Грязь и липкая кровь

Миры закрытые со сторон всех, проломленное судьбой небо и кучи вьющихся между собой тварей, так и желающих гниющей плоти нечеловеческой. Таковых ведь не осталось, дорога вся усыпана проклятыми монстрами с отваливающимися конечностями, воящих в агонии проклятия несладкого и вечно принужденных страдать, словно в петле, но не быть повешенным. Монстры слыли байками даже после стольких лет, единственным спасением служили те, кто мог ещё похвастаться наличием хозяев, ибо те не стали бессмертными монстрами в силу своей чистокровности, так гниющих словно те трупы матерей, держащих за тонкие худые ручонки своих милых детишек, воющих отнюдь не голосом человеческим. Пеленку разорвали, ткань порвана на безобразных телах. Лезвия холодные торчат из грудей проломанных. Бегло кровь чёрная как смоль текла прямо из тех мест, где когда-то были остатки сердца. Спасшихся же рукой выдергивали от бывших любимых, которые теперь визжали как свиньи, пытаясь затащить в пучину бесконечных страданий прошлых когда-то людей, без того исчерпаны силы, изнуренно поднимаясь за рукой, тянувшийся за ними, выгребая раненных из прокисшей насквозь страны. Тянулись за столь высокой, такой сильной женщины отчаявшиеся люди. Во врата. Может быть спасшие их. Да сейчас даже героям не суждено разум сохранить, опасаясь головой за свою жизнь. Затеряться сквозь джунгли бесконечные, оглядываясь по сторонам и сглатывая нервно при каждом шорохе. Путалась и она, в объятиях народа пустынного, засыпая то на плече, то на коленях. Лишь бы с ним, лишь бы не нашедшие её снова начали тирады. Так нельзя, люди стонущие падали на землю, разбивая колени, а та лишь укачивала то сирот, то держа в руках дитя собственное, смотрела на Маршала, ожидая от него заданий. Снова запреты, вот только на что, если не осталось ничего. Так и предъявила, да одернули её на полуслове, жестоко пригрозив вновь Маршал сам, как правитель отдавал приказы оставимся, изнеможденным до дрожи в ногах. Сам-то в помощи погрязнув, пытался спастись, ведь некогда опять. Так и смотрел на них грустно, то за плечи во времена истерик несчастных обнимал, так пытаясь не спугнуть. Да не получилось однажды и треснула тонкая нить, обнажив тупые концы, такие же как неё её клинке от вечных сражений рука тряслась, махнула вмиг она и из героя в смертного предателя обратилась. Единственная головушка родная, полюбившаяся Регенту так мила была, но та, стоя на коленях синих гордо её держала, обнажая шею лебединую. Рука теперь дрожала у него, не мог он, хотел бросить как последний изменщик и кинуться к ней. Да вновь, с той же силой пролил кровь. Она не была монстром, а его соратником. Самой близкой, такой близкой, ближе остальных, но сейчас тело обезглавленное ни чем не отличалось от тех, что под завалами Родины покоились. Холодное, мёртвое тело. Голова с мучительно выпяченными глазами, а из носа кровь. Не вздохнет она, но вздохнет он. Вина, стыд и безнадёга. На могиле клинок.