Негодяй ровно настолько, чтобы мне понравиться

      Кроули красив и знает это. Все ангелы созданы красивыми, а Кроули был когда-то ангелом, так давно… Сколько людских сердец, женских и мужских, начинало учащённо биться или в томном трепете замирало рядом с ним? Он никогда не считал, но знает, что много, быть может, тысячи. Демон пользовался этим широко и изобретательно, искушая, соблазняя, подталкивая к греху. Но никогда не давал им, завлечённым и распалённым его дьявольской красотой, его ангельским красноречием, желаемого.       Он отлично осознаёт, что для беса такое поведение необычно и выглядит даже подозрительно. Как-то раз Асмодей, один из павших вместе с ним и на этом основании считавший себя приятелем Кроули, насколько такое вообще возможно между демонами, глумливо и вроде бы вскользь расспрашивал его об этом.       Они встретились случайно в одном из притонов предреволюционной Франции, куда, по слухам, хаживал и небезызвестный маркиз, так что Кроули туда занесло по сугубо служебной надобности. Что же до Асмодея… не требуется чересчур напрягать воображение, чтобы представить, что искал в подобном заведении демон похоти и сладострастия. «Брезгуешь? — язвительно прокомментировал он тогда выражение лица Кроули, и тот, передернув плечами, парировал: «Да! Для меня такие забавы проходят по разряду скотоложества, но ты продолжай, это выглядит почти не противно».       Кроули демон. Он лгал. Никогда, ни до выдворения первых людей из сада Эдемского, ни позднее, когда расселились человеки по всем просторам мира, он не считал их животными, низшими или неполноценными. Ему нравились люди. Но он не отвечал ни на людское вожделение, ни на искреннюю привязанность, а бывало и такое. Ему это от них было не нужно. Или, вернее, ему это нужно было не от них.       Демоническому созданию, как впрочем и ангельскому, по статусу положено запоминать и уметь мгновенно вызывать в памяти всё, когда-либо с ним, вокруг него и из-за него происходившее. Но есть нечто, что каталог памяти Кроули отказывается выдавать по запросу: в какой именно момент взгляд на «коллегу» — благожелательно-чопорного херувима, заставил его сердце пропустить удар, а потом забиться чаще?       Точно не тогда, когда они оба ещё были в ангельском чине, ведь в то время до начала времен, по сути и сердца у Кроули ещё не было (да и имя было другим, а вот у ангела — одно на все времена: Азирафель, словно пропитанное ласковым солнечным светом, запахами пряностей и оплетённое дымком фимиама).       И не в памятный день грехопадения — себе-то демон мог признаться, что там, на Стене, он херувима побаивался: те часто бывали гневливы, а пламенный меч обращающийся мог не просто развоплотить бесовскую сущность, но низвергнуть в небытие не хуже святой воды, которую, впрочем, тогда еще не изобрели. Да и без меча ангел в чине Власти мог рядового демона, не напрягаясь, в люциферий рог скрутить, чего уж там. Поэтому злорадство, которое испытал Кроули, когда ангела отправили в мир человеков, по сути понизив до простого полевого агента под прикрытием, было вполне искренним.       Тем не менее, однажды этот момент случился, и важно ли теперь уже, когда? А чтобы осознать, что именно это значило, понадобилось ещё больше времени, но в итоге XIV век, так результативно начавшийся с разгрома тамплиеров и пленения Пап, оказался одним из самых горьких и жутких для Кроули. Все, на что его хватило — небрежный отчёт начальству, в котором он безбожно, в самом прямом смысле, приписал себе деяния Соболя (Великий голод в Европе), старика Мора (эпидемия Черной смерти) и великолепной Кармин (Столетняя война). Тем, впрочем, было плевать, а Кроули получил ещё одно перо в шляпу, метафорически выражаясь (он не проявлял интереса ни к охоте, ни к коренным жителям Америки, пока первое не превратилось из способа добывания пищи в развлечение для богатых, а вторые не перестали дальновидно и верноподданически славить своих богов обильными и кровавыми жертвами, сменяв их покровительство на огненную воду, ханжеские проповеди христианских миссионеров и в конце концов — геноцид).       На самом же деле демон большую часть века беспробудно пил, по большей части свежеизобретённый бренди, прерываясь на вознижение бесовских похвал в адрес Марии Коптской, что высоко подняло ее статус среди душ пропащих в аде страждущих.       Следует признать, что в Средние века и люди-то были еще не так искушены в тонкостях и гранях страстей человеческих, а у Ада (равно как и у Рая), и подавно не водилось ни своего лексикона для подобных вещей, ни тем более — исследователей феномена любви, возвышенной или плотской. Чувство, угнездившееся внутри демона, приходилось распознавать самому, удивляясь, устрашаясь и отчаянно желая, чтобы такового вовсе не было, а если и было, то не с ним, с Кроули, а с кем-нибудь иным, может вот с ангелом каким. Или с вполне конкретным, почему нет?       Но ангел жил жизнью (или ее близким подобием) праведной и бесстрастной. Он заботился по мере сил о нуждающихся, расстраивал, без особого энтузиазма, козни диавольские, хотя чаще, конечно, кроулевские, иногда помогал Кроули в качестве взаимной уступки, в ответ на услугу со стороны демона, а то и просто по доброте душевной. В отличие от Адской канцелярии, требовавшей постоянного увеличения притока грешных душ, Небесная была возмутительно равнодушной к возрастанию либо убыванию числа праведников, и реагировала только в самых крайних и вопиющих случаях, причем избыточно и не всегда адекватно: да вспомните хотя бы те же Содом с Гоморрой!       Так что ангел жил себе в свое удовольствие, перемежая необременительные отчёты необременительным же чудесами и явлениями, а в промежутках хорошо и со вкусом одевался, питался, слушал классическую, преимущественно духовную, музыку, почитывал, а иногда и пописывал сначала папирусные свитки, затем пергаментные манускрипты и, наконец, благо век XIV-й благополучно истек, а пришедший ему на смену XV-й породил наконец Гутенберга и бум книгопечатания — книги.       Азирафель имел за душой, или ее ангельским аналогом, грешок собственничества, поэтому следующим логичным шагом стало коллекционирование написанного людьми, а так как названия для такого занятия люди на тот момент ещё не придумали, ангелу пришлось сочинить его самому и стать, фактически, первым в мире библиофилом.       В целом, Азирафель вполне счастлив своим пребыванием на земле. Ему всего хватает и вряд ли он стал бы счастливее, если бы узнал о том, что выковалось в стержень личности его приятеля-конкурента и заменило тому бессмертную душу — о беззаветной и безусловной, со всей дьявольской страстью, любви. Поэтому Кроули крайне тщательно следит за тем, чтобы он этого так никогда и не узнал.