***
Сукуна просыпается рано. И это бесит. Он так надеялся нормально поспать, желательно до самого утра. Но когда он просыпается, на часах телефона время показывает три часа ночи. И самое противное, что его пробуждение ничем вызвано не было, а значит, что и беситься ему было не на кого. Лишь на свой же организм, который решил поиздеваться. Разминая шею, Сукуна всё же с кровати поднимается, хотя бы для самого простого — сходит отлить. И, может, даже сделать себе кофе, потому что в ближайшее время он точно не заснёт, а это означает, что можно — как бы тупо это не звучало — поработать. Пиздец. Прийти с работы, чтобы поспать и после своё свободное время продолжить тратить на ебучую работу. Что-то в жизни Сукуны точно идёт не так, как он планировал. Да он, в общем-то, никак и не планировал. Все его планы разрушились ровно в тот момент, когда в его десятилетнем возрасте родители притащили сопляка. Он всё ещё помнит противный визжащий голос матери: «Это твой братик!». Уже тогда Сукуна почуял подвох. А потом убедился в этом и сам. Особенно, когда родаки решили развестись. Особенно, когда сдох их несчастный папаша, а маман — пропала. А ещё круче стало, когда три года назад подох их дед. И Сукуне пришлось своего братика тащить на своей спине. В пизду такую, блять, жизнь. Он выходит из туалета, резким движением щёлкая по выключателю, направляясь на кухню. И какое же у него появляется на лице удивление, когда свет оказывается включен, а какой-то пацан — ах, да, друг сопляка, видимо — заваривает себе растворимый кофе. Удивление Сукуна быстренько прячет, натягивая на лицо ебучую ухмылку и лишь кидает: — Мне тоже-ка завари, пацан. А тот даже не вздрагивает. Только поворачивает голову, проходясь ледяным — и реально, будто холодом пробивает — взглядом. А после достаёт из шкафчика вторую кружку, засыпая туда кофе, и заливает кипятком. Кружку оставляет на тумбочке, свою же берёт в руки, и, проходя мимо Сукуны — даже не взглянув, — садится за рядом стоящий стол. На такое к себе отношение Сукуна же только фыркает, а ухмылка с его лица сходит. Он, конечно, мудак, но не еблан и цепляться к подростку желания не имеет — пусть так и хочется эту хладнокровную маску с него сбить. Берёт себе кружку и, упираясь поясницей о гарнитур, достаёт телефон, чтобы проверить сообщение и тупо полистать ленту новостей, отпивая едкую хуйню, которая как бы считается кофе, но на деле является той ещё ссаниной. — Тебя как звать-то? — спрашивает Сукуна, но взгляда от новостной ленты не отрывает. — Фушигуро Мегуми, — тут же отвечает пацан, и на это получает лишь чужой смешок в ответ. — Одноклассник этого сопляка? — и Сукуна имеет право спрашивать и доёбываться. Потому, что, блять, Фушигуро Мегуми находится в его доме, в его доме заваривает себе ночью кофе. А это означает лишь одно: пацан к ним наведывается довольно часто и довольно часто остаётся с ночевой. Пиздец, он Юджи за это за уши оттаскает, ведь что в словах: «Никого сюда не приводить», блять, непонятно?! Он же вон, не приводит своих дырок сюда, отводит в другую квартиру, о которой сопляку только догадываться можно. И похуй Сукуне глубоко, что Юджи так-то подросток и что он эти ночёвки хочет — почему ему можно, а Сукуне в своё время было нельзя? Поэтому пусть идёт сопляк нахуй, а вместе с ним и Фушигуро Мегуми. Но пусть Сукуна и мудак, но не еблан, а потому выгонять подростка ночью никуда не будет. Пусть уйдёт с утра, а там дальше Сукуна уже и проведёт с Юджи профилактическую беседу. — Да, — так же холодно отвечает тот. И разговор заканчивается. Сукуна пьёт кофе, листая ленту, теперь уже, соцсети, закатывая глаза, когда ему попадается какой-нибудь тупой мем, ухмыляется, когда попадается какая-нибудь фотка красивой девушки, и в остальном игнорирует то, что происходит вокруг. Мегуми на его удивление, когда кофе заканчивается и телефон убирается в карман домашних шорт, всё ещё сидит за столом и тоже смотрит в телефон, игнорируя Сукуну. Спать, видимо, пацан не собирается. И оттого становится даже интересней. Но он всё ещё не долбаёб и до пятнадцатилетнего школьника доёбываться не хочет, а потому просто проходит мимо, направляясь в гостиную. Сукуна так-то поработать хотел. А Мегуми провожает взглядом. Аккуратно, из-за чёлки, не позволяя себе за таким занятием спалиться. Сукуна вызывал до ужаса странные и противоречивые чувства. С одной стороны, внешний вид завораживал: от Юджи он, на первый взгляд, отличался лишь возрастом и татуировками, что покрывали всё тело, но стоило лишь приглядеться, то становилось видно, что черты лица Сукуны острее, что глаза темнее, почти красные, в то время как у Юджи они были светло-карими, что в действиях его было больше резкости там, где у Юджи больше плавности, — и пропустить такие мелочи было просто непозволительно. Ну и, конечно, невыносимый мудацкий, характер. А потому всё нутро буквально Мегуми кричало, что нужно бежать и не оглядываться, что Сукуна — хищник и что Мегуми он разорвёт на части, стоит лишь приблизиться к тому. И, к удивлению, оттого хотелось наоборот подойти ближе, будто все инстинкты Мегуми решили в один раз заткнуться. И, что самое страшное, его с каждым на Сукуну новым взглядом отправляло в далёкое прошлое: страх, ужас, паника — он вытаскивал из его души всё, что Мегуми с каждым годом запихивал в себя всё сильнее. Потому что в этом больше не было смысла. Потому что Сатору вернул ему безопасность. Потому что Юджи подарил тепло. Потому что Нанами позволил обрести вновь опору в чужих людях. Потому что Нобара научила вновь смеяться. Потому что… И всё ради того, чтобы в один прекрасный вечер, всего одним взглядом, всего одним своим присутствием, существованием, Сукуна возродил в его груди тянущее чувство тревоги, которое, как Мегуми начало казаться, никогда его и не покидало. Он сбежал. Просто выключил телефон, покидая кухню. Уж лучше быть рядом с Юджи, с теплым и светлым Юджи, который во тьме комнаты всё равно будто сияет и освещает мир Мегуми, чем в той части дома, где сидит Сукуна, от которого веет опасностью, угрозой. Мегуми уверен — такой человек его сломает и даже внимание не обратит. А Мегуми вновь придётся собирать себя по кусочкам, чтобы просто снова начать жить. Не для того Сатору страдал. Не для того спасал его и вытаскивал из бездны страха и ненависти. Не для того, чтобы Мегуми сам себя поломал своими тупыми действиями. И впервые он понимает, что к опасности его, блять, тянет, как магнитом. И впервые за последние годы он понимает, что хладнокровная маска рушится. Мегуми боится. Он пиздец как боится — боится Сукуну, и хочется себе горло вскрыть от этого удушающего состояния. Потому что Мегуми понимает одну, блять, простую истину. Его жизнь пошла по пизде в этот самый день. В эту самую ночь. Буквально только что.***
Сукуна протирает лицо ладонями, отрываясь от ноутбука, когда мимо него проходят Юджи и Мегуми, направляясь на кухню. Время в углу экрана подсказывает, что так-то перевалило уже за девять часов утра, и минуты неизбежно приближают одиннадцатый час. А он всё это время провёл за работой. Просто прекрасно, пришёл с одной работы, чтобы засесть за другую, ахуительно просто. И вроде такое положение дел заёбывает, а вроде Сукуна как бы привык. Ещё в тот момент, когда съебалась мать и помер отец, он привык пахать — не на пенсию деда же только жить, к тому же он, вроде, находился в том уебанском возрасте, когда хотелось жить на полную катушку, а выпрашивать каждый раз деньги и оправдываться за эти траты не хотелось. Так он и оказался тут: две работы в двадцать пять лет, которые теперь только убивают время. Зато денег много — хоть какой-то плюс. Не многие из сверстников Сукуны могут похвастаться домом, квартирой, байком и дорогими вещами в гардеробе. Зато они живут жизнь. Да и Сукуна живёт. Постоянно по клубам шляется, красоток цепляет и умудряется на постоянке собираться с кучкой придурков, которых так-то зовут друзьями, но Сукуне на такие формальности как-то похуй. Потому что никто из них другом его не считают и, когда подвернётся удачный момент, обязательно подставят. В принципе, люди они идеально Сукуне подходящие — мудаки точно такие же, как и он. А перед глазами всё ещё этот блядский текст на лекцию, которую ему придётся читать на следующей неделе, чтобы вбить в мозги тупых студентов хоть какую-то информацию. И как хорошо, что ведёт он у них исключительно лекции, без каких-либо семинарских, потому что, он уверен, — прибил бы каждого. А пока они помалкивают можно и хуй на них забить. И похуй, что сам Сукуна выпустился не так уж и давно — гениям прощают всё. А его, какого-то хуя, в гении записали. — Сопляк, — окликает Сукуна уже добравшегося до кухни Юджи — и ведь не может не усмехнуться, когда тот в дверном проёме замирает, вздрагивая, — мне тоже пожрать что-нибудь сваргань. И, дальше не обращая внимание на происходящее вокруг, начинает вычитывать накиданный текст — вполне. Не верх гениальности — хах, — но сносно, и даже соплякам что-то да будет интересно. Он захлопывает крышку ноутбука, прогоняя от себя всю ту информацию, что составлял, потому что хватит с него этого дерьма. И даже думает о том, что в принципе и свалить с этого универа можно, но с другой стороны, понимает, что так-то сейчас он не то чтобы парится. Читать лекций, максимум, десять в месяц, которые частенько между собой пересекаются или вовсе повторяются не так и сложно и нудно. И похуй, что на подготовку уходит иногда по несколько часов, но грех жаловаться, когда и так Сукуне были выданы нереальные условия и хорошенькая за это зарплата. Пусть к преподаванию душа у него никогда и не лежала. Он вообще хреновый такой вариант для обучения молодых светлых умов. Но его как-то попросили, сказали сумму за такую услугу, и Сукуна поплыл просто по течению. Сколько бы он не жаловался — его всё равно всё устраивало. Полмесяца ебашить в тату-салоне, а после отдыхать, параллельно иногда забегая прочитать лекцию. Не жизнь, а сказка — всё равно ничем другим себя не займёшь. К тому же у него и сопляк на шее сидит, и ещё года три сидеть будет, а после пусть уже катится на все четыре стороны, сам свою жизнь разгребая. Из раздумий его вырывает окрик Юджи, оповещающий, что жратва готова. И Сукуна, размяв, шею, наконец-то встаёт с дивана, на котором провёл всю ночь и раннее утро, направляется на кухню, по пути подхватывая пачку сигарет. Щёлкает зажигалка и едкий дым заполняет комнату, ниточкой следуя за Сукуной. На кухне сидят пиздюки за столом, палочками подхватывают омлет — конечно же, пиздюк на большее не способен. Он подхватывает тарелку со своим омлетом, скидывает пепел с сигареты в раковину, забитую грязной посудой — домашние дела всё ещё забота Юджи, а не его, но на них почему-то перманентно кладётся хуй. Сукуна затягивается, кривя губы, осознавая как много проёбов от сопляка он уже увидел, и раздражение его усиливается. — Сопляк, тебе ничего напомнить не надо? — от его стального заёбанного голоса Юджи вздрагивает, насильно поднимая на Сукуну взгляд. — По-моему, у нас были, блять, правила. Окурок летит в раковину, тушится о воду в тарелках. Юджи отводит взгляд, прикусывая щёку. И возможно — но только лишь возможно — нужно было дождаться, пока его дружок уйдёт, и уже потом ебать сопляку мозги, но Сукуна по своему опыту прекрасно знает: нет лучшего способа вбить что-то в тупую башку, кроме как унизить перед кем-то. — П-прости, — заикаясь, произносит Юджи, не в силах на Сукуну вновь взглянуть. Мегуми происходящее никак не комментирует, но и есть перестаёт, лишь слушает и слушает. Это не его дом и тут он никто, но это не значит, что за друга он не вступится — стоит Сукуне только сделать хоть малейший намек на то, что он Юджи попытается ударить, Мегуми в стороне не останется. А пока что он сидит и молчит. — Мне твои извинения в хуй не упёрлись! — Сукуна рычит. — Я, блять, плачу за этот сраный дом, плачу за еду, которую ты, сука, жрёшь, и постоянно откидываю тебе бабок на карманные расходы, а прошу только чтобы ты никого, сука, не приводил и сохранял порядок! — он переводит взгляд на Мегуми, но тот не реагирует: ярость сталкивается с его хладнокровием. — Но почему-то пацанчик твой не хило так знает этот дом, а оттого рождается закономерный вопрос: как давно ты меня наёбываешь? Юджи молчит. Юджи смотрит на Мегуми, безмолвно извиняясь за эту сцену. И он знает, что Сукуне на деле ответ не нужен, он просто хочет покричать, повыёбываться и немного кого-нибудь поунижать. Потому что Сукуна — мудак, и от этого он кайфует. Однако он никогда Юджи не бил и даже подзатыльников никогда не раздавал — но это не значит, что Юджи к такому не готовился. Каждый раз ему казалось, что Сукуна окончательно выйдет из себя и всё-таки ударит. Но Сукуна просто уходил. Уходил, когда понимал, что сдерживаться больше не может. И даже сейчас, он в два шага преодолевает расстояние и встаёт рядом с Юджи, чуть наклонясь, чтобы заглянуть в чужие глаза. Говорит тихо, будто шипит: — Хотя бы, блять, спросить, — Сукуна ухмыляется, — спросить — ты не додумался. И не говоря больше ничего, просто уходит, хлопая дверью в свою комнату. Юджи даже не провожает его взглядом, только облегчённо выдыхает, когда Сукуна уходит. Он кидает виноватый, извиняющийся взгляд Мегуми, откладывая палочки — аппетит напрочь отбит. А порция Сукуны остаётся стоять и, судя по всему, к ней он притрагиваться даже не будет. Мегуми поджимает губы, в голове повторяя сцену, что только что перед ним произошла. Пиздец. — Прости за это, — улыбается Юджи, но впервые его улыбка такая болезненная. — Ничего. — Он… не хороший, нет, но Сукуна нормальный, правда, просто он много работает, чтобы нас обеспечивать и я понимаю, почему он так реагирует на эти «правила»… — Юджи, — прерывает его Мегуми, — ты не виноват. А твой брат — мудак. Но… — Юджи поднимает взгляд, — спроси в следующий раз.***
Вновь Мегуми видит Сукуну через два месяца. Сатору припарковал машину рядом с домом Юджи — они должны были пойти на ночной сеанс в кино и, конечно же, как заботливый родитель Сатору вызвался их отвезти, а после забрать. Юджи расплывается в словах благодарности и, попрощавшись, выходит из машины. Мегуми провожает его взглядом. И в эту же секунду мир будто застывает, потому что дверь дома открывается, а Юджи даже отойти от них не успел. На пороге стоит Сукуна, надевая куртку на ходу. Он поднимает взгляд, и Мегуми видит, как на его бесстрастном лице сначала появляется удивление, а после он начинает хмуриться. Сатору тоже, что-то замечает, потому как быстро открывает дверь машины и выскальзывает на улицу, Мегуми следует за ним. Он ничего Сатору про Сукуну не рассказывал, потому что понимал: раз Юджи умолчал, значит у него есть на то причины, и Мегуми не имеет просто права лезть не в своё дело. Но и Сатору не идиот: он прекрасно видит, как напрягается Юджи при виде брата, видит, как сильнее начинает хмуриться Мегуми. Сатору видит угрозу, исходящую от Сукуны. Да, у него на мудаков чуйка. Сукуна же, запахнув куртку, достаёт из кармана пачку, вытаскивает сигарету и закуривает. С каждым шагом он всё ближе и ближе. Юджи же кидает свою фирменную улыбку — и, к удивлению Мегуми, в ней он не чувствует и капли фальши — и подходит к брату. Сукуна взглядом оценивает Сатору, даже не вслушивается в восторженные рассказы Юджи о том, как они в кино сходили. Лишь отстранённо кивает, переводя взгляд на Мегуми. И будто задерживается дольше нужного. Но, кажется, будто обманывает сам себя. — Годжо Сатору, — представляется, протягивая руку для рукопожатия, улыбается, но смотрит волком, ожидая чужой агрессии. — Отец лучшего друга вашего… Но в ответ ему просто хмыкают, зажимая зубами сигарету, и пожимают руку. — Брата, — он кивает в сторону Юджи, почти сразу же разжимая рукопожатие — будто ему противно; будто ему плевать. — Рёмен Сукуна. И Мегуми делает заметку: Рёмен, не Итадори. — О! — лицо Сатору вытянулось. — Так это вы! Подумать не мог, что один из лучших нашего университета лекторов может выглядеть так. — Ага, — пожимает плечами Сукуна. — О вас я тоже наслышан. Вы мне сразу знакомым показались. Сатору улыбается — вежливо, как и полагается, стоит встретиться с коллегой, — но настороженность не уходит. А Сукуна, ещё раз мазнув по ним взглядом, разворачивается в сторону Юджи, которому Сатору положил руку на плечо, будто в защиту. И, блять, тот так улыбается, что у Мегуми ломается весь шаблон. Шум мотора заставляет обернуться. Рядом с машиной Сатору припарковывается мотоцикл, и девушка, сидящая на нём, быстро снимает шлем, слезая. Она встряхивает головой — и Мегуми не может не согласиться, что выглядит она слишком утончённо, а на фоне Сукуны выглядит до ужаса маленькой, походя на фарфоровую куклу, но никак не на человека. Будто не живая. Будто не человек. В её движениях и осанке видится что-то аристократическое, она чуть кивает, здороваясь — и даже не смотрит вокруг, взгляд её направлен лишь на Сукуну, который, докуривая сигарету, выкидывает окурок и подходит к ней ближе. И Мегуми кажется, что его сейчас стошнит. Девушка смотрит на Сукуну чуть ли не как на бога, улыбается, ловит взглядом малейшее его движение… А он даже не обращает на это внимание, лишь забирает шлем из рук. — Нас уже заждались, — мягкий тихий голос, но Сукуна на это только закатывает глаза. — Подождут ещё, — рычит почти в ответ. — Урауме, не еби мозг, — он оборачивается в сторону Юджи. — Сопляк, я уехал, когда приеду — в душе не ебу, но чтоб дом к моему возвращению был чист. Юджи на это кивает. А потом, чуть призадумавшись, выдаёт: — Привези чего-нибудь сладкого. Сукуна губы поджимает, пожимая плечами, но всё же даёт ответ, будто обещая, хотя Мегуми бы посоветовал в принципе ни одному его слову не верить. — Если будешь себя хорошо вести. — Сукуна, — возвращает внимание себе Урауме. — Время. И Мегуми бы отвернуться, перестать уже её взглядом прожигать, но он не может. Следит, внимательно выискивает, что именно заставляет так на Сукуну смотреть — сладкий, почти приторный взгляд обожания. Мегуми не понимает. Сукуна же кидает на неё ещё один невпечатлённый взгляд. Уже готов сесть на мотоцикл и уехать — Сатору тоже, потрепав по голове Юджи, разворачивается, чтобы сесть в машину, как слышится стальной голос Урауме. Не тот тихий и мягкий, заискивающий тон, которым она говорила с Сукуной. Как и из взгляда её уходит та сладкая, приторная, дымка и туман влюблённости, с которым она смотрела на него. Теперь она смотрит на Мегуми и почти шипит: — Чем я заслужила ваш прожигающий взгляд? Сукуна оборачивается за ней, хмурясь, смотря на Мегуми. Сатору слишком резко разворачивается, готовый броситься своего ребёнка защищать, почувствовав, как атмосфера напряглась. Юджи переводит недоумевающий взгляд на Мегуми, как бы умоляя не продолжать, не ухудшать ситуацию, потому что всё хорошо шло и не хотелось бы ему перед Сатору показывать уебанскую сторону своего брата. И Мегуми правда стоило просто отвести взгляд, развернуться и сесть в машину, уезжая домой. Но он делает, наверное, самый глупый и необдуманный поступок за всю свою жизнь. Взгляда он не отводит и просто говорит — своим холодным, стальным голосом: — У тебя ужасно низкая планка. Урауме застывает — и Мегуми уверен, что будь у неё что-то в руках, она бы обязательно это уронила. Её охватывает ужас, что смешивается с непониманием, рот открывается пару раз, но сказать у Урауме ничего не получается. Сатору после слов Мегуми замирает, переводя ошарашенный взгляд на своего ребёнка, просто-напросто ахуевая. Глаза Юджи округляются, но против воли с губ его слетает тихий смешок, скорее нервный, чем полный веселья — Мегуми попадает в самое сердце. Тишину и напряжённость же разрывает буквально через секунду смех Сукуны — он запрокидывает голову, начиная медленно аплодировать. И Урауме быстро переводит на него взгляд, обиженная чужими словами и униженная этим смехом. Юджи прекрасно знает, какие чувства испытывает Урауме к Сукуне и как тот её постоянно динамит, только пользуясь ей, словно вещью, как ему понадобится. И Мегуми видит это тоже. — Неплохо, пацан, — смех затихает. — Слышала, — он ухмыляется ей в лицо, открыто издеваясь, — даже он видит, какая ты жалкая. И усаживается на мотоцикл, кивая Урауме на место за собой, как бы говоря, что если она не хочет тут остаться, то ей лучше бы поторопиться. Она следует безмолвному приказу, надевая шлем и садясь сзади, обхватывая чужую талию, всё равно прижимаясь ближе к спине, будто реакция и слова Сукуны ничего не значат, будто это шутка и её она ни капли не обидела и не разозлила. И Мегуми на секунду становится страшно — она прощает Сукуне всё, особенно такое к себе отношение, веря, что тот однажды её всё же заметит. Но перед тем, как закрыть шлем, Урауме кидает ледяной взгляд на Мегуми, кривя губы — будто он настолько противен, что даже смотреть на него мерзко. Сукуна заводит мотор, и перед тем, как отъехать, впивается в Мегуми взглядом. На его лице всё та же противная ухмылка, которую он подарил Урауме — а теперь дарит и ему. И Мегуми взгляд его встречает, перехватывает. Смотрит ровно, холодно. — Можешь таскать его к нам, — говорит он Юджи, но взгляд не переводит. И такое внимание нормальным невозможно посчитать. — Нравится мне этот пацан. И просто уезжает, разрезая воздух громким звуком мотора. В Мегуми что-то ломается во второй раз.***
— Ты с ним знаком? — спрашивает Сатору, стоит им отъехать от дома, за дверями которого Юджи спрятался. И Мегуми даже и надеяться не стоило на то, что этого разговора не будет. Сатору не дурак, пусть и притворяется идиотом всё время, глупо шутит и всё лезет со своими объятиями. Для своих лет он слишком умён. И слишком проницателен. Мегуми лишь догадываться каждый раз остаётся о том, что именно должно было в его жизни произойти, что Сатору стал таким. И почему он ещё не растерял этот глупый оптимизм и почему продолжает улыбаться каждый новый день. Мегуми вот не может. Не научился заново, как бы все вокруг не пытались ему с этим помочь. — Когда я был в последний раз на ночёвке у Юджи, пересеклись, — сухо отвечает он, надеясь, что такой ответ удовлетворит Сатору. Но его отец ужасный человек — во всех смыслах. Он частенько говорит о том, что в его прошлой жизни — жизни до Мегуми — он не был таким. Не заботился, не улыбался искренне и не умел любить. Сейчас полюбил. Сейчас стал отцом. И если он чувствует опасность, что цепляется за его ребёнка, он весь мир погубит, лишь бы угроза исчезла. Говорит, что однажды у него спасти не получилось. С Мегуми он эту ошибку не повторит. — Поэтому ты перестал к нему ходить? — Сатору продолжает. Он просто должен удостовериться, что всё хорошо. И с Мегуми. И с Юджи. Но Мегуми в ответ молчит, переводя взгляд на стекло. Его больше интересуют блики фонарей за окном, чем этот разговор. Так с Сатору поступать — грубо, некрасиво и сердце в груди сжимается от того, насколько он сам себе противен в этот момент. Но поднимать тему Рёмена Сукуны, он не хочет — не желает, — и тем более говорить о том, что только что произошло. Сатору на это лишь вздыхает — тяжело. Ему не всегда дозволено своего ребёнка понять, пусть вместе они уже девять лет, иногда он хочет головой об стену биться от того, насколько Мегуми сложный — и как с ним сложно находиться рядом тем более. Они разные, и Сатору это прекрасно понимает, но в такие моменты — ему кажется, что они просто из других миров. Однако Мегуми — хороший сын, пусть и молчаливый, пусть из него и приходится информацию чуть ли не клещами вытаскивать, потому что он никогда ни на что не пожалуется, никогда ничего не скажет: он просто уйдёт. Но это не значит, что Сатору его не любит. Но это не значит, что Мегуми не любит его в ответ. Но это не значит, что у них всё просто. — О нём ходит много слухов, — продолжает Сатору, понимая, что если Мегуми не ответит, то хотя бы просто выслушает — прислушается. — Кто-то даже говорил, что он в банде состоит… Я не знаю этого, Мегуми, но я знаю, что он мудак, и я бы очень хотел, чтобы ты держался от него подальше. Он даже выглядит, как самая большая ошибка человечества. — Я не идиот, — шепчут ему в ответ, но так от стекла и не отрываются. — Я тоже чувствую от него исходящую угрозу, просто… Я не понимаю. И Сатору будто задыхается. Потому что Мегуми понимает всё. Он читает людей как открытые книги — даже его самого прочитал в первую же встречу. А Сукуну не может? Не хочет? Мегуми не понимает, а он это ненавидит. На краю сознания проскальзывает даже мысль, что Мегуми боится, но Сатору быстро отгоняет её от себя. Он не боялся Тоджи, он не боялся полиции — у Мегуми было столько возможностей умереть, но всё равно не боялся. Потому что он холоден, он закалён этой блядской жизнью, и иногда даже кажется — обманывается, — что он и вовсе в этом мире как бессмертен. Пальцы на руле сжимаются крепче, когда Сатору произносит, чувствуя противный в горле ком. — Не лезь к нему, — и это уже не просьба. — Мегуми, не смей. Пообещай мне. — Обещаю. И Мегуми чувствует, что врёт. Мерзко. Противно. Когда они приезжают домой, заходя в квартиру, в ноги к ним сразу кидается Гончая — чёрный пёс прыгает, радостный от встречи с хозяевами. Мегуми треплет его по голове, позволяя завалить себя на пол и облизать. Слабая улыбка трогает его губы, и Сатору как заново вспоминает — всё равно улыбаться Мегуми умеет лишь с ним и с псом. А после и вовсе становится от этого страшно. Насколько Мегуми сломлен. Насколько сломлен сам Сатору. Но возвращает его в реальность пожелание спокойной ночи, и Мегуми уходит в свою комнату, пропуская вперёд себя пса. Сатору отвечает тем же и улыбается в ответ — так, будто сегодня ничего не произошло. А за закрытой дверью, — сам не понимая, что им движет — Мегуми достаёт холст и берёт в руки грифель. То, что рождается этой ночью, даже его самого пугает. Холст отправляется под кровать, а он надеется никогда о нём не вспоминать.***
Но Мегуми вспоминает. Сразу после пробуждения вытаскивает набросок, вглядываясь в размашистые линии. Он никогда не рисовал так. Всю жизнь для него в приоритете было лишь реальное, ощутимое, доступное. У тебя нет воображения? Юджи задал такой вопрос ведь не со зла, он просто пытался Мегуми лучше понять — как он мыслит, что ему хочется и что под его рукой рождается. А рождалось лишь видимое: море, небо, люди в парке. Мегуми часто рисовал: сидел часами, выделяя каждую деталь, чтобы картина получилась цельной. Но он никогда не рисовал что-то, рождённое лишь в его разуме. Не видел в этом смысла, не мог и просто не хотел. Его привлекает реальное, но не вымышленное. Потому что реальное он понимает. Реальное он понимал. И сжечь бы сейчас этот холст. Быть может разорвать на куски. А может просто закрасить белой краской. Но Мегуми не может — не хочет — не чувствует, что будет доволен. Он смотрит в очертания, что родились в его голове ночью, и ощущает себя ужасно мерзким, грязным. И будто в ответ ему смеётся лицо с картины. Усмехается. Насмехается. Над его слабостью. Над его непониманием. Над ним самим, над его личностью. И Мегуми чувствует себя жалким. Хочется даже расплакаться, потому что он ничего не понимает. Закидывает холст обратно под кровать, так и не решившись от своего ночного кошмара избавиться. Возвращает себе самообладание, надевая на лицо обратно маску отчуждённости. Потому что он такой: холодный и бесстрастный, позволяющий себе оттаять лишь с близкими людьми — с Сатору, с Юджи, с Нобарой. Но не более. И точно не Сукуне выбивать его из колеи одним своим существованием, даже не действиями и не словами. Нравится мне этот пацан. В ушах стоит тембр чужого голоса, усмешка, с которой он тогда это произнёс. Мегуми ведь понимает, что чувствует по отношению к нему — страх. Такой же страх, какой окружал его до того дня, когда его нашёл Сатору. Но Мегуми не понимает своё любопытство, не понимает самого Сукуну и не понимает, почему именно его лицо теперь взирает на него с холста. Не понимает, что будет дальше. И хорошо было бы поговорить с Юджи на эту тему, узнать о его брате, не приходить больше к нему на ночёвки, потому что теперь, Мегуми уверен, он не сможет спокойно сидеть в чужом доме, не думая каждый раз, кто перед ним может появиться в любой момент. Мегуми ненавидит быть слабым. И Мегуми не слаб. Но рядом с Сукуной он чувствует себя до ужаса беспомощным. Будто почувствовав удушающее состояние хозяина, Гончая ткнулась мокрым носом в руку Мегуми, сидящего на полу, возвращая обратно в реальность. Мысли о том, что делать с наброском уходят на второй план. Мегуми поднимается, переодевается, выходя из комнаты — утренняя прогулка с псом должна сделать легче, отвлечь от Сукуны. Всё равно Сатору не проснётся ещё пару часов и не озарит мир своей улыбкой, выжигая всю тьму вокруг, а вариться в котле переживаний — себе дороже. Они приходят в парк, где Мегуми отстёгивает с пса поводок, отправляя бегать по траве, сам садится на лавочку рядом, наблюдая. Он вспоминает, лицо Сатору, который увидел в первый раз Гончую ещё щенком. Мегуми тогда просто не смог пройти мимо, наблюдая за бедняжкой, жмущейся в уголок грязного переулка, с опаской поглядывая на проходящих мимо людей. Видел ли Сатору тоже самое в Мегуми, когда встретил в первый раз? Просто маленькое существо, которое захотелось утопить в любви и заботе. Как щенок. Таким Мегуми себя и ощущал первый год. Сатору был молод и тем более смешон в своих попытках отыгрывать родителя. Казалось, что ему это всё наскучило уже через неделю. И Мегуми старался не отсвечивать лишний раз, привыкший всегда быть наготове — когда Сатору он окончательно наскучит и тот вернёт его на улицу? Но Мегуми не наскучил. А Сатору взрослел — будто взрослел. Он всё ещё ребёнок в свои двадцать восемь, но теперь, если дело касается Мегуми, он готов стоять перед ним каменной стеной. Его забота о своём ребёнке — не секундная прихоть и не развлечение. Да, им обоим было сложно, они оба не были к такому готовы. Но сейчас они семья, доверяют друг другу и любят. Стоит лишь вспомнить, какова была реакция Сатору, на то как Мегуми впервые улыбнулся. Стоит лишь вспомнить, каким он был обеспокоенным, когда Мегуми впервые заболел. Каким был радостным, когда Мегуми его нарисовал — то был ещё не шедевр, обычный детский рисунок, но Сатору всё равно забрал его и поставил в рамочку, повесив в своей комнате. Даже сейчас рисунок всё ещё висит на стене, сколько бы раз Мегуми не бесился по этому поводу, Сатору никогда его не слушал, говоря, что это самый лучший его портрет. Гончая подбегает к Мегуми, радостно виляя хвостом. Он треплет её по голове, поднимаясь с лавочки и направляясь домой. Стало легче. Мысли о Сатору, его забота и осознание защиты всегда успокаивало. Непонятное состояние, вызванное тревогой, страхом и отчаянием отступило, позволяя наконец-то вздохнуть полной грудью. Вернувшись, он застал Сатору, ещё сонного, почти лежащего на столе, медленно потягивающего кофе. Гончая тут же к нему ринулась, начиная скакать вокруг, прося внимание. Мегуми улыбнулся уголками губ, тоже подходя ближе. На столе стояла вторая чашка кофе, заботливо для него приготовленная. Мегуми сел рядом, отпивая горький напиток. Сатору, ещё не проснувшийся, ответил улыбкой, почесал за ухом пса, поднимаясь, чтобы наложить ему поесть. — Прости за вчера, — подал голос Мегуми. — Я был… слишком резок и груб. — Типичный ты, — мягко усмехнулся Сатору. — Ничего, я тоже был в подвешенном состоянии… Если честно, меня больше всего взволновала его фраза о тебе. Я не могу сказать, что у него на тебя какие-то планы, просто, — он повёл плечом, закрывая банку с кормом, убирая её, — ты же знаешь, что я не дам тебя в обиду? И что ты можешь мне обо всём рассказать? — Даже если он что-то попробует мне сделать, — Мегуми, сжал кружку двумя руками, — я могу за себя постоять. — Я знаю… — Но я тебе расскажу, — перебивает он, смотря в глаза Сатору. — И не позволю тебе обо мне волноваться. — Я всегда о тебе волнуюсь, — улыбнулись ему в ответ, погладив по волосам. — Я ведь твой отец. Раньше Мегуми всегда отходил, стоило кому-то только попробовать к нему прикоснуться. Каждый раз, когда Сатору тянулся к его волосам, чтобы потрепать или погладить, он вырывался из-под чужой руки — даже обнимать себя не разрешал. А потом привык — к Сатору, к его тактильности, — доверился, и сейчас ловит чужое касание, не уходит, наслаждается им. Мегуми помнит, как раньше было страшно, как было больно. Помнит время, когда нечего было есть, как он ходил в грязных вещах, прятался по углам переулков и даже воровал, лишь бы просто выжить на больших улицах столицы. Помнит, как боялся людей, как их ненавидел. И наслаждается тем, что сейчас всё хорошо. У него есть семья, есть друзья. Есть крыша над головой, еда и забота, на него направленная. И Мегуми чувствует себя счастливым. А глаза полные насмешки всё ещё взирают на него с холста, спрятанного под кроватью.***
— Ты ненавидишь своего брата? — спрашивает Мегуми, сам не понимая, где он смог набраться столько сил, чтобы спросить. Он всё-таки пришёл к Юджи на ночёвку. Не смог устоять перед его щенячьими глазами. Теперь ведь можно к нему приходить. Сукуна ведь разрешил, чем явно ужасно Юджи обрадовал. И Мегуми вновь тут. И они вновь играют в приставку. И Мегуми опять ничего не понимает — не понимает эту семейку. В первый раз Юджи сник, когда появился Сукуна, он тогда явно испугался и напрягся. Во второй раз — был спокоен и даже улыбался. Сейчас же стоило уточнить, спросить, как Юджи неопределённо повёл плечом и нахмурился. — Я не могу так сказать просто… — он поставил игру на паузу, к Мегуми поворачиваясь. — Сукуна — мудак. Даже ты это заметил. И да, изредка я его побаиваюсь, потому что знаю, что у него нет стоп-крана, и если крышу у него сорвёт… ух… А ещё он меня бесит. Потому что считает, что круче меня и вообще я ему будто обязан, хотя я не просил у него ничего. Но… Сукуна никогда не делал мне больно. Противно, да. Его комментарии иногда такие мерзкие, — он скривился. — И да, частенько он меня унижает, но я не чувствую за это обиду… Я привык, наверное. — Психологическое насилие — тоже насилие, — замечает Мегуми, говорит тихо. — Возможно, — пожимает плечами Юджи. — Но я уже не обращаю на всё это внимание. Всё, что он от меня требует: никого не приводить и убираться. Иногда я забиваю на это за что и получаю. Знаешь, — он прикусываю губу и признаётся. — Я уже давно не чувствую, что Сукуна мой брат. Мы уже давно не семья, ещё с того дня, когда ушла мама… Сукуна тоже, наверное, так думает. — Почему он Рёмен? — Мегуми не может не признаться, что ему интересна эта деталь. — Мамина девичья фамилия, — отвечает Юджи. — Когда она ушла, то забрала с собой Сукуну, переименовав и его. Тот, конечно вернулся через пару лет, сказал, что мама сбежала и никто её найти не может. А потом умер папа, а потом дед… И мы вот остались вместе. — Пиздец у тебя семейка, — усмехнулся Мегуми, проведя рукой по волосам. — Это ты мне говоришь? — Юджи улыбнулся как-то грустно. Мегуми рассказал ему о своём детстве давно. Не то, чтобы он это скрывал, скорее просто поднимать эту тему не было смысла. Но когда Юджи познакомился с Сатору, когда узнал, что Мегуми приёмный, ему захотелось узнать, что и как произошло. Тогда и рассказал — Юджи, конечно же чуть ли не заплакал, ринулся обнимать. Мегуми же ничего уже не чувствовал по этому поводу. Подумаешь, родной отец свалил, оставив Мегуми в шесть лет на самого себя. Подумаешь, что был он наёмным убийцей. Подумаешь, что он пытался убить Сатору, и в итоге сдох сам. Подумаешь, что он продал его клану, из которого сам еле свалил. Подумаешь, пришлось жить на улице — выживать. В итоге же Сатору его нашёл, взяв на себя ответственность за пацана. Мегуми даже имени, даже лица, своего родного отца не помнил, оттого и не парился по этому поводу. Какая разница, если сейчас всё хорошо. — Но знаешь, пусть я и рад, что Сукуна разрешил тебе приходить, — продолжил Юджи, — такое внимание с его стороны опасно — пожалуйста, будь осторожен. — Ну, я же не к нему сюда прихожу, — пожал плечами Мегуми. — И не ищу с ним встречи. Я же вижу, что он мудак. — Вы всё равно будете здесь пересекаться, так что лучше — игнорируй его, — а потом глаза Юджи сверкнули, и на его лице появилась ухмылка. — Хотя то, что ты в тот раз сказал было круто. Я даже удивлён, что Сукуна тебя за это на куски не порвал. — Такие люди, как Сукуна, знают, что они твари и упиваются этим, — повёл плечом Мегуми, как бы говоря, что ничего такого он не сделал, — а на ту девушку ему явно плевать. — Насколько мне известно, Урауме уже несколько лет за ним хвостиком бегает, чуть ли не приказы его выполняет, а он сам ржёт с её преданности. — Мне её жаль даже… — А мне нет, — Юджи снимает игру с паузы, беря в руки джойстик. — Она, поверь, такая же как Сукуна — та ещё стерва. Вообще все его друзья те ещё демоны. И Мегуми верит. И обещает, что к Сукуне не полезет — потому что ему ни капли не интересно. И обманывает самого себя. И обещает самому себе, что забудет о нём. Ведь Мегуми всего пятнадцать, он хочет просто хорошо закончить учёбу, хочет поступить в художественный университет. Ему всего пятнадцать и вокруг него забота и тепло, счастье. У него прекрасный — пусть и придурок — отец, у него классные друзья, которые всегда могут поддержать, с которыми весело. Мегуми пятнадцать и у него всё хорошо. Но вернувшись утром домой, он достаёт холст из-под кровати. На этот раз вместо угля берёт акрил. Обилие красного ощущается как кровь. И Мегуми ей захлёбывается.***
Мегуми шестнадцать. Сатору поздравляет его в полночь — вваливается в комнату, широко улыбается, а в руках держит торт с горящими свечками. Гончая прыгает рядом, виляет хвостом, чувствует чужую радость и сама радуется, пусть и не понимает, что происходит. Мегуми отрывается от телефона, смотрит на отца, показательно хмурится, но в его глазах чётко видно разливающиеся тепло и счастье. Он задувает свечи, а Сатору снимает, поздравляет. Говорит о том, какой шестнадцать лет — прекрасный возраст. Говорит, что сам не верит, что Мегуми уже так вырос, вспоминает его ещё семилетним и смеётся. А потом приносит огромную коробку — подарок, в котором находятся и сладости, и множество канцелярии, что кажется, будто Сатору весь художественный магазин скупил. И как завершение находит ещё два билета на выставку, о которой говорил пару дней назад. — Можешь сходить с Юджи, — предлагает Сатору, — я, к сожалению, в этот день в командировку уезжаю. Начинаются его долгие поездки из города в город для дачи лекций и выступлений с новыми научными работами. Иногда Мегуми задавался вопросом, зачем вообще Сатору работает, если у него с наследства осталось ужасающее состояние, но тот просто улыбался и говорил, что ему нравится этим заниматься, хоть по большей части он и жаловался на всю ту нагрузку, которая ему досталась. — Спасибо, — Мегуми подаётся вперёд, позволяя заключить себя в объятия — недолгие, но Сатору всё равно до ужаса рад. Ведь его нелюдимый, отстранённый и не тактильный ребёнок улыбается, обнимает и полностью погружён в море счастья. Ведь у его ребёнка есть друзья, жизненная цель и хобби, приносящее радость. Сатору — молодец. Сатору смог вытащить Мегуми из пучины тьмы девять лет назад. И всё хорошо. Вечером они собираются в кафешке, с ними Юджи и Нобара, они отдают подарки, шутят и просто веселятся. Сатору обожает друзей Мегуми, всё ещё удивляясь, что его ребёнка окружают именно такие люди — что он их вообще терпит. Девять лет. Даже не верится, что так долго они вместе. Сатору всё ещё помнит, каким был глупым поступок с его стороны — узнать что-то про сына Тоджи, о котором он упомянул перед смертью. Помнит, как нашёл его, взглянул и потонул в холодных, слишком взрослых для его возраста глазах. Сатору-то и сам не знал, что хотел сделать, почему вообще решил в добродетель поиграть, но вот уже месяц и Мегуми официально, по всем документам, теперь его сын. Пусть и смотрел всё ещё напряжённо, ждал, когда его выбросят на улицу, наигравшись. Сатору себя за это тогда ненавидел. Будто в очередной раз проебался. Никогда же альтруистом и не был, всегда свысока на всех смотрел, а тут целый ребёнок, которого нужно ещё и растить. Мегуми вырос. Мегуми оттаял. Мегуми счастлив. Оттого и счастлив сам Сатору. Гето сделать счастливым не получилось. — Так, детишки, — улыбается Сатору, поправляя на глазах очки, — время уже подходит, вас отвозить по домам? — Не волнуйтесь, Годжо-сан, — отвечает Нобара, доставая телефон, проверяя сообщения, — я на такси спокойно доеду, не утруждайтесь. — А меня брат заберёт, — пожимает плечами Юджи, и Сатору напрягается. Даже удивительно. С чего бы это Рёмену проявлять такую заботу? Он что в университете не отличался учтивостью, что в ту их встречу явно был пофигистично настроен на тему своего брата. Но Сатору только улыбается и кивает, а после чуть косит взгляд в сторону Мегуми, но тот на упоминание Сукуны не реагирует — в голове проносятся воспоминания и то странное, жалкое, Я не понимаю. Сатору, вот, тоже теперь нихуя не понимает. Ставит себе напоминание понаблюдать за Рёменом, узнать-понять, что он будет делать, увидев Мегуми, как будет реагировать. Да хоть как, просто смотреть будет. Потому что последнее, что Сатору нужно — мудак, который на его ребёнка положит глаз. Почему-то противное ощущение, что Рёмена не остановит даже возраст Мегуми, разливается по сердцу, и Сатору кривит губы, стоит только представить возможное развитие событий. Мегуми силён — и физически и морально, — Сатору это знает, но он всё ещё отец, и он не перестанет беспокоиться, даже зная, что Мегуми может за себя постоять. Иногда просто нужно дополнительно запугать. Но у Сатору нет ни доказательств, ни обоснований возможных событий, лишь его интуиция — которая никогда его не подводила, которой доверяет даже Мегуми, — и зловещая аура Рёмена, к которой он ни за что своего ребёнка не допустит. Когда они уже начинают расходиться, Нобара действительно заказывает такси, прощается, обещая увидеться в школе, ещё раз поздравляет Мегуми и уезжает. Остаются лишь они с Юджи дожидаться его брата. Когда телефон того пищит о пришедшем сообщении, они оплачивают счёт и выходят. Сукуна стоит перед машиной и курит — Сатору делает себе пометку: машина, не мотоцикл как в прошлый раз. И выглядит он совершенно от предыдущей встречи отлично: на нём костюм, а поверх накинуто пальто — таким Сатору его пару раз замечал в университете. — Сопляк, шевели быстрее булками, я домой ваще-т хочу, — рычит Сукуна, выкидывает щелчком окурок и разворачивается, чтобы сесть на водительское сидение. Юджи быстро со всеми прощается и запрыгивает в машину. Мегуми провожает его взглядом. А Сукуна на него даже не посмотрел. Он даже на Юджи-то не посмотрел нормально. Это не доказательство, но всё же, Мегуми явно того не интересует — либо он слишком умён, чтобы не показывать это при Сатору. Но даже так, хотя бы один скользкий, быстрый взгляд должен был бы быть. Но его нет. Сукуну вообще, видимо, ничего, кроме своей персоны, не интересует. Сатору позволяет себе чутка успокоиться.***
Мегуми вздрагивает, когда в прихожей звенит замок, и сразу после открывается дверь. Он снова у Юджи, у них снова ночёвка — это уже становится привычкой. На кухне горит слабый свет, а чайник медленно закипает, пока Мегуми накладывает в чашку растворимый кофе. Когда посторонний звук вырывает его из своих мыслей и он оборачивается, небольшое количество тёмных крупинок кофе сыплется на стол с ложки. Мегуми ругается под нос, тут же потянувшись за тряпкой, чтобы за собой убрать. У чайника характерно щёлкается кнопка и тухнет круглешок красного света, обозначая, что вода закипела. Именно в этот момент на кухню заходит Сукуна. Он окидывает Мегуми незаинтересованным взглядом, почти жалея о своём решении разрешить братцу этого пацана к ним приводить. Но перед глазами всё ещё стоит этот ледяной проницательный взгляд и те резкие, грубые слова, адресованные Урауме. Тогда это его неплохо так позабавило и даже впечатлило. Удивительно даже, что у сопляка в друзьях такой человек — Сукуне казалось, что Юджи просто к такому, как Мегуми, побоялся бы подойти. Как боится иногда подойти к нему самому. Безнадёжно глупый сопляк, которого приходится тащить на своей шее. Она как раз тянет тупой болью, заставляя поворачивать голову, чтобы размять мышцы. Мегуми, Сукуну замечая, очевидно напрягается, но взгляда не отводит, буквально спустя секунду преодолевая оцепенение, возвращается к кофе, откидывая тряпку и вливая в чашку кипяток. — Пацан, мне тоже завари, — кидает Сукуна, снимая пиджак. — С тебя, наверное, надо уже денег требовать — ты, судя по всему, каждую такую ночёвку мои запасы уничтожаешь. — Да, — просто отвечают ему, даже не пытаясь юлить — и это подкупает. Сукуна любит честных людей. — Эту пачку я как раз сам сегодня и купил, — продолжает Мегуми, засыпая порошок и заливая его кипятком, начиная аккуратно перемешивать. — Прошлая закончилась ещё в последнюю мою ночёвку здесь, — а после стряхивает с ложки капли кофе, кидая её в раковину и, поворачиваясь теперь всем телом, смотрит Сукуне в глаза. — Ещё две недели назад. Как негласный упрёк. И ловит на свою наглость Мегуми чужую ухмылку — едкую, но не лишённую удовольствия и веселья. Сукуна всё же больше рад, что разрешил пацану здесь находиться, чем нет — не каждый найдёт в себе силы так нагло на него смотреть, и тем более, ему хамить. Он действительно интересен. Лишь самую малость. Хочется просто узнать, где у него грани, которые стоит перейти, как он сломается. Пиздец какой-то просто. — Ваще ты на своего папашу не похож, — ухмыляется Сукуна, принимая кружку из чужих рук. Мимолётное касание пальцами, от которого ни один из них не дёргается. Было бы глупо. Потому что у Мегуми явно есть мозги в голове, а Сукуне никогда дети не были интересны. — А разве не ясно, что он мне неродной? Это с самого начало было логично, — хмурится Мегуми, отходя назад, упираясь поясницей в кухонный гарнитур. — У нас даже фамилии разные. — Если ты думаешь, что мне не настолько на тебя поебать, что я даже твою фамилию запомню, не то, что имя, — усмехается Сукуна, — то ты ебать в себе уверен. Так как тебя зовут? Мегуми отпивает кофе, закатывает глаза и представляется заново. — Фушигуро, — произносит он, почти шипит. — Фушигуро Мегуми. И предвещая твой следующий вопрос: моего отца зовут Годжо Сатору. — Хуёвая у тебя проницательность, — Сукуна усмехается в кружку. — Попробуй этого придурка Годжо забыть. Весь универ на уши каждый день ставит, — он поднимает взгляд, пробегаясь им по телу Мегуми, прикидывая информацию в голове. — Слу-ушай, — хмурится, и говорит больше наобум. — Тот самый Фушигуро? Странно было, что Сукуна знал о произошедшем девять лет назад. СМИ не афишировали информацию, но через закрытые каналы многое всё равно прошло. Мегуми остаётся бесстрастным, понимая, чего от него сейчас хотят — уязвимости. Такого удовольствия он не доставит. — Если ты про дело о наёмном убийце, который пытался Сатору прирезать, то да — это мой биологический отец. Сукуна присвистывает, отпивая кофе. Фоток того безумца, что решил полезть к сокровищу семьи Годжо, не было, но фамилия пару лет ещё была на слуху в определённых кругах. Даже удивительно, как никто не выкопал информацию о том, что у Тоджи был сын. Но Сукуна не идиот, и ещё в том возрасте имел нужные связи, которые предоставляли ему интересную информацию, а фамилия Фушигуро неплохо так въелась в память — не будь он в тот вечер их первого знакомства таким заёбанным, точно бы сразу сложил два и два. — Как тебе с этими татуировками вообще разрешают преподавать? — Мегуми нахмурился, задавая вопрос, не мучивший его, конечно, но всё ещё интересующий. — Гениев все любят, — пожимает Сукуна плечами. — Твой папаня тому доказательство. Да и я не преподаю, просто читаю лекции иногда. Мило даже, что ты интересуешься. Оскал озарил его лицо, и Мегуми всё же невольно дёрнулся — лишь бы это осталось незаметным. — Просто был удивлён, — будто секундная тревога не пробила его до костей. — И это всё? — Всё, — отрезает Мегуми, вновь закрываясь, холодея на глазах. Не позволяя себе терять самообладание. — Прекрасно, — отвечает Сукуна. И, оставляя чашку с недопитым кофе на столе, уходит в гостиную. Развалившись на кресле, он уткнулся взглядом в телефон, скучающе облокотившись щекой на подставленный кулак, упирающийся в подлокотник. Даже не заметил тихий щелчок камеры. На следующий день кроваво-красная картина получила окончательную форму главного героя. Кажется, он сходит с ума.***
Это начало входить в привычку. Мегуми всё чаще стал оставаться на ночёвках у Юджи — каждую неделю, каждые выходные — по его слезливым и умоляющим просьбам — в чём заключалось такое рвение, понять не получалось. И как бы не хотелось оставлять Сатору одного, учитывая, что он только вернулся со всех своих командировок и наконец-то смог вновь проводить время со своим ребёнком, Мегуми, тяжело вздыхая, соглашался. Что-то под рёбрами сжималось каждый раз, когда Юджи начинал свои уговоры и отказать ему просто не было возможно — не то недоброе предчувствие, не то просто не получалось устоять перед его щенячьими глазами. Сатору на это, конечно, не обижался — был лишь рад, а как не радоваться, когда у твоего ребёнка появился лучший друг, да ещё и такой хороший. Пару раз он сам наведывался домой к Юджи, приезжая вместе с Мегуми, но уходил уже через пару часов, оставляя детишек веселиться. А может плохо было не Юджи, а самому Мегуми, отчего его и пытались отвлечь. Срабатывало раз на раз. Находиться в доме Юджи — не видеть, не вспоминать о злосчастной картине, всё ещё спрятанной в тени под кроватью, но лишь осознание, что в любой момент порог может переступить главный герой кровавого холста заставляло напрягаться. Мегуми не искал встречи с Сукуной. Но хотел его увидеть вновь. И будто судьба была благосклонна, за последние два месяца они не пересекались. Хотелось всё же у Юджи узнать, где его брат, почему он не появляется, но Мегуми понимал, как странно будет выглядеть. Ко всему этому приходили мысли о том, что что-то всё же могло случиться. У Юджи из семьи только старший брат-мудак, и если с ним что-то произошло — то это может объяснить рвение Юджи сейчас находиться с кем-то. А быть может, он просто пользуется разрешением Сукуны таскать к ним в дом Мегуми. Проверяет чужую выдержку что ли? В принципе жаловаться-то не на что. Юджи частенько описывал скорейшее будущее, где они могли бы жить вместе — круто же жить вместе с лучшим другом, — всё ещё неясно, что будет с этим домом после совершеннолетия, может Сукуна его отдаст Юджи, а может наконец-то пинком выпроводит нахлебника из-под своей крыши. В любом случае — вместе Юджи и Мегуми не пропадут. Иногда в шутку даже произносилось, что, мол, может Сатору купит для Мегуми квартиру, ему-то точно такие траты будут по карману — даже сдача останется, смеялся Юджи. Но Мегуми на такое предложение лишь хмурился. Он прекрасно знает своё положение, знает о бюджете отца, но никогда им не пользовался в полную меру — и не будет. Он Сатору любит, уважает, но ещё с детства он привык добиваться всего сам, жить без опоры на кого-то, конечно, его научили заново доверять, на людей полагаться — но Мегуми всё равно предпочитал быть сам по себе, и если ему нужна будет квартира, он сам будет за неё платить. Сатору всегда драматично возводил к небу глаза при этих словах. Мегуми вздохнул. Чайник закипал. На часах столь привычные два часа ночи. Юджи спит сладким сном — когда он в первый раз узнал о ночных посиделках Мегуми, всё порывался разделять его одиночество и чашечку кофе, но тот лишь закатил тогда глаза и отправил спать. То, что у Мегуми проблемы со сном — лишь его вина, и не нужно Юджи из-за этого переживать. Первое время он пытался спорить, но всё было прервано на корню. Даже Сатору в какой-то момент перестал с этим к нему лезть, пусть поначалу и пытался уговорить сходить к специалисту, даже таблетки покупал. Забота была приятна, но вместе с тем в груди рождалось противное ощущение разочарования в самом себе — Мегуми ненавидел заставлять других о себе волноваться. Ситуацию удалось замять. И если Юджи просто сдался, то с Сатору Мегуми пришлось идти на шантаж и манипуляции. Он-то тоже по ночам не всегда спит. — Идиотская у нас семейка какая-то, — усмехнулся под нос Мегуми, перемешивая в чашке кофе. И как специально в этот момент раздался звон ключей в прихожей. Даже не дёрнувшись, не замешкавшись, Мегуми просто достаёт из шкафчика ещё одну кружку, заваривая ещё один кофе. Ровно в тот момент, когда Мегуми заливает кипяток, на кухню входит Сукуна. Он точно заметил горящий на кухне свет, и, конечно же, знает, кто именно там находится. Не здоровается — в принципе ничего не говорит. Подходит близко, почти прижимаясь грудью к чужой спине, заглядывает через плечо, ухмыляется, когда видит, что Мегуми делает. А тот все силы отдаёт лишь бы от близости такой не вздрогнуть. Хмурится. Поворачивает шею, ловя чужой взгляд своим — и всё же цепенеет, когда понимает, что Сукуна смотрит, смотрел и до этого, не на кофе, а на самого Мегуми. Подаётся вбок, от Сукуны отходя, изящным движением прихватывая свою кружку с кофе. Уходит, чтобы сесть за стол. А Сукуна взглядом провожает, продолжая ухмыляться. Ему до ужаса нравится, когда рядом с ним эта ледяная маска на лице трескается, когда этот хладнокровный пацан начинает опасаться. Но стоит отдать ему должное — он первый из всех этих невозмутимых людишек, кто так долго такому напору противостоит. Оттого хочется только больше его из колеи выбить. А ещё Сукуна не идиот, и видит этот странный взгляд, на него направленный — лишь то, что под ним скрыто, не понимает. — Тебя так легко дрессировать? — шутит он, отпивая кофе, прислонившись к тумбочке поясницей. — Ты ведь всё равно бы попросил кофе, — пожимает плечами Мегуми, даже не пытаясь огрызаться на сравнение с псом, — я просто сэкономил время. А ещё просто-напросто понимал, что ругаться или спорить с Сукуной нет смысла — таких людей не переиграешь, и каждое слово они будут в свою пользу выворачивать. Мегуми, отворачиваясь от него, упирается взглядом в стол, и лишь сейчас Сукуна замечает, что там лежит блокнот — скетчбук точнее, если учесть, что пацан начинает водить по листу карандашом. Это уже интересно. Сукуна отрывается от гарнитура, в два шага оказываясь рядом с Мегуми. Передвигает стул, садится, вглядываясь в набросок. — Ого, — честная искренняя, — если Сукуна вообще умеет быть искренним, — реакция. Мегуми на это поджимает губы. Ненавидит, когда кто-то наблюдает за тем, как он рисует. И хочется уйти, захлопнуть скетчбук. Но он остаётся: назло себе, назло Сукуне, может, и назло судьбе. Продолжает проводить резкие линии, где-то добавляя плавные, чуть штрихует некоторые места — и чувствует, когда чужой взгляд прожигает то его пальцы, то фигуру, карандашом создаваемую на бумаге. Мегуми полностью уходит в создание образа, появившегося в голове — то, что поначалу, казалось, не получится воплотить рядом с Сукуной, являло форму. Мегуми хотелось завыть в голос. Ну почему именно рядом с ним у него получается рисовать всё это? Ну почему, когда он находится в одиночестве, образы из головы никогда не получаются? Что такого в Сукуне, отчего у Мегуми получается создавать? Мегуми всегда рисует реальное. Потому что привык жить в реальном. Но именно рядом с Сукуной он рисует вымышленное. Ненастоящее. Жестокое и кровавое. Страх, боль, ненависть. Одиночество. Всё же не выдерживая, Мегуми захлопывает скетчбук. Слишком резко, сглатывает и не может себе позволить на Сукуну взгляд перевести. Тот на такой порыв эмоций лишь хмыкает, в пару глотков допивая кофе, в то время как Мегуми о своей чашке уже забыл. — Ты явно не такой человек, который рисует это, — говорит Сукуна, откидываясь на спинку стула. — В плане? — всё, на что Мегуми хватает — хриплое, тихое, на грани шёпота. — Ты боишься своих мыслей, и, — усмехается, — не умеешь чувствовать. Поэтому рисуешь лишь то, что видишь. А вот так, из своей головы, не понимая, что хочешь передать или рассказать рисунком, не можешь написать. Даже гордость берёт, что только я могу тебя заставить что-то чувствовать. Мегуми всё же взгляд переводит. Хмурится. В груди что-то болезненно тянет. Блять. — Образ ты, конечно, интересный выбрал, — Сукуна потирает подбородок, задумываясь. — Птичка твоя — что-то с чем-то. Не отдашь набросок? Мегуми сглатывает, открывая скетчбук на нужной странице. На него смотрит огромная сова с маской на глазах, её рот открыт и оттуда торчат острые зубы. И весь вид птицы агрессивный, несущий угрозу. Пиздец. — На кой чёрт тебе оно надо? — Мегуми расслабляется, просто уже устав держать оборону, прикрывает ладонью глаза, откидываясь на стуле. — Татушку можно классную сделать, — Сукуна поворачивает голову, оглядывая линии рисунка. — Убрать пару детаталей или… — уже в наглую берёт скетчбук себе, проводя пальцами по линиям, — наоборот даже, добавить. Мегуми наблюдал за ним сквозь пальцы, но при последних словах, показательно руку убирает, тело перед собой осматривая и, усмехаясь, произносит: — Куда ты её бить-то собрался? — А кто сказал, что набивать будут мне? — закатывает глаза Сукуна. Да, конечно, шутку он понял. — Набивать буду я, — и Мегуми с этих слов просто смеётся. Да уж, как же он сразу не догадался. Пиздец просто: преподаватель, весь разрисованный чернилами, да и к тому же сам тату-мастер. — Юджи ещё мне что-то говорил про ебанутую семейку, — вслух делится Мегуми. — Ты поэтому себя всего изрисовал? — Поддерживаешь стереотип, что все тату-мастера забиты? — Сукуна всё же вырывает лист из скетчбука, и Мегуми даже препятствовать этому не хочет. — Скорее то, что татушки носят якудза. — Ну, я не якудза. Всего лишь преподаватель истории и тату-мастер. Жаль разочаровывать. — Пиздец, — этот вечер превращается в какой-то сюр. — Я даже не знаю, что сказать — впервые в жизни. Как тебя так занесло-то? — В детстве, как и ты, был художником. Но поступить решил на историка, — пожимает плечами Сукуна, — а на шее в тот момент ещё сопляк этот был — единственный заработок, который я на тот момент мог себе позволить: работа в тату-салоне. Раз завертелось и вот передо мной уже очередями выстраиваются, а потом универ закончил. Попросили лекции почитать: платят нормально так, много не требуют. Так что я в шоколаде. Жаловаться не на что. — Вау, но не то, чтобы я просил историю твоей жизни, — кроет Мегуми, всё же желая Сукуну как-нибудь задеть словами. — Кому ты, блять, пиздишь, — он наклоняется, вглядываясь в чужие глаза, и Мегуми невольно сглатывает. — Я вижу, пацан, как у тебя глазки при виде меня загораются. А учитывая, что буквально такое, — он трясёт листочком с рисунком, — ты рисуешь лишь рядом со мной, из-за меня, то пиздец вообще. — Я не идиот, — шипит Мегуми, — и я с тобой связываться не буду — себе дороже. — Верно подметил, Мегуми, — ухмыляется Сукуна, резко отдаляясь. — Но только сам ведь прибежишь, когда вдохновение закончится. Ты явно в художественный поступать будешь, а там придётся рисовать что-то своё на вступительных. Сможешь ли? — Мозг мне не еби, — кривит губы в ответ. — Ты не пуп земли, чтобы за тобой бегать. Ты всего лишь мудак. И без тебя справлюсь. В следующий миг сердце останавливается. Потому что Сукуна смеётся — не злобно. Довольно. И Мегуми окончательно теряется. — Я же говорил, ты мне нравишься пацан. Пиздец, твой язык тебя в могилу когда-нибудь сведёт. И уходит, прихватив рисунок с собой. Мегуми только сейчас вспоминает о, теперь уже остывшем, кофе.***
Он не ищет встречи с Сукуной. Но будто специально Сукуна теперь приходит каждые выходные, чтобы за Мегуми понаблюдать. А тот этим пользуется и каждый раз открывает скетчбук, рисуя всё новые и новые, берущиеся из головы, образы — пусть и навсегда остающиеся лишь эскизами, никогда не превращаясь в полноценные работы. Они жестоки, они ненормальны. Но от них захватывает дух. Сукуна некоторые рисунки продолжает забирать себе. Удивительно, но несмотря на такой близкий теперь с ним контакт, Мегуми к картине, спрятанной под кроватью не возвращается. Почему-то теперь не вызывает она у него тех чувств, и сам образ, который он выбрал с реальным Сукуной не сходится. Хочется перерисовать. Но уже с натуры. Вот только нет в Мегуми столько силы и уверенности, чтобы прямо попросить ему попозировать. Да и реакцию Сукуны он предвещает — тот будет смеяться и издеваться и точно не согласится. Уже лето, и Мегуми чуть ли от жары не плавится. Он всё равно делает кофе, на двоих, и оставляя вторую кружку для Сукуны, что как раз на кухню заходит, садится за стол, открывая скетчбук. К его удивлению, Сукуна хоть и садится рядом, но как обычно за процессом не наблюдает, а открывает ноутбук, начиная печатать. Сегодня работа видно важнее, чем Мегуми. Пиздец. А Мегуми этим пользуется. Сукуна на него не смотрит, на его бумагу и карандаш, полностью отдав всё своё внимание экрану ноутбука. Интересно, догадывается ли Юджи о том, что происходит между старшим братом и лучшим другом по ночам? Чтобы он вообще сказал на такое? Стал бы Мегуми уговаривать всё это прекратить и держаться от Сукуны подальше, испугавшись? Или ему бы просто стало противно от того, что Мегуми так в Сукуне заинтересован? Как бы ни хотелось это игнорировать и дальше, Мегуми всё равно пришлось признаться самому себе, что в Сукуне он действительно заинтересован. Никаких криков и истерик это осознание не принесло, как и всегда отреагировал он спокойно — лишь вечно повторяющееся в мыслях пиздец не прекращало звучать. И сейчас оно звучало с удвоенной силой. Потому что Мегуми кидал осторожные на Сукуну взгляды, запоминая все мельчайшие детали и черты. Потому что Мегуми Сукуну рисовал. Впервые рядом с ним он рисовал реальность. Пиздецпиздецпиздецпиздецпиздец Таким, каким он предстал перед Мегуми: заёбанный, хмуро глядящий в ноутбук. Шли секунды. Шли минуты. А Мегуми всё продолжал водить карандашом по бумаге, кидал быстрые взгляды, чтобы Сукуна не увидел, не почувствовал. Не понял, что происходит. Пиздецпиздецпиздецпиздецпиздец Но удача видно была не на его стороне. Потому что стоило Мегуми дорисовать. Стоило лишь карандаш отложить, чтобы закрыть скетчбук и быстренько из кухни смыться, как чужая рука схватилась за уголок, притягивая рисунок к себе. Мегуми даже среагировать не успел, лишь сердце как-то сильно стукнуло и упало куда-то в желудок. Он весь замер, почувствовав, холодок по коже пробежавший. А Сукуна перевёл взгляд с экрана ноутбука на бумагу, ухмыляясь. Он обвёл пальцем линии рисунка, а после посмотрел на Мегуми, почти не дышавшего, как в ожидании смертного приговора. — Ты правда думал, что я не замечу? — насмехался. Мегуми только поджал губы, вытянув руку, чтобы забрать скетчбук обратно к себе. Но Сукуна отодвинул рисунок ближе к себе, пряча за своим ноутбуком. Мегуми бы убежать лучше, закрыть эту тему, притвориться, что ничего не произошло. Но он же не трус и убегать не привык. Пусть и боится, но встречает чужую насмешку, чужое веселье, холодно. — Красиво получилось, — ещё раз осматривая рисунок, комментирует Сукуна. В этот же момент отрывает листок, забирая себе, но отдавая скетчбук. — Думаю, имею право забрать себе свой портрет, — ухмыляется. — Даже ничего больше не скажешь? — пожимает плечами Мегуми, удивлённый, что Сукуна не продолжает ему на мозги капать и унижать. Рано обрадовался. Едкое, сопровождаемое звуком хлопка крышки ноутбука при закрытии: — Я мудак, — Сукуна наклоняется ближе, — но не ублюдок. Подростков не трахаю. И оставляя Мегуми в замешательстве просто уходит.