И лодочку оттолкнуть.

Если ты слышишь, если ты слышишь меня, время вышло, а я не успел показать тебе черный цвет солнца. Лето ушло и уже никогда не вернется, осень, хлебни ядовитой воды из колодца, зима будет долгой, но все обойдется.

      Зима шла голодная.       Прошлый год они тоже пережили не без труда, но ведь пережили, и не на что жаловаться. Им впритык хватило запасов, и ещё в начале третьего месяца повезло завалить медведя, которые здесь были раза в три больше нормальных, а мясо во льду хранилось долго. Была в той охоте и часть трагедии, она едва не унесла жизнь загонщика, а здоровые, сильные люди ценились немного выше, чем склады мяса, пусть и очень богатые. Хотя бы потому, что мясо заканчивалось, а необходимость его добывать - нет. Ну и конфликтные стычки, конечно. Куда без них.       Обязанность рулить машиной распределения ресурсов закрепилась за Варабом. Вернее, осталась одной из немногих, не делегированных никому, ведь формально их поселение началось с этого сильно молодого, но цепкого человека. Сначала их было очень мало. Они кочевали, питались чуть ли не подножным кормом и не привлекали внимания ни положительного, ни отрицательного: с одной стороны, за ними не было силы, с другой - с них нечего было взять. Потом как-то разрослись, раздобрели, перестали перебиваться подачками судьбы и осели на пустой территории, на которую никто не позарился. Очевидных плюсов не имелось, из очевидных минусов - земля там была туговатая, глинистая, возделывать её было сложно. В дождь её сильно развозило, а с реки порой задували холодные и сырые ветра, зато часть территории располагалась на пригорке, и подобраться к ним незаметно оказывалось довольно сложно. В остальном они приспособились. С болота натаскали торфа, присыпали золы и песка, разбили поле и огород. Неожиданно попёрла рожь и стало хлебно, позже смогли выторговать у других поселенцев молочную корову, а на мясо разводили кроликов. Какое-то время жизнь была размеренной и предсказуемой, скучной до одури, зато лёгкой, впоследствии оставшейся в воспоминаниях, как недолгий золотой век.       В принципе, Поха тогда всё устраивало. В то время он влился к ним недавно, покинув своё не слишком гордое племя, особых вершин достигшее лишь в спиртовом брожении сусла и планомерно спивавшееся низкокачественной бормотухой. Здесь же всё было серьезно, ответственно и, как ему казалось, в достатке для приличного существования. Это кто помоложе не могли остановиться на скромных достижениях, тот же Вараб, вокруг него в воздухе постоянно крутилась идея о том, что им надо укреплять своё положение. Они всё ещё держались особняком, не лезли в там и тут вспыхивавшие переделы, разок только показали зубы, когда на них попыталась наехать артель скотоводов с другой стороны реки, но это стоило им малой крови и разошлись они почти со взаимопониманием. Пусть бы так и шло, но Варабу хотелось больше, и сторонники у него тоже находились. - Будет война, - манифестировал в один из вечеров Хэл, подсевший пообщаться, потому что у них с Похом были неплохие отношения. Они пришли к Варабу примерно в одно время, двое с недружелюбными погонялами, хотя Поху, как со временем выяснилось, не так часто было на всё похуй, а Хэл не вёл себя слишком уж адски, но их принимали, как есть, не копаясь в корнях происхождения. Были задачи более приоритетные. - С кем? - Пох подтолкнул в костёр выпавшую из него ветку другой, более длинной веткой, и в отблеске огня на лице Хэла нашёл всё-таки что-то адское, к тому же, о войне тот говорил почти торжественно. Это не удивляло. Заметно было, что с Варабом они спелись. - С кем-нибудь, - Хэл отмахнулся, как будто это не было важно, и с этим Пох не был согласен, потому что если и задумывать такие вещи, то ставить надо на результат, а не на процесс. Кидать фишки вникуда только для того, чтобы они задорно разлетелись - это какое-то несыгранное детство в жопе, и тогда эту жопу следовало поплотнее прижать к месту, ибо нехуй.       Они помолчали. Из ночи, пробиваясь сквозь мирный тёплый треск, наползало что-то зловещее и неосязаемое. Взаимопонимание, довольно крепко устоявшееся в их поселении, вдруг показалось хрупким, как лёд на реке, под который Пох однажды чуть не ушёл на весенней рыбалке. Выполз, лишившись только ботинок и на некоторое время желания есть рыбу, но повезти могло и меньше. В войне, если ей случится быть не с внешним врагом, а вспыхнуть внутри, точно пострадают так или иначе, но все. Хотя и снаружи... Одна говна другой не лучше. - Может, нас начнут больше уважать, - Хэл продолжил, не наговорившись по теме, и Поху показалось, что слова как будто не совсем ему принадлежали, обычно он мыслил категориями более конкретными, чтобы можно было пощупать. Оказалось, абстрактным был только заход, потому что он продолжил, сыто щурясь на свет, - торговля попрёт. Может быть, и перекочуем, куда потеплее. - Угу. Под землю метра на два, - энтузиазм разделять не получалось и не хотелось, но Хэл, похоже, не сильно расстроился. В том, что им обоим не требовалось держаться за чужое мнение, чтобы чуять почву под ногами, они были похожи, только один из них неожиданно оказался мечтателем. И нелюбителем влажности и холодов, он и пришёл вроде бы откуда-то со степного юга, но это было неточно: ворошить прошлое у них как-то не повелось.       Война не случилась никакая, но размеренный быт широкими шагами пошёл к концу сам собой. К концу следующего месяца они лишились коровы, отравившейся сорняком, проросшим невесть откуда, затем вредоносная гниль скосила хлебные культуры почти начисто. Вменить в вину всё это было некому, казалось, что ополчилась на них сама природа. К идее центрального мирового разума Пох относился скептически, однако, переложить ответственность и правда было не на кого, ещё больше в духе магического мышления было бы считать, что незадолго до этого их осенило порочное знамение в облике чужака. Чужак имелся, был странен, но до ангела апокалипсиса как-то не дотягивал. Что-то такое должно было быть обставлено более эпично, ну там, и да разверзлись небеса, и снизошел он в языках пламени, попирая копытом твердь, а этот...       Время от времени воронка судьбы вытряхивала сюда свежую кровь. Все они там были, некоторые так давно, что вся прошлая жизнь ощущалась, как яркий сон. Похоже, у многих в башке срабатывали предохранители, во всяком случае, хорошим тоном считалось не обсуждать, откуда они явились, также - то, как они вернутся, ведь за всю историю множества и ещё большего множества бесплодных попыток ответ на этот вопрос был найден: никак. Смириться с этим было тяжело. Некоторым не удавалось годами, существование таких кочевников, то и дело снаряжающих экспедиции на очередные раскопки древнего металлолома, оправдывалось тем, что в ржавых развалинах издевательски угадывались очертания сложных механизмов и в комплекте к ним шла надежда восстановить их и запустить. От вопросов, чем и как они собираются всё починить, а также почему эти машины непременно должны быть связаны с выходом, сознание археологов защищалось всё тем же избеганием. Вопросы не задавались, инструменты стучали, умы ломались, рухлядь не оживала, ни разу не оживала.       А о чужаке... Странный он был всё равно. Такой весь скользенький и слишком чистый, как бы это описание ни противоречило налипшей на него пыли и репьям в одежде и в волосах, которые он нацеплял неизвестно где до того, как выскочить к ним в огороды. Дело было под вечер, но с холма его всё равно в сумерках заприметили и донесли, так что на грядках его аккуратно, не наступая на ростки, стянули в круг, чтобы не дал по съебам. Он метнулся вправо, влево, сообразил, что ничего не выйдет, и поднял руки.       Говорить вышел Вараб, а Вараба чужак откуда-то знал. Даже просветлел лицом, хоть и не до конца, в нём как будто боролась противоречивая информация, как если бы он в глухом лесу набрёл на сервированный завтраком стол. Этот взгляд, одновременно и загнанный, и хваткий, Поху отчаянно не понравился. Лучше бы ему быть только загнанным, и Вараба лучше не знать, пусть бы он был очередным бедолагой, вырванным из места, где он жил, в пространство, где он будет выживать, они бы его приняли, обучили, тягость лишнего рта часто перевешивала польза лишних рук, особенно теперь, когда их подранок-загонщик навсегда потерял свою прыть. Так же получалось, что он либо беглый, либо засланный, и снова оба варианта - говно собачье. - А ты здесь как оказался? - голос у пришельца перебивался на хриплые вдохи, похоже, он бежал довольно долго, к чему не привык. Звучал он настороженно, и за ним насторожились все. - Ты кто такой? - Вараб не спешил уходить со своей линии, быстро справившись с замешательством. Лицо чужака вытянулось, как будто ему отвесили оплеуху. - Я Чейни, - он отозвался аккуратно, втолковывающе. Поху вновь показалось, что они пытаются схватить за хвост гадюку. Шипит вроде бы уверенно, но одно резкое движение - вывернется, скользнет под камень. Даже признает, что он не Чейни вовсе, если от этого ему ползать станет безопаснее. Захотелось проверить, шугануть его, но поперёк Вараба Пох не полез. - Вы... Не могу.       Он опустился на землю, к его чести, не прямо в грядку жопой, а между ними, и прижал пальцами веки, продолжая тяжело дышать. Поселенцы топтались на месте, сбитые с толку. Назвавшийся не знакомым никому именем, Чейни не угрожал, вёл себя смирно и вообще, кажется, сильнее всего старался не блевануть, но все чуяли в нём что-то необъяснимо иное, а оттого опасное.       Если бы Пох решал вопрос, то чужак пошел бы своей дорогой не сразу, так наутро, а Вараб с барского плеча раздал ему шанс. Не сказать, что так уж просчитался: странности списали на то, что человек от ужаса был не в себе, а в остальном Чейни обжился довольно скоро. Он разбирался во всём понемногу, а чего не умел, то схватывал быстро. У него оказался мозг технаря, придушенного в силу обстоятельств гуманитарной тошниловкой, но не забитого до конца, а ещё - это в копилку плюсов кидал лично Пох - он был не пиздливый. Только смотрел на них по-прежнему странно, не с той самой первой предъявой, а будто не до конца верил в историю, в которую попал, и видел в каждом что-то своё, привычное. Впрочем, это было взаимно: каждый нашёл в нём что-то, отчего перестал шарахаться, и жизнь почти что встала на привычные рельсы.       Неожиданно обнаружив умение говорить с человеком недолго, но метко, Чейни стал одним из тех, кто не дал им упасть духом замертво, когда понесло под откос. Спасибо ему, что сказать. Руки буквально повисали плетьми от бессилия, клыки же наоборот заострялись и щерились на каждую в поле зрения глотку в поисках козла отпущения. Вопросы всё чаще стали выясняться на кулаках, Пох старался держаться в себе и в стороне, но и его иной раз брала такая злоба, что аж до зубовного скрежета и зуда в костяшках. То и дело он огрызался на всё подряд, а как-то раз за ужином сцепился слово за слово с крошкой Ти, серьёзным и спокойным, но острым порой на язык. Пох потом уже и не помнил, что такого мальчишка ему сказал, вроде бы задел за дотошность, но через мгновение они уже катались по земле в угрожающей близости от огня, а поселенцы не знали, с какой стороны подступиться их разнять и машинально жевали быстрее. Крошка Ти сопровождал драку криками ярости, а Пох дрался молча, стиснув челюсти, и всерьёз, как нацеленный чётко на уничтожение.       Они всё-таки влетели в костёр - крик ярости сменился воплем боли - и одновременно кто-то выдернул Поха за плечи, коротко протащив бедром по земле. Крошку Ти вытянули тоже, сбили пламя с рукава, и он сел, прижимая к груди обожжённую руку. Перед глазами медленно рассеивалась артериально-красная муть, злость последний раз булькнула в горле и втянула шипастые отростки в душевные глубины. Пох поскрёб под подбородком, вталкивая на место приоткрытую под тяжестью поступка челюсть и совсем случайно поймал взгляд Ти, полный разъедающего безразличия. Ему было больно, его интересовало, как побыстрее зализать рану, а Пох совершенно не интересовал, он закончился, как неприятная история, сразу, как только дебоширов растащили. Кто-то ещё подошёл, помог крошке Ти встать, а Пох встал сам и свалил в поле, чтобы продышаться.       Зима дышала в спину, надвигалась неумолимо и рано, с захода и ещё какое-то время после восхода солнца изо рта выходили облачка пара. Чейни, зацепив с собой Хэла и ещё одного мрачного типа из прошлогодок, ушёл за реку, и через три дня вернулся, погоняя перед собой маленькое, на четыре головы, бычье стадо. Пох не старался выяснить, на каких условиях они договорились с артелью, но ходили слухи, что добазарились они в долг. Необходимость отложенной расплаты казалась разумным условием, во всяком случае, у них появлялась перспектива дожить до лучших времён.       Раздражало, по большей части, одно: в новом поселенце, уверенно переходящем в костяк, не иссякало стремление найти выход. Он не подрывался по сто раз на дню и никого не подрывал, но осторожно спрашивал, а потом сидел и думал себе что-то. Жил он в юрте Вараба, но иногда по ночам его можно было заметить снаружи, поглядывающим куда-то в сторону гор. - Там тоже чужая земля? - об этом он почему-то однажды спросил Поха, хотя тот, похоже, не попал в список знатоков жизни, и расспросам подвергался редко. Пох посмотрел в одну с ним сторону и уточнил: - На Севере-то?       Чейни кивнул просто так, хотя для него это было просто обозначением направления, и Пох снисходительно усмехнулся. - Можно и так сказать, - он прошелся глазами по горному хребту справа налево и обратно, и пояснил чуть шире, - Север, дохлые земли. Куча льда, снега, саблезубых козлов и другой дряни. Не окочуришься - загрызут, не загрызут - сдохнешь от тоски и голода. Или соскользнёшь на скалах и сдохнешь. Или схватишь горняшку и сдохнешь. В общем, сдохнешь.       Ему показалось, что Чейни удовлетворился ответом. Льда и снега скоро стало немало и здесь, так что пробный, трёхмесячный если повезёт, период Севера вступил в права и вынудил бросить больше сил на выживание. Болтать стало ещё более некогда, хотя Чейни всё равно находил минутку для тех, кому надо, и, конечно, в ответ часто она находилась, когда было надо ему, потому что своих расспросов он не оставил.       Однажды он был сомнительно вознагражден. Они с Хэлом и хромым загонщиком выделывали кроличьи шкуры в общей юрте. Чейни не любил такую грязь, но вызвался помочь готовить раствор. Юрта хорошо прогревалась, тело благодарно ловило крупицу комфорта среди суровой зимы, так что настрой у всех был более-менее благостный, они переговаривались с ленцой, Пох подзалип на этот гул и монотонность работы, и выплыл, только когда услышал знакомое имя. -... Хайд - он да, давно уже, - Пох подвинулся вместе с низким деревянным табуретом ближе и прислушался, - лет... Короче, много. Но я бы на твоём месте не обнадёживался. Когда-нибудь им надоест. - Или когда-нибудь они выйдут, - возразил Чейни, и Пох кисло покривился, неаккуратно соскользнув ножом. Ну конечно, кто о чём, а он опять в своих лазурных далях, вот уже и до Хайда доспрашивался. На взгляд Поха, тот был психом, ресурсным и везучим в том, что его чистые местами безумства ни разу не обернулись катастрофой. Хотя пора было, может, тогда бы он остыл. - Или никогда, как вариант, - он пробурчал, не удержавшись, в расстроенном чувстве оттого, что надорвал шкуру. Чейни его не услышал или предпочёл не услышать. - Я слышал там, у скотоводов, кажется. Они... Я имею в виду, Хайд и его люди... К чему-то готовятся? Готовились?       Со злорадным удовольствием Пох услышал двойной смешок. - Готовятся. Как приготовятся - пойдут на Север... Ты религиозный? Царствие им небесное. - На Север, - повторил Чейни, и взгляд у него стал задумчивый и отрешённый, будто на поверхность каждого зрачка из его глубины всплыло по крохотному осколку льда.       "Впишется, бедолага, - подумал Пох, отведя глаза, чтобы не продрогнуть до костей, - договорится, выпросит, убедит, но впишется".       Тогда он ещё не знал, что северного плена хватит на них обоих.