Что же ты скажешь своей родственной душе, Сяо Цянь?
Чэн Цянь вздрогнул. Чувство отпустило его так же внезапно, как и появилось. Вопрос, который он задавал сам себе, казалось, не имел ответа. Даже на поздних этапах совершенствования было очень сложно полностью подчинить себе память. Случаи, подобные его собственному, были слишком редки даже для того чтобы находиться в книгах. Но ответ всё же был. Он мог увидеть его, распахнув глаза, стоило только знакомому голосу прозвучать в его голове, цепляясь за каждую струну в сердце. Тончайшим кольцом безымянный палец на его правой руке опутывала ярко-красная нить, что струилась далеко-далеко за долину, теряясь в цветах и высокой зелени. Огонёк воспоминаний был крошечным. Каждое из них, словно свежий штрих на портрете, было безупречно чётким. И её невозможно было ни с чем спутать. Сотканная из духа, неуязвимая для меча; кусочек от него самого, зовущийся судьбой, был нерушимой правдой, которую никто ещё не обманывал. Лишь в одну-единственную дорогу сходилось бесконечное множество. Одним только слухом о себе она заставляла романтиков трепетать, проливая на бумагу стихи и песни. Один только взгляд на неё… никак не трогал Чэн Цяня. Может, это Тан Чжэнь что-то сделал с ним, мимолётом подумал Чэн Цянь: чего только не мог сотворить этот человек, это наверняка не было для него чем-то сложным. Впрочем… Он на мгновение поднял руку, всматриваясь в находку. В другой он слабо сжимал рукоять меча, твёрдую и холодную, словно продолжение его собственной ладони. Воспоминания пришли медленно, — но это не значило, что утро будет таким же. Он должен был найти остальных как можно скорее. Настолько тонкая, что почти прозрачная, нить ясно отражала тёплый утренний свет, что больше никогда не сможет согревать его кожу.^
— А у вас, дядя Чэн? Это было поистине странное чувство. Нянь Дада шёл с ним, не замолкая ни на мгновение, тем не менее Чэн Цянь почти не чувствовал раздражения. Казалось, всякий намёк на него испарился, как только непутёвый сын хозяина долины затронул эту тему. Он активно жестикулировал, в красках рассуждая о вещах, о которых Чэн Цянь совсем не привык беседовать вслух. На самом деле все его познания ограничивались несколькими песнями и случайными изречениями Учителя, которые были настолько рассеяны, что почти что ни о чём не говорили. Должно быть, именно поэтому Чэн Цянь так охотно впитывал в себя эту непрекращающуюся болтовню. В какой-то момент у него даже сложилось ощущение, что этот юноша не то умеет читать мысли, не то держит его за дурака. Впрочем, оно мгновенно исчезло его головы, стоило только вспомнить лицо Нянь Минмина. Прорезавшая холм тропинка пропадала под ногами так же быстро, как стрижи рассекали небо; было что-то успокаивающее в словах Нянь Дада, казалось, даже время летело незаметно, когда его слова проносились по воздуху. Чэн Цянь почти расслабился, находя утешение в тихом звуке шагов. Мысли, до того занимавшие его голову, плавно перетекли на второй план, теряясь в запахе цветов и птичьем пении. Словно стрекоза, что пролетала над озером, долина уходила из его жизни, оставляя за собой неоплатный долг. — Разве это так важно? — спросил он, не меняясь в лице. Всё-таки любопытство — тот ещё зверь. Всю свою жизнь он старательно избегал книг об этом, будучи абсолютно уверенным в том, что это его не коснётся. — Конечно! Мир так огромен, некоторые люди и вовсе одиноки всю жизнь. Боги милосердны, давая нам шанс избавить себя от этой тоски. Юноша говорил с улыбкой и не особо следил за словами. Его глаза заискрились от интереса, когда он снова спросил: — Может быть, вы уже встречались? Медовые лучи полуденного солнца превращали красную нить в струю из жидкого золота. Её тонкое течение протягивалось вдаль, повторяя каждый изгиб витиеватой дороги. Почти невидимая, она скрывалась по одному лишь желанию. Очень быстро Чэн Цянь перестал обращать на неё внимание; ещё быстрее он решил, что это ничего для него не значит. А потом он понял, что чувство, исходящее от неё, ему странно знакомо. Словно имевшее собственное сознание, крошечное знамение судьбы, простиравшееся далеко-далеко вперёд, мерцало и пульсировало, сжимаясь вокруг его пальца. Говорили, даже через расстояние в тысячу ли одна душа будет тянуться к другой, несмотря ни на что. Лёгкое, словно трепетание крыльев бабочки, тепло проливалось по его коже, стремясь вскружить голову, но… Но разум Чэн Цяня всегда был холоден, годами наученный спокойствию и терпению, как ничему другому. Лишь несколько тончайших цепей сомнения оборвались под равнодушным взглядом, который он оторвал от своей руки, переламывая их звенья под своими шагами. Спрятав пальцы в тёмных рукавах и внезапно чему-то нахмурившись, некий старейшина ледяного озера и глазом не моргнул, оставив юношу позади. В конце концов вопрос так и остался безответным, озадаченный Нянь Дада шустро перескочил с неудобной темы на клан Чэн Цяня и его будущее в нём ученичество, на которое никто пока не соглашался, и очень скоро они добрались до безжизненной и тихой деревни.^
В определённый момент жизни у каждого совершенствующегося появлялась возможность отыскать родственную душу. Это было сродни вхождению в Дао — внезапно и ошеломительно, тем не менее, далеко не все дожидались своего часа. Множество больных и бравых героев умирало, даже не успев увидеть лицо предначертанного. В конечном счёте, это не зависело ни от боевых способностей, ни от пережитых трудностей, ни от взглядов на мир. На самом деле, до сих пор не было доподлинно известно, как судьба выбирает этот миг, чтобы явить себя, хотя множество учёных по всему свету пытались добраться до сути. Однако весь этот феномен был, казалось, глубже и неприветливее чёрных вод на северной границе; он не поддавался никаким законам. Научные работы, что могли порадовать чем-то новым, были чрезвычайно редки. Кто-то мог прожить всю свою жизнь, не зная родственной души и не ведая горя. Кто-то мог видеть её лицо каждый день и не догадываться ни о чём. Это мог быть совершенно кто угодно. Судьба не делала ни для чего различий: тёмный путь для неё был лишь способом, а уходящие зимы и осени — не более, чем годами. Невыносимо безжалостная для некоторых людей, что не ценили никакие чувства, слишком быстро она оказалась для них не более, чем инструментом. Такие мастера, холодные и расчётливые, испокон веков были исключительными примерами. На самом же деле, отрекшись от мира и растеряв всю мораль, они не заботились ни о чём, кроме себя. Все их мысли были заняты бессмертием. Ради него они могли пойти на что угодно. Но, словно неряшливые птенцы за грациозными лебедями, в конце концов и простые люди, и другие заклинатели слишком долго следовали за ними, чтобы теперь перестать. Так и получилось, что эта точка зрения осталась одной из самых устойчивых. И всё же далеко не каждый придерживался её. Когда Янь Чжэнмин развил свой изначальный дух, вспыхнувшая нить на его пальце оказалась оборвана. Тусклый, тёмно-красный, безжизненный кончик болтался у него на руке, безвольно свисая вниз и растворяясь в воздухе. Его родственная душа покинула мир быстрее, чем он узнал про неё. Наверное, это бы добило его, если бы ему не было так всё равно тогда. Наверное, если бы он захотел, он мог хотя бы попытаться выяснить, кто это. Вот только Янь Чжэнмину больше почти ничего не хотелось. В конце концов глаза были закрыты, эмоции — обузданы, а нить — позабыта и спрятана, чтобы не давить на больное. Он запретил себе даже думать об этом, как и о многом, многом другом. В конце концов, такие случаи вовсе не были редкостью. Один лишь Ли Юнь, как непрошенный эксперт во всех вещах, о которых ему знать не стоило, остался кидать на его руки задумчивые взгляды, впрочем, так и не обмолвившись ни одним вопросом по этому поводу. И хорошо, потому что говорить об этом Янь Чжэнмин отказывался наотрез. В конце концов в клане Фуяо появилось ещё одно негласное табу касательно главы — впрочем, не то чтобы с их нынешним числом это сильно что-то меняло. — Старший брат. Возмутительные слова Лужи всё ещё висели в воздухе, когда Ли Юнь тихо вздохнул и обратился к Янь Чжэнмину, обмахивающему веером делано задумчивое выражение лица, полное сложных эмоций: — Старший брат, глава клана, ты слышишь? Земля не дрожит, а небо не рвётся. Мир из-за этого не разрушится. Давай, нам надо лететь. Конечно, он так и застыл на целую минуту, примиряясь с собственным возмущением и делая вид, будто активно что-то обдумывает! Что ещё мог делать этот самовлюблённый павлин? Ему было хоть какое-то дело до Ли Юня, когда это не касалось личных прихотей? — Да что этот ребёнок понимает в красоте, — вздохнул Янь Чжэнмин, убирая веер в рукав и протягивая руку к серебристым ножнам на своём поясе. Яркая вспышка остановила его. Юноша заметно вздрогнул, и лицо его стало невыразимо бледным, чем изрядно напугало и без того нервного Ли Юня: — Что случилось? …Ему требуется несколько мгновений, чтобы проморгаться. В голове зазвенело, он не осознал момент, в который перестал дышать. Он подумал, ему померещилось; ведь глава Янь действительно так давно не видел покоя: хотел он того или нет, тревоги всё равно протягивались через всю его жизнь с того ужасного дня. Его сон рассыпался, как хрупчайший фарфор, а внутренний демон сводил с ума своими речами. Некоторые безумцы видели несуществующие вещи. Так в какой момент уничтоженный путь к родственной душе вдруг унесся вдаль? Была ли нить действительно разорванной сначала? До какой степени сумасшествия человек мог довести себя своими собственными руками??? Вопросы нескончаемым потоком обрушивались на него, словно холодные штормовые волны. Но на тысячи ли вперёд не было ни единого человека, который дал бы ему ответ. На тысячи ли вперёд лишь он сам знал себя лучше всех. И ничего хорошего он о себе не думал. Янь Чжэнмин стиснул зубы, покачал головой, впрочем, не особо стараясь успокоить брата, и провел пальцами по холодному эфесу. Длинное лезвие ярко блеснуло в лучах солнца, оно казалось особенно острым, зависнув в воздухе. Вот только даже этот режущий глаза блик не мог сравниться с алым мерцанием, что он сжимал в ладони. Он не осмелился даже взглянуть на Ли Юня, немой наказ отправляться молча так и остался в плавном порыве от взлетевших шёлковых рукавов. Все слова рассыпались, все мысли лишились смысла, хаос в его внутреннем дворце казался перманентно стойким. И даже в тихом выдохе, что невольно сорвался с губ, он изо всех сил старался не выдать того, как тяжело сейчас было не споткнуться. Янь Чжэнмин впервые за долгое время отчётливо ощутил, что может не устоять на мече.^
В чём-то Чэн Цянь был прав: утро действительно пролетело стремительно, как и всё время после, словно бы песочные часы внезапно увеличились в размерах, заставив весь песок внутри посыпаться вниз разом. Тонкое течение, ведущее юношу вперёд, вдруг обрушилось на него тяжёлыми волнами, что выбивали из груди весь воздух. По крайней мере, таким было это чувство вначале. Он и думать не хотел, во что превратился к концу. Прискорбным было то, что обо всём остальном, кажется, Чэн Цянь судил очень поверхностно. Даже самого себя он, оказалось, знает недостаточно. Воздух, потревоженный духовной энергией, тонкими порывами цеплялся за его рукава и путался в распущенных волосах. В бесчинстве момента Чэн Цянь едва успел заметить, насколько ясными были сумерки — насколько чётким в светлых лучах восходящей луны выглядел силуэт. Никто не готовил его к тому, что между лезвиями мечей просияет ослепительная алая вспышка, отбросившая человека от него, словно пушинку, на добрую пару чи. Вы никогда не сможете навредить друг другу, прошелестел в голове Чэн Цяня голос Нянь Дада. Родственная душа на весь простор Цзянху вовеки веков будет, возможно, единственным человеком, который ни за что не вонзит нож вам в спину. Никто не готовил его к тому, что вспышкой окажется яркая, словно кровь, мерцающая нить, что тянулась от его собственного пальца прямо к юноше напротив. Ни Тан Чжэнь, ни Нянь Минмин, ни даже его Учитель просто не смогли бы этого сделать. Чэн Цянь оказался более, чем беспомощным под взглядом персиковых глаз, что вмиг наполнились невыразимыми чувствами. Он запоздало понял, что, если бы не внезапное движение длинной ладони, заведшей его человеку за спину, прямо так и рухнул бы на подкосившиеся колени. Лицо юноши было бледным, как первый снег, его руки подрагивали, словно от невыносимого холода, но даже так фигура, заслонившая его, казалась неприступной. С прямой спиной и белоснежными одеждами, что разлетались по воздуху, слишком быстро она оказалась единственным, что Чэн Цянь мог видеть перед собой. Корона в его волосах сияла, отражая наступавшую ночь. Он до сих пор не сказал ни слова, но один только его вид говорил больше любого из них. Один только немой взгляд пробрал Чэн Цяня до костей. Никто не готовил его к тому, что этим человеком окажется Янь Чжэнмин.^
Сознание казалось хрупким, как сфера из тончайшего инея. Мимолётная мысль могла разрушить её, какая речь могла идти о медитации, если даже попросту заснуть сейчас было невыполнимой задачей? Даже Шуанжэнь на его коленях показался чуждым, от него не веяло и толикой привычного мороза. Голова юноши грозилась пойти кругом от разницы температур — о количестве мыслей внутри и упоминать было лишним. Чэн Цяню стоило огромного труда держать глаза закрытыми. Особенно, когда каждое слово из тихого разговора старших братьев влетало в его уши и оседало в груди бесконечным числом весьма конкретных вопросов. Особенно, когда его волосы вдруг сами собой собрались высоким хвостом, а шею сзади едва ощутимо полоснуло расшитой шёлковой тканью. Особенно, когда Янь Чжэнмин рассмеялся своим мягким голосом, который Чэн Цянь угадал бы из тысячи: — Хорошо смотрится, скажи? Вот только хриплые ноты в нём теплились, словно птенцы в гнезде. И как бы ни старался юноша скрывать их, Чэн Цянь слишком хорошо знал его, чтобы не заметить. Чэн Цянь слишком хорошо помнил все эти слова, что ловил в собственные объятия, до сих пор ощущая их фантомное эхо на своей коже. Иногда, казалось, грудь старшего брата вновь что-то сдавливало, — вместе с тем слова становились тише, а дыхание громче, как будто ему нужно было отдышаться прежде, чем снова что-то сказать. И каждая такая крошечная перемена в его тоне цеплялась за что-то внутри Чэн Цяня, пронзая странным чувством всё его тело до самых кончиков пальцев. Досадливый вздох Ли Юня и слышать не нужно было, настолько ясным был шорох рукавов, когда он скрестил руки. Они говорили ещё какое-то время, прежде чем оба голоса стихли, а тихий звук их дыхания смешался с потрескиваньем костра и сопением младшей сестры. Чэн Цянь открыл глаза медленно, словно действительно завершал медитацию, его бесстрастное лицо не изменилось ни на цунь, хотя в тёплом свете огня казалось куда мягче. Он отложил меч на землю, намереваясь тщательно всё обдумать, никому не мешая, но стоило ему только подняться на одном колене, собираясь встать, как взгляд сам собой упал на человека, на которого он так боялся сейчас посмотреть. Юноша бессильно завалился набок совсем рядом лицом с ним, подложив руки под голову. В уголках его глаз всё ещё виднелись красные следы от пролитых слёз, кожа была бледной и мало чем отличалась от его похожей на снег одежды. Поза казалась слишком неудобной для молодого господина, которого помнил Чэн Цянь. Не говоря о том, что тот спал на земле. Сердце дрогнуло. Он и подумать не успел о том, как сильно старший брат изменился за всё это время. Юноша так и застыл, беспомощно рассматривая спящую фигуру, обуреваемый сложными мыслями, словно неудержимой метелью. Луна светила ярко, в небе не было ни единого облака: картина была настолько чёткой и ясной, что это кружило голову. Чэн Цянь мог безупречно разглядеть каждую из черт его лица, шёлковые пряди тёмных волос почти касались его пальцев. А нить, что плавно переливалась в тёплом рыжем свечении, раз за разом, словно насмехаясь, приводила взгляд Чэн Цяня к его запястьям, почти касаясь красноватых губ. Момент был невозможно хрупким. Даже неслышное дыхание его нефритового тела казалось чересчур громким. А потом у Янь Чжэнмина отчего-то нахмурились брови. Он напрягся совсем чуть-чуть, на крошечное мгновение, но этого было более чем достаточно, чтобы заставить Чэн Цяня рефлекторно податься навстречу. Он сам не понял, почему вдруг так испугался. Возможно, спустя все эти годы среди бесчувственных льдов каждая мелочь казалась ему куда более значимой, чем была в самом деле? Возможно, он просто слишком устал? Может, дело было в старшем брате? …Чэн Цянь покачал головой, примиряясь с мыслями. Он смутно чувствовал, что от необузданных переживаний его тело становилось ещё холоднее, чем он успел привыкнуть, — наверное, это всё было из-за него? Тогда ему тем более скорее стоило привести мысли в порядок, чтобы не тревожить чужой покой. Он никак не мог знать, насколько чутким стал сон главы его клана за эти сто лет. Крепкая рука ухватила его за одежду, едва не заставив старую ткань издать жалкий треск, стоило только сделать малейшее движение в сторону. Чэн Цяня остро кольнуло чувством необъяснимой вины. Персиковые глаза, неотрывно глядящие в его сторону, вдруг оказались куда ярче всего остального. В них словно поселилось что-то незнакомое: взгляд стал глубже, темнее, но на самом дне этой глубины что-то неутомимо горело. Он не смотрел на него так даже в дни самых страшных обид; ни одна его нотация не сопровождалась ничем подобным. Однако вся эта темнота почти разом угасла, когда Чэн Цянь послушно сел обратно, чувствуя себя самым что ни на есть пойманным с поличным. — Куда ты? — прозвучал хриплый вопрос, показавшийся оглушительно громким в тишине ночи. Янь Чжэнмин смотрел на него с прищуром, хмуро и недовольно, но куда больше на его лице читалось беспокойство. Юноша плотно сжал губы, а хватка на тёмной ткани, казалось, лишь усилилась, когда Чэн Цянь оказался ближе. Он, похоже, ещё не полностью проснулся. — Прости, я разбудил тебя, — он тихо выдохнул, проглатывая любые неосторожные мысли, что норовили сорваться с губ. Слова вышли прохладными, как Чэн Цянь и говорил обычно, но это был первый раз, когда он так отчаянно, сам до конца не понимая почему, пытался заставить собственный голос звучать теплее. — Ничего такого, старший брат. Отдыхай, я больше не буду шуметь. — Ничего такого… — Янь Чжэнмин слабо повторил за ним, казалось, совсем бездумно. Складка между его бровей немного разгладилась, а ресницы сонно подрагивали — и он почти было сомкнул их снова, когда случайно встретился с Чэн Цянем глазами. До самых кончиков пальцев его словно пронзило молнией. Он вскинулся так резко, запутавшись пальцами в низкой траве и нечаянно потянув его на себя, что Чэн Цяню стоило больших усилий удержаться на месте, не напугав его ещё больше. Его взгляд, казалось, запросто мог поджечь дерево. Старший брат с силой сжал губы, молча вглядываясь в него, словно всеми силами старался выцепить в каждой черточке на лице юноши любой намёк на ложь или полуправду. Чэн Цянь беспомощно улыбнулся, пытаясь хоть как-то сгладить свои попытки притвориться, что ничего не произошло. Кажется, это работало? Во всяком случае, чем дольше Янь Чжэнмин смотрел на его лицо, тем более странное выражение приобретало его собственное. Чэн Цянь не мог понять, как трактовать эту эмоцию, но она, казалось, больше не пылала недовольством так, как прежде. Он неуверенно коснулся чужой ладони, намереваясь выпутать несчастную ткань из смертельной хватки. Кто мог знать, что Янь Чжэнмин отшатнётся от него, как от прокаженного, стоит только напомнить ему о существовании второй руки. А потом снова издаст этот едва слышимый полувздох, который за один только вечер научился мастерски резать сердце Чэн Цяня на части. Кто мог знать, что один только вид красной нити, что скользнула между их пальцами в этот короткий момент, ошарашит его настолько, что он тотчас потупит взгляд, застыв, как будто увидел что-то невозможно постыдное. Чэн Цянь и подумать не мог, что это приведёт его в такой ужас. Может, его так пугала мысль о том, что нить могла испачкаться? Сам факт того, что она могла быть в отвратительных местах? Что?.. Чем больше он думал об этом, тем больше чувствовал, как смущается сам. Он не забывал о ней, но он был так обеспокоен другими вещами всё это время, что до него, казалось, только сейчас в полной мере доходило всё остальное. И то, казалось, до сих пор не укоренилось в голове полностью. Как такое могло произойти, в конце концов? Как, из всех людей, этим человеком оказался старший брат? И почему что-то внутри Чэн Цяня с таким странным теплом отзывалось на это??? — Старший брат, — бессильно позвал Чэн Цянь. У главы клана и раньше был безумно сложный характер, но теперь он казался просто нерешаемой головоломкой. Он до сих пор не мог понять, злился юноша или нет. Того сейчас, казалось, невообразимо увлекала земля у них под ногами. Откуда Чэн Цяню было знать, что за собственными руками, которыми он обнял себя, отряхнувшись, глава Янь отчаянно пытался спрятать быстро бьющееся сердце? — Как долго ты собираешься смотреть? — в конце концов выпалил Янь Чжэнмин, вскидывая на него раздражённый взгляд. — Перестань секретничать и вставай. Ты не пойдёшь никуда без меня. Чэн Цянь крупно вздрогнул, стоило ему только услышать его слова. Словно гром среди ясного неба, всплывшее накануне воспоминание просияло в памяти снова, цепляясь за всё, что сегодня произошло и пронизывая юношу букетом совершенно непонятных эмоций. Он отвёл взгляд и почти незаметно кивнул, вдруг тоже в полной мере ощутив сегодняшнюю привлекательность зелени, что устилала поле. Отчего эти одуванчики неподалёку были такими красивыми? В чём был секрет? Вот только точно так же, как летний ветер уносил семена с пушистых белых цветов, никто не давал Чэн Цяню времени на раздумья. Юноша поспешно поднялся, машинально протянув главе клана руку, но был безжалостно проигнорирован, как будто бы уже успел в чём-то прови… Ах, это имело смысл. Чэн Цянь виновато понурил голову: — Старший брат, ты думаешь, я хотел сбежать? — А ты бы посмел? — Янь Чжэнмин вскинул бровь, заложив руки за спину. — Имей в виду, что в следующий раз меня уже ничто не остановит. …Он, кажется, до сих пор жалел о том, что не смог отвесить младшему брату парочку заслуженных ударов. Чэн Цянь и сам был не против. После всего услышанного так особенно. Трава была мягкой, тёмно-зеленый цвет казался всё глубже и глубже по мере того, как они отдалялись от костра. Она тихо шелестела, и, казалось, слегка переливалась в серебристых лунных лучах. Чэн Цянь привёл их к одинокому дереву, раскинувшему ветви на небольшом холме — это было совсем недалеко, они могли видеть остальных отсюда, просто обернувшись, тем не менее, больше не могли никому помешать. Он вдруг смутно ощутил, что если заговорит сейчас, то больше не остановится. За бесстрастным лицом юноша нервничал так сильно, что ему приходилось напоминать себе, что он должен дышать. Вот только, стоило Чэн Цяню, набравшись смелости, вобрать в себя достаточно воздуха, как его тут же резко прервали. Янь Чжэнмин легко взмахнул запястьем, его лицо было нечитаемым: — Завтра. Ты расскажешь всё завтра, — тихо произнёс он тоном, не терпящим возражений. — Полностью и без всякой утайки. — …Хорошо. И это было так странно: Чэн Цянь теперь мог совершенно не волноваться о холоде, но кончики его пальцев сейчас так нестерпимо покалывало, что ему тут же захотелось спрятать их в рукавах. Быть может, это смогло бы хоть немного унять его бесконечные мысли. Но разве мог он прятаться теперь? Янь Чжэнмин медленно вздохнул, его выражение, казалось, немного расслабилось. — Дай мне взглянуть, — он протянул к нему руку, ладонью вверх, и встретился с юношей взглядом. Его младшему брату решительно не стоило знать, насколько огромных усилий ему сейчас стоило сохранять всё это собранное по кусочкам спокойствие. Впрочем, не то чтобы Чэн Цянь был лучше. Потребовалось несколько мгновений, чтобы юноша понял, что он имеет в виду. Чэн Цянь с трудом сглотнул, протягивая к нему свою. Его рука оказалась чуть меньше и тоньше — она идеально ложилась в другую. Пальцы Янь Чжэнмина были тёплыми. Чэн Цянь внезапно для себя ощутил, как тепло от них медленно перетекает к нему на щеки. Они соприкоснулись совсем немного, но этого было более, чем достаточно, чтобы нить счастливо обвилась вокруг них, казалось, пытаясь притянуть ближе. Янь Чжэнмин мягко погладил её подушечкой большого пальца. — Я всегда считал, что моя родственная душа мертва, — тихо сказал он, не прерывая касания. Чэн Цянь вздрогнул, вскидывая на него взгляд. Его брови напряглись, а лицо в который раз за вечер потеряло краски. — Тогда было совсем неважно, уйдёт кто-нибудь ещё или нет… Кто бы мог подумать, что это будешь ты. Последние слова юноша выдавил из себя почти неслышимым шёпотом. Он не смотрел на младшего брата, всё его внимание было целиком обращено к их рукам. Янь Чжэнмин не осознал ни тот момент, когда к одной из них добавилась вторая, ни тот, когда он сжал обеими холодную ладонь юноши так бережно, словно бы это было бесценным сокровищем. Его глаза снова предательски защипало, они заблестели в свете луны, но он всё же сдержался. Когда он взглянул на Чэн Цяня в следующий раз, тот переплёл их пальцы. Он ни на секунду не сводил с него глаз: он почувствовал, словно всё время вокруг остановилось в этот момент, когда это едва слышное «ты» слетело с губ Янь Чжэнмина. Словно оно закралось куда-то глубоко-глубоко в его голову и больше не желало уходить. Словно распустилось невиданным цветком в его маленьком замороженном мире. Он вдруг ясно ощутил, что больше не может этого выносить. — Прости меня, — тихо произнес юноша, чувствуя нестерпимое желание сказать это ещё раз. Он всегда был очень вежливым человеком, поэтому для Чэн Цяня в этом не было никакой сложности. Большинство таких заученных фраз вырывались из него по привычке. Возможно, это был первый раз за всю его жизнь, когда извинение было настолько искренним. Даже старший брат посмотрел на него недоверчиво, когда слегка неуверенно сжал в ответ пальцы. — Сяо Цянь?.. — севшим голосом пробормотал он. Янь Чжэнмин почувствовал, как сердце перевернулось у него в груди, когда Чэн Цянь заговорил снова. — Мне казалось, что я очень хорошо помню тебя. Я был уверен, что смогу держать себя в руках при встрече. Насколько бы ясным не казался в ночи его собственный взгляд, даже полуприкрытые, глаза его младшего брата в этой же темноте были чернее неба. Он с детства был таким. Это делало его почти пугающим. — …Когда я увидел тебя сегодня, то не смог отвести взгляд от твоего лица. Даже сейчас мне не хочется. Но, знаешь, ты был прав, — слабо усмехнулся Чэн Цянь, отняв одну руку, чтобы заправить выпущенную прядь волос юноше за ухо. Когда-то Янь Чжэнмин спросил у него, что он скажет своему предначертанному. Когда-то Янь Чжэнмин посчитал, что у Чэн Цяня слишком много секретов. Вот только… Когда-то — прогуливаясь в бамбуковой роще вокруг павильона Цинъань и храня на губах нежную улыбку, едва прикрытую кончиком сложенного веера, разве не старший брат был тем, кто поймал его взгляд? Разве не он был тем, кто тогда так отчаянно попытался спрятать за расписанной белоснежной бумагой румянец? Разве не он был тем, кто секретничал больше всех? — Как я посмею уйти? — спросил он, касаясь его щеки самыми кончиками пальцев. — Если даже судьба не помешает тебе найти меня снова, то как она сможет остановить меня? Старший брат. И его имя последнее. Его имя — последнее, что он шепчет перед тем, как оставить поцелуй в уголке его губ, сжав пальцы на плече ошеломлённо застывшего юноши. В конечном счёте его имя — единственное, что остаётся у Чэн Цяня в голове. Он ни на секунду не разделил их сплетённых рук, что в несколько раз обвила сияющая красная нить, что в ясной ночной лазури стала несравнимо яркой. Лишь прижал ладонь старшего брата к собственной груди, где быстро-быстро билось волнующееся сердце. Лишь бы только Янь Чжэнмин больше ни разу не взглянул на него, как на ожившего призрака. Как в их первую встречу сегодня. Как, наверное, ещё бесчисленное множество раз, пока Чэн Цянь не смотрел. Его кожа была мягкой, словно лепестки пиона. В шелках его рукавов хотелось утонуть. Когда-то он подумал, что в его жизни не было места для этого человека. Юный и наивный, он не видел ничего дальше своего носа, священных писаний и деревянных мечей. Он бы и представить себе не смог, что когда-нибудь улыбка юноши в его руках станет для него дороже любого лезвия. Он бы и представить себе не смог, что избавиться от этой мысли будет так же легко, как вдохнуть сладкий аромат орхидей, что проливался пьянящим теплом по прохладе ночи; так же легко, как он забыл обо всём, услышав, как старший брат рвано выдохнул, опаляя дыханием его кожу. Так же легко, как Чэн Цянь забыл обо всём, когда, не сдержавшись, крепко обнял его, пряча лицо в изящном изгибе шеи. Лишь бы только не оттолкнул. Несколько мгновений были бесконечно долгими. Юноша в руках казался обжигающе горячим. Когда он отстранился, стало слишком страшно взглянуть старшему брату в лицо. Весь этот порыв холодной решимости иссяк так быстро, словно его смыло приливной волной. Тревога поднялась в его груди по одному щелчку, стоило только Янь Чжэнмину шевельнуться. Он поднял руку так медленно, что Чэн Цянь мог проследить за каждым движением его пальцев. Старший брат коснулся своей щеки, как будто вдруг засомневался, что на самом деле не спит. Тишина была невыносимой. Но, стоило только запаниковавшему Чэн Цяню открыть рот, чтобы извиниться, как он ошеломленно замер, не в силах сказать ни слова. В его влажных глазах отражались созвездия. Ветви высокого дерева шелестели над ними, отбрасывая тонкие тени. Луна освещала его лицо, как бесценное сокровище. И, словно рябь на озёрной глади, словно крошечные лепестки хайтан, танцующие в воздухе безымянный вальс, в самых уголках губ высокого юноши пряталась почти невидимая улыбка. — Глупый, — тихо прошептал он, бросив взгляд на алое кольцо на собственной ладони, которой прикрывал губы, — даже если захочешь, разве ты сможешь? Чэн Цянь вздрогнул. Он и представить не мог, что происходило с Янь Чжэнмином, но все в нём вплоть до дыхания стало каким-то неописуемо странным. Руку, что в какой-то момент спустилась к его запястью, казалось, больше вообще ничего не поддерживало. Касание было почти неощутимым. — Поверить не могу, что даже небеса не вытерпели твоего упрямства, Сяо Цянь. Ты хоть понимаешь, насколько это неправильно? — и юноша рассмеялся. Хриплый, тихий, неровный смех спрятался в его худой, белой как снег ладони. Только тогда до Чэн Цяня дошло, насколько тот не в себе. — Старший брат! Последние его силы ушли вместе с этим вопросом. Его больше не держали ноги. Чэн Цянь едва успел среагировать, чтобы хоть как-то смягчить падение, придержав истощённого юношу за плечи и опустившись вместе с ним на траву. Он был таким дураком! Как будто старшему брату не хватило потрясений сегодня! Что же он натворил? Чэн Цянь болезненно нахмурился, мысленно проклиная себя за бестактность. — Ты в порядке? — обеспокоенно позвал он, опасаясь взглянуть главе клана в лицо. Его смех, казалось, прервавшись на мгновение, вновь пронесся по воздуху, когда Янь Чжэнмин с нечитаемой улыбкой посмотрел на него. — Твой старший брат спрашивает тебя о таких важных вещах, как ты можешь просто пропустить это мимо ушей? — А как ты можешь просто взять и пропустить всё, что я сказал до этого? — выпалил Чэн Цянь. Он изо всех сил старался контролировать себя сегодня, но в конце концов всё его терпение медленно посыпалось, как раскрошившаяся льдинка. — О каких правилах ты говоришь? Какое правило может быть важнее? И его слова были настолько очевидными, что Янь Чжэнмин просто не смог ничего вымолвить. Улыбка исчезла с его лица. В конце концов, насколько бы измотан он ни был, насколько бы длинным ни был этот сумасшедший день, и что бы ни сказал сам юноша в его течение, он просто не мог по-настоящему разозлиться. Любая попытка отчитать Чэн Цяня оседала колючей горечью в его сердце. Да и разве мог он этого хотеть? — Старший брат, глава клана, — продолжал юноша, склонившись над ним, стоя на коленях. Его грудь прошивало нестерпимой обидой каждый раз, когда взгляд цеплялся за покрасневшие уголки персиковых глаз. Чэн Цяню безумно хотелось сжать его плечи сильнее. Его серьёзный голос звучал надломлено. — Даже если я возьму свои слова назад, это ничего не изменит. И может, это было тогда. Может, это было тогда: в тот самый момент, когда Янь Чжэнмин встретился взглядом с чёрной бездной в его глазах, что наполнилась светом неизведанных чувств; когда заметил, как подрагивают тонкие губы, что касались его собственных совсем-совсем недавно. Белоснежная лента в волосах его младшего брата была прекрасно видна ему, серебрящаяся в тенях. Никогда ещё глава Янь не делал амулеты так бережно. Возможно, именно в это пронзительное мгновение в его душе родилось это чувство. Словно в бескрайнем океане, десятилетиями топившем его, в одночасье расступились воды. И было то одним лишь мановением руки крошечного юноши, что воздвиг перед безудержной стихией нерушимые ледяные стены. Только ради того чтобы дать ему дышать снова. Возможно, именно в это пронзительное мгновение Янь Чжэнмин, наконец, всё понял. …И он вдохнул. Лишь в этот момент старший брат отнял руку от своего лица, чтобы нежно разгладить складки на тёмной одежде юноши. — Сяо Цянь, — тихо позвал он, слегка прикрыв глаза. — Ты… Прежде, чем он успел моргнуть, Чэн Цянь поймал его за руку. Он сжал его пальцы так крепко и бережно, что от этого касания захотелось растаять, потеряв дар речи. Бесчисленное количество эмоций отражалось на его всегда спокойном лице. Янь Чжэнмин никогда не думал, что когда-нибудь увидит что-то подобное. Прошло целых сто лет с тех пор, почему его маленький третий брат казался всё таким же? Почему его руки были такими холодными? Почему он дышал ещё тише, чем раньше? Всё это было неважно. Всё это Чэн Цянь расскажет ему завтра. Всё это… В конечном счёте у главы Янь не осталось сил даже на былые тревоги. В конечном счёте единственное, за что смог зацепиться его взгляд, было мягкой улыбкой, которой одарил его юноша. Чэн Цянь не мог подобрать слов от переизбытка чувств, эта улыбка не удостоилась от него ни единой мысли. Он её даже не заметил. Как он мог знать, насколько особенной она будет? Как он мог знать, что никакой внутренний демон не смог бы повторить то, на что сейчас смотрел Янь Чжэнмин? Чэн Цянь мог лишь беспомощно вздохнуть, когда старший брат устало улыбнулся в ответ, не сводя с него полуприкрытых глаз: — И всё же ты не слишком-то хорош, — рассмеялся он, протянув руку, чтобы коснуться его щеки. — Сделай это ещё раз. Быть может, я что-то упустил? В конце концов, крошечная отметина у Янь Чжэнмина на лбу попросту меркла рядом с красной нитью, что связывала их вместе. Разорванная однажды и, наконец, соединённая вновь, разве могла она позволить им разлучиться снова? Мерцая и переливаясь, разметавшаяся вокруг, она отражалась в его глазах, освещая лицо тёплым светом. В конце концов, что бы Янь Чжэнмин ни сказал — Чэн Цянь всегда его слушал. И его голос был чист, как серебро ручья.