Горячие руки гладят всё тело,
Холодные касаются дула пистолета.
И каждый вздох, словно божественный дар,
Кривая улыбка, на сердце пожар.
– Ненавижу, – раздаётся томный шёпот, пока бёдра покрываются следами от поцелуев и укусов. – Ненавижу, когда ты так медлишь. Женя выдыхает и несильно дёргает бёдрами в призывном жесте, а Володя лишь сильнее хватается за них, не давая вырваться и повалить его на спину. Ещё несколько минут мучений, ярых дёрганий ногой, мысленных проклятий, и наконец кареглазый добирается дорожкой быстрых поцелуев до чужих губ, а после, касаясь их лишь поверхностно, двигает бёдрами, медленно входя. Женя скрещивает ноги на его пояснице и льнёт ближе, не больно хватается за тёмно-рыжие волосы, покрывает влажными касаниями губ скулы. Глядит в тёмные омуты, полные нежности и любви к нему, безудержного желания и какой-то светлой тоски. Грубо протыкают ужасно заточенным клинком грудь – именно так ощущается чужой взгляд. Карие глаза сейчас кажутся почти чёрными, желваки дёргаются, он почти не моргает, лишь метается между дулом пистолета, приставленного ко лбу, и изучением эмоций (когда-то) любимого. Руки. Горячие, словно все котлы ада собрались и разбавили чужую кровь содержимым. Нежные, словно ангелы мягко провели по ним перьями своих крыльев, отдав собственные свойства. Уверенно двигаются по вдоль и поперёк изученному телу, гладят, растирают, сжимают. Губы растянуты в довольной улыбке, с них срываются частые вздохи и звуки наслаждения. Поэт улыбается, испытующе разглядывая в ответ человека напротив. Человека, у которого дрожат руки – понимает он, дотрагиваясь до них и пистолета, чтобы направить его на место, где должно находиться сердце, но почти никто не взялся бы утверждать, что оно там есть. И это "почти" состоит из одного человека, у которого в глазах сейчас промелькнул испуг (или ему показалось?) от собственных же действий. Прикосновение обжигает, будто пистолет раскалился, словно лава, а не пальцы, обхватившие его, той же температуры, что и лёд в океане. На тёмные волосы опускаются снежинки и сразу тают, под ногами хрустит снег, чуть дальше, внизу на не очень людной улице поскальзывался иногда народ на скрытом белым покрывалом льду. – В сердце лучше, – произносит Поэт, невесомо дотрагивается до курка и отпускает руку с пистолетом. Володя видит, как Женю потряхивает от наслаждения и как прикрываются на несколько секунд его глаза, как острые черты собираются в гримасу удовольствия, а дыхание становится совсем прерывистым. По-особенному сейчас прекрасно его лицо, чуть подрагивающие руки, ключицы с яркими следами от укусов. Тёмные, почти смольные кудри прилипают ко влажному лбу, и Володя проводит по ним пальцами, отодвигая, и на секунду застывает, залюбовавшись. Кризалис видит, как Поэта немного трясёт от холода, почти совсем не оставшихся сил. Или не от них вовсе? Побелевшие и немного с синим оттенком губы подрагивают, а только через несколько секунд Кризалис понимает, что пытаются растянуться в улыбку, но выходит лишь картина будто бы предсмертных конвульсий. Глаза кажутся хитрыми, взгляд как никогда уверенным и хищным, но как после вспышки света будет ожидаемый гром, после следует почти совершенная потеря всей так усердно созданной маски. Чужое лицо перекашивает, будто бы от приступа нестерпимой боли, а грудь лишь ближе прижимается к дулу пистолета. – Ненавижу, – шепчет сквозь завывание ветра, но это Кризалис смог бы прочитать и по губам. На этот раз продолжения не следует. – Я люблю тебя, слышишь? – берёт его лицо в свои руки и улыбается так счастливо, так искренне, что даже сердце на мгновение сладко сжимается. Начинает медленно отходить назад, так неуверенно, прикрыв глаза и ожидая звука выстрела, что сердце болезненно сжимается и отказывается возвращаться в обратное положение, отбивать ритм. Останавливается на самом краю и упирается взглядом в замершего Кризалиса, словно ждёт, а в том будто что-то обрывается. Пистолет выпадает из рук, а он за несколько больших шагов приближается к Поэту и хватает за запястье правой руки, смотрит с мольбой, не выдерживает быть с ним..холодным, когда вокруг уже и так слишком холодно для него, а Поэт не переносит ни как очень высоких, так и ни очень низких температур. В почти чёрных глазах читается "не беги", а зелёных "извини". Всё ещё эти кривые, фальшивые, не искренние черты лица, но за мгновение в них появляется нечто новое, опасное. Кризалис не обращает на это внимание, прижимая другой рукой Поэта к себе, не давая упасть. Мысленно убеждает себя, что если сейчас он его отпустит, то другого шанса удержать от бездонной пропасти, в которую мужчина готов упасть в любой момент, уже не представится. Пропасти, которая снова разделит их сотнями километров молчания. – Нужно было выстрелить, – вновь сквозь шум ветра шепчет Поэт и слышится какой-то лязгающий звук. Темноволосый тянет мужчину ещё ближе на себя за руку, и острая боль врезается в правый бок. Кризалис хмурится и неверяще поднимает взгляд, утыкаясь в сверкающие глаза напротив, даже не думая смотреть вниз на пропитывающуюся тёмно-алой кровью одежду. – Хоть я и не выстрелил, но точно знаю, что не смог бы сделать это, глядя тебе в глаза, – чуть более хрипло говорит Кризалис и прижимает руку к ране. В глазах темнеет, но вдруг перед ними начинают проноситься сотни ярких моментов той...прошлой жизни. Десятки улыбок, взглядов, жестов, касаний. – Мне просто нужно время, а не твои нотации или жалость, – в голосе слышится явное сожаления о произошедшем, но Кризалис уже не видит чужого лица, лишь всепоглощающий мрак и через вечность удар о землю, покрытую белым покрывалом снега. Пропасть оказалась не бездонной, а упал в неё он сам, но ощущалось падение столь же больно – сердце особенно горело.