Посмотри в камеру

— Посмотри в камеру, — говорит Хонджун, пока его хён позирует ему для фотографий в этой рубашке. Он откровенно засматривается через камеру и даже не скрывает этого. Его взор падает на глубокий вырез, на смуглую бархатную кожу, на ярко выраженные ключицы… И ему хочется остановиться, не бегать глазами по искушающей утончённой фигуре. Но Сонхва настолько обворожителен, что приковывает к себе, все пути для отступления загораживает, всего лишь на объектив опуская томный взгляд. Ким более не отрицает, что его желание искусать каждый миллиметр оголённой кожи — вполне уместно. — Всё, — в заключение произносит шатен, опуская телефон с включённой камерой и выдыхая с неким облегчением, нарочито избегая зрительного контакта. В штанах тесно становится с каждой новой мыслью о нём. И все настолько непристойные, что хочется взвыть. — Ну что, как получилось? Дашь посмотреть? — спрашивает Сонхва, отстраняясь от стены позади него, вопросительно смотря. Руку протягивает, чтобы свой же смартфон забрать. Но видит, что последний, кажется, из реальности совершенно выпал и ушёл на прогулку со своими грёзами. Поэтому цыкает недовольно и закатывает глаза, задавая ещё вопрос: — Можно хоть посмотреть? Пухлые губы, красу которых подчёркивает кораллового оттенка помада, острые ключицы, глубокий вырез и полупрозрачная рубашка… Он уже не слышит вопросов по поводу «фотосессии», поддаётся слепому желанию, наваждению, перехватывает тонкое запястье, протянутое к нему, делает шаг вперёд и прижимает к стене. Впечатывает в холодную поверхность и затыкает жадным поцелуем, пока второй рукой ведёт по шее, пальцем цепляя цепь и оттягивая, наматывая на кулак и не давая отстраниться. Сонхва давится от неожиданности, опомниться не успевает, кислород прекращает поступать, а цепь больно впивается в чувствительную кожу. Перед глазами всё мутнеет, а сердце в безумном темпе вальса заходится, вот-вот из груди выпрыгнет. Тело плавится от прикосновений горячей ладони, что нагло проникает под рубашку, лапает везде. Становится абсолютно плевать на всех. Руки растерянно цепляются за плечи крепкие, сжимают жилетку, тянут вниз, норовясь сорвать, разорвать. На поцелуй отвечает, тонет в захватывающей пучине безумия, обжигающего риска. Возбуждение сносит остатки здравого смысла, словно его и в помине не было. Мысль о том, что их может увидеть кто угодно, лишь заводит сильнее. И в этот жгучий момент Ким решает отстраниться, подарить столь счастливую возможность — продохнуть, набрать побольше воздуха в лёгкие, что раскалённым ножом уже изрезает от нехватки кислорода. — Я хочу попробовать тебя на вкус, Сонхва, — шёпотом опаляет нежную кожу шеи и влажными поцелуями спускается к ключицам. Зубы оголяет в оскале, впивается и оставляет следы заметные, что чертовски хорошо смотрятся именно на этих местах. — Не здесь, пожалуйста, только не здесь, — этот дрожащий и невероятный голос отражается в глубинах сознания заевшей пластинкой, которая повторяет одно и то же. Цепкие пальцы впиваются в плечи, но лидера это не останавливает. Прижимает сильнее, буквально вжимает, толстую цепь выпуская. Он ведёт его по стене, передвигается тянуче медленно, рукой на ощупь пытаясь найти хоть какую-то дверь. Опасно. Наткнувшись на дверную ручку, без каких-либо раздумий открывает и заталкивает туда, закрывая за ними на ключ, который кто-то оставил прямо в замочной скважине. Судя по всему, это комната отдыха. Но сейчас это волнует меньше всего. Потому что страсть и возбуждение берут своё, пламенем по обоим телам распространяются, переплетаются так же, как и их обладатели. — Здесь, — обжигает губы напротив горячим дыханием, снова жадно в них впивается. Одно слово, а ноги ныне ватными ощущаются, подкашиваются и вовсе не держат. И Пак возражать уже не может, поддаётся и отвечает на поцелуй, что оказывается чересчур коротким, прерывается мгновенно, но кислорода из лёгких выбивает достаточно. Достаточно для того, чтобы рвано дышать. Младший толкает его на диванчик, надоедливую жилетку сбрасывает, как и головной убор, растрёпывая волосы. Сил терпеть больше нет. Безумно хочется разорвать эту рубашку, из-за которой всё и началось. И одновременно отблагодарить стилистов за такой образ. Нависнуть сверху, с упоением огладить бёдра и почувствовать всю дрожь — это то, чего первоначально хотелось. — Ты бесподобен, моя любовь, — шепчет он, гладит нежно и придвигает к себе ближе, оставляет очередной укус на шее, что вскоре лепестком алой розы расцветёт. — И так сладок на вкус, я уверен… Чувствуется, как щёки постыдно горят, заливаются румянцем даже через немаленький слой косметики. С него начинают бесцеремонно стягивать штаны, оголяя чёрные кружева, что выглядят изумительно в сочетании с гладкой смуглой кожей; заставляют принять сидячее положение и пальцами очерчивают каждый лепесток и завиток на нижнем белье. Ким закусывает нижнюю губу и с удовольствием проскальзывает к колечку мышц, сквозь ткань слабо надавливая, заставляя старшего ткнуться лбом ему в грудь и заскулить. Слышится треск. — Будь умницей, — напоследок говорит он, прежде чем лечь на диван и с самодовольной ухмылкой указать на своё лицо. — Садись. Сонхва недоумевающе смотрит на того, будто не понимает, о чём речь идёт, впервые слышит. А внутри огонь вспыхивает тем пожаром, который уже не потушишь. Зажег спичку и бросил в тёмные глаза бездны, залитые бензином. И пламя охватило всё. — Садись, я сказал, — чуть ли не рычит. Терпение на пределе, на последней тончайшей нити держится, которую пытаются оборвать. Ненароком или специально — неизвестно. И держать себя в руках становится невозможным. Пак усаживается на колени и нарочно ладонью задевает пах, сразу слыша снизу соответствующую реакцию — шипение недовольное. На коленях приподнимается и придвигается ближе, делает всё максимально осторожно, кусая губы от предвкушения. Наивно полагать, что Хонджун будет ждать. Руки уже делают своё дело, устраиваясь на своём законном месте — бёдрах чужих. Сжимают и притягивают за них к лицу, не желая медлить и усаживая сразу. Свыше раздался несдержанный стон, заставляющий окончательно усадить эту сладость на себя и языком по промежности пройтись. Он специально мычит довольно, смущая своим удовлетворением, а сам принимается кончиком языка обводить колечко мышц, надавливая на него, но не проникая внутрь пока что, ладонями оглаживая ягодицы в кружеве, сжимая их и оставляя пару звучных шлепков. Старший вмиг чувствительнее становится, острее реагирует на всё, вздрагивая от каждого мокрого прикосновения, сжимая футболку на груди лидера. Пухлые губы кусает неслабо, закусывает нижнюю и сдерживает стоны. Наружу вырываются лишь рваные вздохи, что полны малым наслаждением. Это действительно меньшее, что может дать Ким. Поэтому старается лучше, оставляет за собой красные пятнышки, проникает внутрь и проходится по нежным стеночкам, провоцируя на более громкие стоны. Тянет к себе ближе, на лицо до конца усаживает и придерживает, чтобы не встал. Прикрывает глаза и с упоением лижет, издаёт развратные звуки и ухмыляется, когда чувствует, как тонкие пальцы сжимают его футболку. Им обоим мало. Сонхва выгибается и голову запрокидывает назад. Тело дрожит так же крупно, как и голос. Заламывает брови и закусывает нижнюю губу, пытается свести колени вместе, за что звонкий шлепок получает. Ему феерически хорошо, ему хочется ещё. И только сейчас понимает, что отрицание и сопротивление было явно лишним и не нужным. Стоило согласиться сразу, с самого начала. И не было бы тогда этого невыносимого узла в низу живота. Намеренно отстраняясь, младший оставляет укус на ягодице, а следом и очередной удар, выбивая надсадный стон. Кончиком языка ведёт по покрасневшей коже, по отпечатку собственной ладони, очерчивая каждую линию. И упивается, тонет в наслаждении от дрожи чужой, частого дыхания, вкуса. — Какой же ты вкусный, — низко шепчет и тянет обратно, почти сразу же толкается в разгорячённое нутро и на этот раз уже двигается, задавая средний темп, надавливая на податливые стенки. В шортах жутко тесно, а старший ещё и ёрзать на лице начинает, постанывая так красиво. Эти стоны — отдельный вид искусства, как и их обладатель. Это то, что хочется слушать всегда, каждый день, так близко и громко. Ни одна песня так не полюбилась, как эта гармоничная симфония пошлых звуков. Хонджун проталкивает язык, как можно глубже, ласкает тугие стеночки, вылизывает каждый миллиметр с превеликим удовольствием. Будь у них больше времени, довёл бы до оргазма прямо таким образом. Тягуче сладко и медленно. Мучительно. Пальцы впиваются в упругие бёдра. Точно оставят крайне заметные следы. Сжимает их и оставляет пару шлепков, выбивающих из бедного искусителя сразу несколько дрожащих и высоких стонов. — Хватит, пожалуйста… — тихо и задушенно всхлипывает старший, заходясь в дрожи, как осиновый лист. Капли пота стремительно стекают с висков, словно капли воска. Пухлые губы искусаны настолько, что, кусая их, сдерживать себя в звуках становится максимально тяжко. И в противовес чужим словам, толчки лишь усиливаются, делаясь более грубыми и мокрыми. Быстрыми. Ему ничего не стоит насадить хёна на свой язык сильнее, устремить движение прямо в простату, устраивая тому не слабую стимуляцию. И жар пронзает податливое тело, его обладатель часто и сладостно стонет, выгибается и глаза закатывает, когда снова будто разряд тока расходится изнутри. Слюны настолько много, что она стекает по подбородку, по щекам, на ягодицах остаётся и добавляет остроты ко всей ситуации. Ещё чуть-чуть и оба костюма будут испорчены. Хлюпающие и развратные звуки полностью заполняют комнату, эхом отдаются от белоснежных стен, отскакивают от них и возвращаются, слух лаская виновнику торжества. Которому безумно нравится доставлять наслаждение возлюбленному так. Даже если сейчас кто-то сюда сможет зайти, что, конечно, вряд ли произойдёт, то Ким лишь продолжит, не обращая никакого внимания. Потому что Пак Сонхва такой сладкий и желанный. Нежный до изнеможения, чувствительный до дрожи в коленях. Горячий до ужаса. И громкий. Столь громкий, что их, возможно, слышно в соседних комнатах из-за одного лишь отлиза. Он близок, буквально на краю пред бездной глубокой. Бесконечной. Язык доводит до закатывающихся глаз и особо громких звуков. Пик удовольствия подкрадывается, предвкушается самым что ни на есть грандиозным. Дрожащая рука тянется к паху чужому, скользит под шорты и нижнее бельё. Ладонью обхватывает ноющее возбуждение, требующее внимания. И наконец-то получает его. В виде резких и ритмичных движений, сжатых пальцев вокруг горячей плоти. Старший ясно и ярко чувствует, как цепкие пальцы впиваются в ягодицы, разводят пошире. Темп ускоряется, а он старается соответствовать, подстраивается и для своего же удовольствия ёрзает вдобавок. Оргазм настигает слишком неожиданно, наслаждение с головой накрывает, словно волна цунами ледяной водой окатывает. Перед глазами темнеет, а в ушах слышен глухой звон и ничего больше, тело слабнет мгновенно, а из груди вырывается протяжный и надрывный стон. Ему плохо и хорошо одновременно, когда стимуляция продолжается, несмотря на это. Размыто замечает, как на чёрной футболке образовалась небольшая лужа белёсой жидкости. Хонджун и сам не замечает, как изливается в тёплую ладонь и собственное нижнее бельё. Не замечает за этими прекрасными и пронзительными стонами. По инерции уже языком двигает, доводя бедного хёна до капель слёз в уголках глаз, до жалкого выкрикивания «прекрати». И всё же отрывается. Дышит тяжело и часто, облизывает губы и сыто улыбается. Пак из последних сил поднимается на трясущихся ногах, опирается о подлокотник и обессиленно садится прямо на него, пытаясь прийти в себя и голову запрокидывая, дыша через раз и дрожа всем телом. — Посмотри в камеру, — эта довольная усмешка заставляет табун мурашек пробежаться по всему телу. Он облизывается хищно и кивает в угол комнаты, где прямо над потолком висит камера, направленная на них.