Главные ценности

- Поехали, тебе будет интересно. Неожиданный подарок от Сухарева. - Помнишь, что лицо Лютого было изуродовано, когда его нашли? А документы в полном порядке. Меня это сразу смутило. Так ты представляешь, человек, который его нашёл, жив до сих пор, я решил с ним поговорить, вдруг всплывут какие-то детали. - Какие там детали, - Сергей помрачнел. - Ты наверняка видел записи. Не мог Кононенко правду в книге написать, это же наши люди, и такое. Я их понимаю - настрадались они. Война... война превращает людей в зверей. - Или делает их настоящими людьми. - Егор Романович, не затирай мне тут. Мы про то, что в жизни, или про то, что в книге? Они подъехали к обычной пятиэтажке из силикатного кирпича. На лавочке у первого подъезда нервно курил высокий старик. - Семён Евгеньевич? - обратился к нему Сухарев. - Здравствуйте. - Здравствуйте. А этот тоже из милиции? Не похож, - покосился тот на Сергея. - Я журналист, пишу книгу, как раз о Лютом. - Что-то много вас стало, - старик прикурил новую папиросу от старой. - Кононенко убили, - Сергей поджал губы. - Как раз из-за этой книги, и мне пришлось, так сказать, подобрать меч павшего товарища. - А, ну, это? Тогда да, - бывший партизан пожал плечами. - Семён Евгеньевич, - ровным, почти ласковым тоном заговорил Сухарев. - Нам нужно, чтобы вы вспомнили тот день, когда нашли тело Лютого. - Весь день? - Если это тяжело для вас, можете начать сразу с находки. - С утра мы с Петром Ивановичем... Поляковым... в разведке были. Немцы отступали, мы били их под зад, а они, знаете, они... Вот как щуку на берег вытащил, она помирает уже, а всё жрать пытается. Кто в тюрьмах, в лагерях у них был, расстреливали без разбора, архивы жгли, уничтожали, что могли. Мы узнали, что мост в Новом Быте со дня на день собираются взорвать, оставили там засаду и пошли за подкреплением. - Простите, а где сейчас Пётр Иванович? С ним тоже можно будет поговорить? - спросил Вернигор. Семён Евгеньевич смерил его взглядом, потом Егора Романовича. - Не сказали ему? Мы все были под подозрением, как жители оккупированных территорий, а Поляков ещё и из плена бежал. Дали ему десятку, как тем полицаям, которых мы били. Он ополченец был, немолодой уже, так до конца срока и не дотянул. Старик сделал затяжку. - Я тогда мальчишкой был совсем, только животноводческий техникум закончил, чуть старше этого Лютого вашего. Видели б вы, что он творил. - Вы его видели? - спросил Сухарев. - Только мёртвым, бог миловал. Из наших, кто видел его близко, тот был не жилец. Но уж дел его насмотрелся. В Смоленке, знаешь, где он детей пострелял, мы через две недели только были, немцы нас тогда обложили сильно. Пол-отряда погибло, болотами уходили, детей... детей топили, чтоб плачем не выдали нас, чем мы лучше этого... этого... - партизан всхлипнул. - Это тоже на их совести, - сурово сказал Сухарев. - День по шею в воде стояли. В Смоленку пришли... они ж нам последнее отдавали, а мы защитить их не смогли, слышишь? Там одно пепелище, бабы ходят, как мертвецы, воют, а одна на наших накинулась, кричит - это из-за вас, из-за вас, всё из-за вас... А шахты когда разбирали? Там же пол-города лежит. - Они за всё нам ответят, ни один не уйдёт от возмездия, - пообещал ему Вернигор. - Да, да, - поморщившись, ответил Семён Евгеньевич. Кажется, пафос этих слов расстроил его и вернул к реальности. - Этот уже не ушёл. Выходим, короче, там тропа такая на Старое Болотово, место заметное, и на самом виду - висит. Подвесили его за ноги, как он вешать любил. Говорят, стоял, смеялся и спрашивал - страшно тебе? - Как вы узнали, что это он? - Да к нему документы были его же ножом пришпилены. Прямо в рожу его крысиную нож воткнули. - В каком смысле - в рожу? - переспросил Сергей. - В фото его на аусвайсе. А так-то в ногу куда-то, на самом виду. Так-то рожа у него была как отбивная, изрезана вся, да он ещё ж вниз головой провисел, вся кровь там как в мешке собралась, - Семён Евгеньевич сплюнул. - Ну и отомстили ему люди знатно, живого места не было, весь избит, своим же ножом истыкан, брюхо распорото. Висел в этой своей форме, рукава закатаны, как он любил, и босой. - Точно босой? - переспросил Егор Романович. - Ну да, босой. Вы ж знаете, какое время было. Форма его поганая никому не нужна, а сапоги - это сапоги. И партизаны в трофейных ходили, и солдаты. Что найдёшь, то обуешь, что отнимешь, из того и стреляешь. Сухарев и Вернигор, оба бывшие фронтовики, дружно кивнули. - Вы ж понимаете, он людей пытал в своё удовольствие, детей расстреливал. Медсестра наша, Настя, школьница ещё, вся седая была после того, как из кучи трупов выбралась. Если б мы его живого нашли, сделали б то же самое или ещё хуже. Я б его живьём сжёг, как он тех, из Бердянки, и то б ему было мало. У Семёна Евгеньевича тряслись руки и плечи. У Вернигора дёргалось лицо. Только Сухареву удавалось держать себя в руках. - Можно? - старый партизан вытащил из кармана треников початую бутылку водки. Все по очереди отхлебнули из горла. - И вашу семью? - спросил Сергей не своим голосом. - Нет, моих ещё в начале оккупации. Я мстил за них, после освобождения пошёл в военкомат, Берлин брал. Трое мужчин долго сидели, пили и делились воспоминаниями о войне. - Без сапог, - уже садясь в такси, задумчиво сказал Вернигору Сухарев. - Может, Лютый в них и ушёл? В своих-то удобнее?