И лодочку оттолкнуть.

И когда навсегда уйду, я не умру — не бойся. Я оставлю тебе звезду и золотое солнце, И подставлю плечо парой знакомых фраз. Нам с тобою ещё Знакомиться столько раз.

      Он даже честно сходил к психологу пару раз, но результат был предсказуем. - Попробуете нарисовать свою тревогу? - приличная, аккуратно одетая средних лет женщина, с порога не вызывающая никаких сильных эмоций, метнула взгляд туда, где на низком столике воцарилось королевство визуализации: чистые листы, папка-планшет для твёрдости и цветные карандаши в стакане. Чейни без особого энтузиазма покосился туда же. - Я не люблю рисовать.       С этим было связано отдельное воспоминание; трогать его он старался редко, но тогда против своей воли потянулся, походя прикидывая, с какой по счёту встречи предполагается этот особый уровень доверия, с которым ты перестаёшь держать у лица маску адекватности. По всему выходило, что не со второй и вряд ли с третьей.       Итак, около пятнадцати лет назад, или немногим больше, в среднюю общеобразовательную школу, в класс под гордой буквой "А" пробралось лихо, популярность которого в те времена старалась набрать оборот. Имя ему было - психологическое тестирование, и проводилось оно неправильно, с особым тщанием нарушая каждую из норм, предполагавшихся стандартами. Незнакомая и очень нервная девица то ли из педагогического, то ли прямиком с психфака возбужденно забежала в класс, полный пубертатных подростков, всучила листы (карандашей не выдала), поставила скомканную задачу нарисовать дом, дерево и человека, после чего исчезла до конца урока. Они едва успели свернуть первые слюнявые смятыши из чистых раздаток, чтобы от всей детской души позалепить их друг другу прицельно в голову, как пришла классуха, понимавшая в школьниках немного больше. Под её надзором пришлось рисовать. У девочек нашлись цветные гелевые ручки, Денис решил, что обойдётся тем, что есть, а были у него, помимо стандартных письменных принадлежностей, красный маркер и два карандаша разной твердости. В глубине души он даже был рад, что их бессменный с пятого класса вертухай решила проследить за ними: к задачам, какие бы они ни были, он относился ответственно, ему вовсе не хотелось ебланить и кидаться бумагой, но при этом нельзя было и прогибаться под систему. Честно говоря, останься молодая чужачка в классе, это бы мало спасло положение, но прогибаться под Ларису Викторовну было не зашкварно, каким-то образом она сумела поставить себя над классом и держала авторитет вот уже несколько лет. В общем, недовольно погудев со всеми для приличия, Дэн сосредоточенно склонился над листом.       Для начала он поставил красную точку в верхней трети листа и глубоко задумался. При прочих равных условиях, человек, дерево и дом наверняка отличались чем-то, что может отозваться последствиями. Меньше всего Денис хотел бы собрать вещички и переехать на какое-нибудь там домашнее обучение из-за того, что чёртов человек у него больше сраного дерева, так что следовало всё взвесить. Тикало время, Дэн грыз колпачок, подсыхал открытый маркер, а верное решение всё не шло. Вся логика пространства подсказывала простую схему: дом больше дерева и должен занимать основную часть листа, человек - меньший из трёх объектов, кроме того, он может находиться в доме. Впрочем, это противоречило заданию, а кроме того, что-то подсказывало об иносказательных толкованиях, скорее всего, человек символизирует либо самого рисующего, либо отношения с людьми в целом. Тогда дом - это отношения с семьей, а дерево... Дерево? Древесина? Де...рев... Дэн страдал, грыз колпачок сильнее, девки на задней парте ржали и рисовали Влада Соколовского размером с берёзу. Успев проклясть всех психологов мира за всю историю науки, к концу урока Денис неожиданно начал ловить дзен вопреки всему. Робкий тут и там галдёж и смешки сливались с шорохом бумаги, тиканьем, щелчками ручек и становились фоном, красная точка на листе пульсировала и будто бы становилась больше, заполняла лист, растекалась на парту, капала с краёв на полинялый линолеум. В какой-то момент Дэн, видимо, закрыл глаза, потому что он вдруг оказался в другом месте.       Красная дорожка брала начало у самых ног и убегала рябым лучом в садящееся в воду солнце. Он стоял в воде по щиколотки, забыв подвернуть школьные брюки, и было холодно и неуютно. Сезон купания то ли давно прошел, то ли ещё не начинался, так что никто не плескался вокруг, делая его торчание в воде ещё более нелепым. Дэн оглянулся через плечо и скрипнул зубами. Берег был почти пуст, за исключением одного пацана, мелковатого, непонятного возраста, он мог оказаться как ровесником, так и однокурсником той психодевицы. Впрочем, тому было не до чужого мокрого позора, он увлечённо копался в чём-то прикрытом от глаз за неровным береговым рельефом, сидя перед этим на пятках.       Хлюпая водой в кроссовках, которые, как выяснилось, он тоже не снял, Денис вылез на берег, едва не полетев лицом вперёд, когда ближе к кромке увяз ногой в иле. На это пацан тоже не обратил внимания, оттого вдруг стало любопытно, что его так увлекло, и Дэн напустил на себя уверенный вид, проходя мимо, но притормаживая, чтобы заглянуть через чужое плечо. У него немного отъехала челюсть, потому что шкет маленькими, меньше вилки, грабельками прибирал крохотный мир. На небольшой керамической подставке, уютно умостившись среди мхов, росло деревце, смешное, как игрушечное, но при этом возмутительно живое. Под деревцем с одной стороны вместо мха располагалась каменисто-песчаная полянка, и именно над ней работали небесные грабли этого берегового божка. - Бонсай, - вдруг сказал божок, не поднимая головы. Голос у него был немного писклявый, но какой-то уверенно-небрежный, точно не смущенный появлением наблюдателя. - Что делать? - растерялся Дэн, почему-то с двойной силой ощутив себя мокрым лошарой, влезающим на территорию, куда его а - не звали и бэ - где он ничего не втыкает. - Ничего не делай, - терпеливо проговорил пацан и снизошёл, - восточная традиция. Карликовые деревья, как видишь.       Он обернулся, посмотрев на Дэна снизу вверх. Дэн машинально потёр глаза пальцами, но солнце уже почти село и в сумерках зрение начинало подводить. Повернувшееся к нему лицо показалось всё таким же вневозрастным, а чуть выкаченные яблоки глаз - вообще древними, старше предпенсионной математички. - Ага, - он не нашёлся с ответом поумнее, но почему-то добавил, - мне домой надо. - Иди, - в голосе у круглоглазого божка мелькнуло удивление, он вдруг смешливо прищурился и почесал граблями нос. - Тебя как будто русалки спиздили.       Дэн почувствовал, что краснеет от злого стыда, но вряд ли ехидный поц видел в наползающей темноте такие тонкости. К тому же, он был прав. Беглый взгляд вниз обнаружил, что помимо мокрости на брюках и грязи на кроссах, в шнурках запутались водоросли, а прямо на белом когда-то носу прилипла живая улитка. Дэн присел, отклеил её от себя и запульнул в воду. - Смотри, чтобы тебя не спиздили, - он брякнул и побрёл от берега прочь. Мать за кроссы убьёт, купили же только в том месяце... Последовавшая за этим мысль оказалась панической: матери здесь не было. Стены темноты вдруг начали сдвигаться, как плиты-ловушки в фильме ужасов, дышать стало трудно, Дэн схватился за горло то ли в попытке выдрать вставший в нём ком, то ли наоборот, сдерживая подступившую рвоту. Красное пятно снова вспыхнуло в мозгу, но в этот раз было больно, как будто в голове взорвался снаряд. Кажется, он упал на колени, но столкновения с землёй не почувствовал. Мир начал заваливаться, темнота хлынула ещё и снизу, но за миг до того, как Дэн погрузился в полную тьму, он услышал сочный хрустящий удар. И сразу следом ощутил боль: настоящую и адекватную. Такую, которую чувствует человек, приложившийся лбом об парту. - Тычомля, - пробубнили над ухом, трогая его за плечо, голос был знакомый и абсолютно точно принадлежал Костяну с задней парты. Тот тыкал его слева, а не сзади, то есть, уже встал, да и в целом в классе было шумновато, а значит, Денис как-то провтыкал звонок. Лариса Владимировна явно ещё была в классе, иначе Костян матерился бы не так аккуратно и более членораздельно. - Забей, сдай, чё получилось, и пошли пожрём.       Дэн проморгался над своим листом и понял, почему Костя решил, что он убивается над неудачей. Красная точка разрослась до размеров не регламентированного заданием красного круга, треть которого уходила за крышу панельки или чего-то вроде. Человек на листе болтался оторванным от композиции, где-то сбоку, и у его ног из плошки росло крохотное деревце. Задаваться вопросом, когда он успел это накарябать, было некогда, как и что-либо исправлять, так что он быстро подписался в верхнем углу, сдал рисунок в общую стопку и ушёл с Костяном в столовую.       Спустя три дня он снова краснел до ушей, стоя в клещах неприятеля, зажатый с одной стороны материнским бессильным раздражением, а с другой его сносила волна разбора его тревожного и почти, оказывается, опасного психологического состояния. Злополучный рисунок снова лежал перед носом и в него то и дело тыкал карандаш психички, внося штрихи, которые там вообще не предполагались. - Вот, посмотрите, - обращалась гурыня мозгов человеческих исключительно к матери, - налицо комлекс бога, он ведь возвышает себя над всем... Над всем! - Это бонсай, - говорил Дэн, щурясь, как будто ему в глаза насыпали, мелко покрошив, тупое некомпетентное мнение, но плотину у психички слишком сильно прорвало. - А это? Почему в доме нет двери? И почему на нём кровь? - карандаш припечатали с такой силой, что грифель треснул и тоже стал тупым, а скулы свело почти что судорогой и пальцы тоже, хотелось сжать кулак и треснуть обо что-нибудь от всего сердца. - Это свет, - он шептал сквозь зубы, и никто вообще его не слушал, а будто невзначай отрезающая дорогу к безрассудному бегству Лариса Викторовна вздыхала и сильнее отступала к двери: у неё заканчивались рабочие часы.       Не выслушали его и потом. Ни о восточной традиции, ни о том, что дом он машинально нарисовал со стороны улицы, тогда как подъезды выходят во двор, да и вообще больше ни о чём не спросили. Позже Дэн узнал, что ещё легко отделался. Пару ребят загнали на принудительное посещение психолога сколько-то там раз в месяц; один из них нарисовал ради смеха саму психологичку с рогами, копытами и стекающей изо рта черно-красной жижей, а у второго были реальные проблемы с башкой, так или иначе, Дэну пришлось пережить только тот унизительный вечер и ещё несколько дней молчаливого домашнего осуждения, а потом всё забылось. Денис выбросил красный маркер в тот же день, и не то чтобы никогда больше не брался за карандаш, но хорошие оценки в этой области стал получать только тогда, когда ИЗО сменилось черчением. Во взрослой жизни необходимость и вовсе отпала. - Хорошо. Тогда попробуйте вести дневник тревоги... Наше время на сегодня заканчивается.       Чейни покивал всему, что отделяло его от моральной и физической свободы и с облегчением вывалился из кабинета сначала в пустой коридор, а потом на улицу. То ли из-за воспоминания, то ли из-за необходимости долго сидеть и разговаривать о себе ему под конец стало душно, и он решил, что если в ближайшие дни он не почувствует эффекта от проделанной болтологии, то больше сюда не вернётся.       Таким образом, если бы он отбросил нежелание думать о некомфотных вещах, то мог бы сопоставить одно с другим и сказать, что всё началось довольно давно. Отдельный вопрос состоял в том, чем бы ему это помогло, но с формулировкой запроса тоже имелись проблемы. Честно говоря, к мозгоправу он пошёл почти от балды, просто потому что у него есть ноги и он умеет ходить, и у него есть деньги и он может заплатить. С первого же взгляда, еще даже не опустившись напротив в комфортное, кстати, кресло, Чейни понял кое-что простое и важное, заставившее его навсегда проглотить фразу: "Мне кажется, я иногда бываю не в своём мире".       Вместо этого Дэн аккуратно, со всеми признаками обдуманности и нормальности вроде спокойного тона и простых формулировок, пожаловался на повышенную тревожность. За это они и зацепились, начав прорабатывать в таких же простых и бытовых границах. Вам тревожнее с утра или вечером? Вы когда-нибудь принимали препараты? Вы когда-нибудь принимали запрещенные препараты? Ваша работа связана с высоким стрессом? Чейни отвечал дружелюбно, не слишком сухо, но и не слишком развёрнуто, и хотел домой. Странно, но привычная тревожность начинала казаться комфортнее, чем этот чистый кабинет и наверняка достаточно умный специалист (на стене висело несколько дипломов, а их, наверное, не за хуй да нихуя выдают). В ней Дэн, по крайней мере, знал, что делать. К примеру, лечь спать, пережить очередной ночной кошмар в условиях неродных, причудливых, то трагичных, то просто давящих или выкручивающих значения тревоги на максимум, проснуться с бешено колотящимся сердцем и запахом иногда крови, иногда какой-нибудь травы, рыбы, соли или чего угодно на коже, и минут за тридцать-сорок прийти в порядок. К тому же, такое случалось не каждую ночь.       В тот день, когда он вышел из кабинета в неоднозначных мыслях, он, на самом деле, ничего не решал. То, что он отложил окончательное решение на едва обозримое будущее, получилось как будто из разумной попытки дать себе время, но приносило ещё и иррациональное облегчение, и даже какой-то душевный подъем. Чем больше он повторял про себя: "Потом, потом", тем легче становился шаг, и скоро Дэн едва ли не перешел на бег, на ходу засунув руки в карманы, чтобы не болтать ими в воздухе. И вдруг замер, нащупав продолговатый объект. Медленно, как во сне, он зажал предмет в пальцах и достал наружу, выставив перед собой так, как будто держал змею за хвост. - Серьезно, блять? - он ругнулся почти нежно, глядя на красный маркер в своей руке. Он уже не помнил, такой же был у него в детстве, или типа такого, но он точно был красный, точно маркер, и Чейни точно не был малолетним граффити-райтером, чтобы таскать его в кармане с собой. Его вдруг разобрало диковатое, озлобленное веселье. Будь у него мозги реально набекрень параноидально, он бы подумал, что психолог специально подбросила ему это в карман, как-то считав невольные воспоминания, но Чейни был абсолютно в себе, за исключением того, что ему немедленно захотелось вытворить что-нибудь неадекватное. Он сорвал зубами колпачок и шагнул к затеганной стене, прямо поверх чужого вандализма принимаясь по кругу ожесточенно возить маркером. Выпустив пар, он отступил назад, глядя на то, что получилось. В клубке из линий Чейни почти явственно углядел, что он долбоёб и писать на стенах в туалете, друзья, увы, не мудрено.       А домой он так и не дошел.