сладкие их трели. Город, этот живой механизм, опьяненный летом и теплом повсеместного счастья, уходил на заслуженный отдых. Лениво сидели люди в прибрежных ресторанах, лениво гуляли пары, шагая голыми ступнями по теплой морской воде, лениво беседовали случайные прохожие. На террасе отдаленного ресторана, за небольшим столом, расположились двое. Полный, раскрасневшийся мужчина в возрасте напряженно постукивал пальцами по своему колену. Его белый летний костюм сидел идеально, седые волосы небрежно падали на лоб. Он производил впечатление человека влиятельного, но слишком уставшего. Годы всегда берут свое, но когда всю жизнь смерть дышит тебе в затылок, уход на пенсию — недостижимое богатство. — Все капо* согласны с твоей кандидатурой. Редко, знаешь ли, к нам лезут так, как ты, — мужчина затянулся сигаретой, — напрямую. Как идиот. Но похвально, парень, похвально. Все оценили такое ярое стремление сотрудничать. Конечно, иметь друзей по всему миру очень даже неплохо, верно? Слышал я как-то, что вы, арабы, совсем отбитые ребята. Интересно, что из этого выйдет. Черт… Эй, Caro*, ты хочешь нас до смерти жаждой замучить?! Мужчина грозно крикнул на пробегающего мимо официанта и уже спустя пару минут на столе красовалось несколько блюд с закусками и бутылка красного вина. — Семьдесят первый год — лучший год для Тосканы. Будь виноделие религией, я бы, может, в священники подался. Виноделы, ха! — Боюсь, сеньор Россетти, с вашей фамилией вас бы приняли за пророка*, — ухмыльнулся юноша и поднял свой бокал. — Полагаю, за правое дело? — А ты быстро учишься, сынок! Стекло стукнулось о стекло: быстро, сильно, умопомрачительно чисто. Этот звон провозгласил эпоху перемен. Зейну было двадцать с небольшим лет. Он не был наследником богатой семьи, не имел, в общем-то, за спиной ничего, кроме неиссякаемого желания двигаться, добиваться всего, выжать все возможности до последней капли. Он знал, что просто так никогда ничего не бывает и поэтому, возможно, сейчас принимал важнейшее решение в своей жизни: в обмен на шанс стать кем-то он отдавал свои мысли и свободы. Он становился пешкой в чужой игре для того, чтобы быть королем в своей собственной. Неприкаянный, одинокий — этот парень цеплялся за любую подачку от коварной судьбы. — Так вот, завтра я отведу тебя к Padrone*, он захотел лично тебя увидеть. Ему стало интересно, как тебя сюда вообще занесло. Не уверен, конечно, что мне стоит это говорить, но слышал я, что у него дело одно есть, как раз у тебя, в Марокко, так что похоже, малыш, можешь начинать паковать чемоданы, недолго тебе на наших итальянок смотреть осталось, — фыркнул Россетти. Посидев в тишине где-то пару минут, он глубоко вздохнул и, ухватившись за переносицу, тихим шепотом продолжил: — Ты вроде неплохой парень, не стоило тебе сюда лезть. Ничем это хорошим не закончится. Деньги, статус, дорогие вещи — это и без криминала получить можно. Сложную игру босс затеял, очень сложную. Как там говорят… Восток — дело тонкое? Подумай несколько раз, прежде чем завтра пойдешь на встречу. Подумай о том, что в случае неудачи и неповиновения будет с тобой, твоей жизнью и, главное, твоими близкими. Зейн лишь непринужденно усмехнулся: он знал, что делает. Думал, что знал. Воцарилась тишина.***
— Зейн, как я рад тебя видеть! Спасибо, что пришел. Хвала Всевышнему, я разделю сегодняшние переживания с другом! Располагайся, скоро уже все начнется. Свадьба! Гости в разноцветных одеждах, переливы веселой музыки, счастливые улыбки на лицах. Ах, как прекрасны свадьбы! Как чудесны искусные яства на огромных столах, как великолепны движения изящных танцовщиц! Это праздник жизни, любви, праздник нового начала и отрешения от прежнего уклада. Как же тут не радоваться? Как не веселиться? Звуки флейты чаруют, пробираются глубоко под кожу — прямо в сердце, вызывая фейерверк наслаждения в душе. Всюду изобилие: вкусов, ароматов, звуков. Это яркое, ослепляющее давление чувств доводит до изнеможения, до потери ориентации в пространстве. Как же здорово! Голова идет кругом от ощущения неподдельной эйфории, от эссенции праздника, что пропитала каждый кусочек бытия вокруг себя. Душный вечерний воздух пьянит, яркость огней ослепляет, атмосфера дозволенного безумия отпускает последние ниточки контроля. К гостям, минуя все традиции, вышла невеста. Нежная, юная: мягкой поступью она, словно волшебная птица, впорхнула в один из украшенных залов, озаряя всех присутствующих потерянной улыбкой. Белый цвет праздничного кафтана был символом ее трогательной чистоты, что среди бурного празднества выглядела чужой, инородной. Собранные волосы, роскошные украшения, изящные речи — она была магнитом для всех. Все присутствующие стремились завладеть вниманием Ясмин, все хотели заполучить кусочек ее света. Что-то тяжелое, ядовитое по своей природе, опустилось на сердце Зейна. Она смотрела на него своими яркими, глубокими глазами, полными грусти и понимания. Совсем молодая, неопытная, Ясмин прожигала своим взглядом насквозь. Пальцы мужчины сильнее сжали тонкий хрустальный бокал, побелели аккуратные костяшки. Смутная тревога поселилась где-то в глубине души, существование которой, впрочем, раньше Зейн не признавал. Он усмехнулся. Судьба — злодейка. — Господин Зейн, спасибо, что пришли, — поприветствовала мужчину Ясмин, кажется впервые искренне радуясь гостю. Тот отставил стакан с виски в сторону и сложил руки на груди, улыбнувшись одними уголками губ. Ну что за милейшая девчонка! — Спасибо, что пригласили, — ответил он, слегка кивнув в знак благодарности. — Не позвать вас все равно что преступление. — Почему же? — Не знаю, это просто… неправильно, — ответила Ясмин, едва заметно отвернувшись от собеседника, чтобы скрыть такой неуместный румянец. «Ох, что же я вообще такое говорю?» — пронеслось в ее голове. — Вы чудесно выглядите, Ясмин. Вам необычайно идут дорогие платья. Девушка шагнула чуть ближе и теперь с ребяческим вызовом смотрела снизу вверх. Шутливо сказала: — Знаете, мне кажется, что в платьях из вашего бутика я выглядела бы ещё лучше. — Что же, я охотно верю. Надеюсь, ваш будущий муж сможет осыпать вас любыми платьями из всех понравившихся бутиков, — парировал Зейн. Эта девушка… веселила его. Пробуждала в нем давно забытую радость простых бесед, бессмысленных шуток и безобидных перепалок. — Прошу прощения. Радость праздника давила, душила холодными руками, стремясь не убить, но подчинить. Зейну было нечем дышать. В голове крутились мысли, иголками впившись то ли в мозг, то ли в сердце. Сегодня многое изменится. Сегодня он переступит через себя, сегодня он сожжет мосты и оставит все, что ценно позади. Сегодня правда и честность умрут ради спасения любви и дружбы. Хлопнула дверь какой-то подсобки. Мужчина тяжело дышал. Он прислонился лбом к холодной стене, нащупав где-то в стороне небольшой выключатель. Что такое страх, когда ты всю жизнь видишь смерть? По груди разливался отравляющий холод. Мозг старался контролировать мысли. Вдох-выдох. Ты же умеешь притворяться?.. Как же привлекательна эта пустота, эта отрешенность! Как же манит, как тянет к себе всепоглощающая безмятежность! Отсутствие — высшая степень изобилия. Находясь вне минут и часов, вне движения — ты в безопасности. Немой, молчаливый стражник бессознательного тихо охраняет твой сон забвения, сон отказа от всех чувств. Это так просто — существовать, а не жить. Так просто быть лишь оболочкой чего-то подлинного, иллюзией настоящего. Может, это и есть решение всех проблем? Может и стоит остаться в этом кататоническом состоянии образа? Простота всегда манит, всегда предлагает наиболее сладкие, желанные условия сделки, но это ли решение? Это ли ответ на вечный вопрос бытия? Есть ли движение в безвременье или движение безвременья — маркетинговый ход по уничтожению потерянных душ? Тоска забвения отступала, распуская веревки, что оплетали душу. Прохлада успокоения становилась леденящим холодом. Мысли врывались, заполняя собой все уголки внутреннего Я. Он решился. Повертев в руках вынутый из кармана пиджака клочок бумаги, он принял решение. «Или ты, или мы», — гласили последние строки послания. Выхода нет. Сегодня друг пойдет против друга. Ложь столкнется с болезненной правдой. Этим вечером его люди нападут на гостей и охрану Кадира. Он отравит своего друга и похитит его дочь. И все это — ради их спасения. Как же иронична эта чертова судьба! До омерзения, до тошноты! Часы пробили восемь тридцать четыре. Время начинать.