Глава 1
Если моргнуть в шесть часов утра, можно открыть их в следующий раз только в семь. Сколько? Семь? Почему это должно было случиться в день начала съёмок? Лена подрывается с кровати, словно на улице война. Времени на сборы катастрофически мало, а опаздывать в первый же день – просто свинство. Сколько раз обещала сама себе так не делать? Мельниченко каждый раз прав, говоря про «совершенно несобранную и абсолютно непунктуальную». От него можно было часто слышать подобные тирады. Впрочем, девчонки его любили – хотя бы за то, что он дал шанс, о котором мечтали тысячи. Увидел потенциал, воспитывал, давал советы. Поэтому его слова надо бы воспринимать не как очередную ругань в своей адрес, а как конструктивную критику. – Третьякова! Ты время видела? Полчаса! Ты опоздала на целых полчаса! Ты вообще в своем уме? Из-за тебя все производство стоит, ничего начать не можем! Когда ты перестанешь быть настолько безответственной? Ладно. Чаще это бесит. – Ну прости! Я проспала. Но это в первый и последний раз, обещаю! Такого никогда больше не… Мельниченко перебивает. Психует. – Проспала она! Да лучше б вообще ничего не говорила. Почему с тобой вечно одни проблемы, Лена? Этот вопрос уже давно пора возвести в ранг риторических. Лена чувствует, что теперь безопаснее промолчать. – Чего ты взъелся на ребёнка? Чего? Лена, взгретая отповедью продюсера, готова сказать пару нецензурных тому, кто это произнес – пусть он и на ее стороне. Тяжёлая рука ложится на плечо. Это Абдулов, ее новый партнёр по площадке. Зачем он заступается? Она сама может за себя постоять! Ну ладно. На первый раз можно простить ему это тупое словечко. Пусть заткнет Мельниченко. – Опоздала, с кем не бывает? Чего орать-то? Давай наши сцены оставим на вечер, я готов задержаться – на добровольных основах. – Учти, мы не закончили разговор, – Мельниченко разворачивается, отвечая на звонок. Что, казнь откладывается на неопределенный срок? Лена выдыхает. – Теперь тебе из-за меня задерживаться? – Не бери в голову, – улыбается, машет рукой. – Пойдем, ребёнок. Провожу тебя в гримёрку. Времени в обрез. Да бля. Хочется сказать что-нибудь едкое, но ведь сама виновата: проспать в первый день съёмок, молча краснеть перед руководителем – вправду, детский сад какой-то. Третьякова мысленно матерится и в тысячный раз обещает себе не лажать. Идти за ним по закоулкам съёмочной площадки довольно долго. Она ловит себя на мысли о том, что ее партнер очень высокий и – чего? – симпатичный? Ну нет. Стоило заступиться разок, и уже такие мысли. Это что вообще такое? Уложиться в пятиминутную готовность до начала съёмок получается: грим, одежда, пробежаться глазами по тексту. В душной гримерке сладко пахнет скотчем и лаком, всё завалено коробками. Лена быстро смотрит в зеркало перед выходом. Спасибо режиссерам, что решили не отходить от канона и оставили образы девчонок схожими с жизнью – так было проще сниматься тем, кто никогда не слыхал об актёрском образовании. – Ты скоро? Давай быстрее! Сейчас Серёга опять орать начнет, – Лера вламывается без стука. Видимо, об утреннем скандале с продюсером знает уже вся площадка. Надо сосредоточиться и оставить в гримерке свое раздражение. Спустя много-много часов Лена понимает, что это намерение не закончилось успехом – потому что бесит абсолютно все. Бесит, как она ходит, ведет себя в кадре, какой у нее голос, какая мимика. Неужели она такая и в жизни? Может, затея с сериалом – бред? Команды режиссеров и сценаристов – куда лучше встать, как повернуться, какую эмоцию воспроизвести – тянутся бесконечно. От криков «Стоп!» звенит в ушах. Лене кажется, что вся площадка жалеет об опрометчивом решении взять их на роли. «У тебя всё в порядке?» Господи, простая же фраза! Но даже её не получается нормально сказать Аньке, когда они снимают сцену в школьном туалете. Голос звучит так, словно Лена – серийный убийца и ищет себе жертву, а не интересуется у новенькой девочки из параллельного класса, почему та льёт слезы в уборной. – Стоп! – Арланов в очередной раз тормозит съёмку. – Третьякова! Соберись, пожалуйста. Это динамичная сцена! Где сочувствие? У тебя на лице такое выражение, будто кто-то умер. Когда наконец дают сигнал к получасовому перерыву, даже раздражения не остаётся. Только усталость и разочарование в себе – да еще голод. Она ведь не позавтракала, когда утром пыталась одновременно натянуть брюки и вызвать такси. И очень хочется курить. – Жень, ты закончила? Выйдем? «Стоп! Снято!» Долгожданная фраза звучит как помилование. «Молодцы ребята! Всем спасибо, на сегодня всё!» Площадка заполняется аплодисментами тех, кто остался допоздна: операторы, звуковики, осветители, еще какие-то люди, сам Арланов и актеры, которые вынуждены задержаться больше положенного. – Молодец, Лен. Для первого дня ты отлично справилась. То ли еще будет, – Абдулов легко поднимается со скамьи и улыбается. Не улыбнуться в ответ не получается даже сквозь жуткую усталость. Обратная дорога до гримерки кажется очень длинной. Дорога до дома – даже подумать страшно. Лена накидывает куртку и выуживает из кармана пачку «винстона». На часах уже половина первого, и глаза просто слипаются. Надо вызвать такси – метро закрыто. В дрожащей темноте январской ночи здание школы закрывает жёлтые глаза одни за другими. Сквозь морозный воздух надрывно зовёт кого-то сигнализация. Лена затягивается в последний раз, негнущимися пальцами пытаясь найти приложение убера на экране. – Что стоишь? Голос сзади заставляет дёрнуться от неожиданности. – Пытаюсь поймать такси, – честно отвечает Лена, не задумываясь о том, как этот ответ может прозвучать со стороны. Намёком – на просьбу о помощи. – Давай я тебя отвезу. Я на машине. Быстрее будет. Она сама может добраться вообще-то. Интересно, он предложил это из вежливости и сейчас надеется на отказ? Мама бы сказала, что садиться ночью в машину к почти незнакомому человеку, чтобы он увез её на другой конец Москвы – не лучшая идея, но… Бред. Это же ее коллега, в конце концов. На целых пятнадцать лет старше. Пусть и симпатичный. – Слушай, давай без размышлений? Лена молча пожимает плечами. Ладно. Пусть помогает ей – раз уж начал это делать с самого утра. Дверь черного «фольксвагена» распахивается. Через пару минут, когда они выезжают с парковки на шоссе, Лена называет адрес. После в тишине раздаются лишь приглушенный шум мотора и редкие звуки проезжающих мимо машин. Радио он не включает, а молчать как-то неловко. – Спасибо, что подвозишь. Не стоило. Я сама бы добралась. Он внимательно глядит в боковое зеркало на борзую «семёрку», которая летит на обгон. – Мне по пути. А если бы и нет, то мне приятно помочь, – когда «семёрка» скрывается из виду, водитель улыбается. Лена отворачивается и прячет дурацкую улыбку, устраиваясь в кожаном кресле поудобнее. Может, это все и выглядит глупо. Но в салоне «тигуана» тепло, безопасно, пахнет каким-то приятным древесным парфюмом – ясное дело, лучше, чем в сомнительном такси у абстрактного Артурчика. – Как вообще первый день? Как впечатления? – Устала очень. Еще этот скандал с утра… – Усталость – это нормально. Первую неделю еще потрясёт от этого ритма, а потом втянешься, будешь как рыба в воде, – Абдулов отзывается сразу же. – Я, когда впервые оказался перед камерами, вообще два дня уснуть не мог. Настолько нервничал, что вспоминать стыдно. Боялся, что всё делаю не так: не так говорю, не так стою, не так дышу. Даже думал бросить, но понял, что шёл к этому не ради того, чтобы спасовать перед первыми же трудностями. Лена молча кивает, думая о том, что это очень похоже на её собственные мысли сегодня. Спустя пару минут мужской голос начинает доноситься будто сквозь завесу ваты. О чём-то рассказывает. Кажется, о начале карьеры? Так тепло, темно… а она так устала. Машину еле ощутимо покачивает. Веки слипаются, и нет никаких сил бороться с собой. – Лен? Приехали. Ты, что, – заснула в его машине? Может, хватит уже сегодня позориться? Быстро прощается, вылезая из нагретого салона в ледяной рот двора десятиэтажки. Не оборачиваясь на попутчика – до ужаса глупо. У подъезда слышит, как машина уезжает. Десяти минут хватает, чтобы ввалиться домой, расстегнуть ботинки и упасть на постель. Последним в сознании зачем-то мелькает кадр с сегодняшних съемок. Она, сгорбившись на деревянной скамье, оставляет попытки перебирать на басу с «ре» на «соль» и сообщает: родители – врачи, дед – писатель. «Раньше все его читали…» «А сейчас что? Завязал?» – Степнов сидит рядом и так внимательно слушает. «Дед-то пишет. Издают плохо». На последней фразе, согласно сценарию, надо поднять и повернуть голову. Лена утыкается ему в глаза и через секунду, отчего-то не выдерживая, отводит взгляд. «Снято! Отлично!» Снято. Лена спит.Глава 2
Четырнадцатое февраля в двадцать лет – не очень простой праздник. Найти любовь всей жизни в двадцать равноценно победе сборной России на чемпионате мира по футболу. Все вроде пытаются, мечтают и верят, но в большинстве случаев выходит откровенное дерьмо. С отношениями у Лены упорно не складывалось. Первая любовь – рыжий вихрастый Кирилл из «Г» – ни разу в жизни не оказал ей внимания; чувства остались платоническими и через пару лет сошли на нет. Затем были несколько «встречаний» в старших классах, но они не оставили теплых впечатлений. Вроде бы все дружили... и она тоже. Первый секс – с одногруппником на даче его родителей – был каким-то смазанным. В летнем домике пахло мышами, натужно скрипел пружинный матрац. Лена неловко стонала, выказывая восхищение и страсть от его движений, в финале сцены пришлось изобразить восторженный оргазм. Партнер вроде поверил: одухотворённо гладил ее волосы и говорил, что ни с кем такого не чувствовал. Лена лежала сбоку, уткнувшись лицом в руку, покрытую мелкими родинками и пушком, и размышляла о том, что секс явно переоценен. Через пару месяцев встречаться расхотелось. «Начало актёрской карьеры, да?» Ей смешно от собственных воспоминаний. После того июля были еще несколько парней. Кто-то подошёл после концерта и остался на ночь, с одним переспали после Леркиного – пьяного и весьма опрометчивого – «а давай зарегаем тебя в тиндере?». Имелся еще смешной кудрявый Миша, друг по переписке. С ним Лена раз пять сходила в ближайший к ее дому бар. Пили крафт, говорили о постмодерне, андерграунде и Пелевине, а потом он положил ей руку на бедро, сощурился и признался, что гей. Общаться продолжили, пока он спустя пару месяцев не нашел партнёра и не укатил в Израиль. Сегодня на площадке снимают сцены без неё, с Женькой и Аней. Разрешается лежать под одеялом еще долго-долго, до обеда. Потом надо быть на занятии по актёрскому мастерству. В пятнадцать ноль две Лена открывает дверь офиса театральной мастерской на Кирова. – Привет, тёзка. Проходи! – откуда-то из глубины комнаты кричит Елена Васильевна. Мольченко, успешная актриса театра и кино, пережившая смерть мужа и два падения в карьере, в свободное от съёмок время давала уроки особо нуждающимся. В ней ценили не только талант, но и характер: за бездарных, претендующих на подмостки, не бралась из принципа – за любые деньги. С Леной у них с первого урока случился коннект – будто та увидела в ней себя в молодости: упрямую, целеустремленную. После получаса повторений реплик на все лады хочется удавиться. – Ладно, Ленк, не расстраивайся, всё не так плохо, – Мольченко машет рукой. – Зато мы знаем, над чем работать. Лирика у тебя туго идет! – Для меня легче пять километров пробежать, чем вот это «Спасибо вам за всё, Виктор Михайлович. Вы меня очень-очень выручили!». Я как будто издеваюсь, а не вправду за помощь благодарю. Педагог вскакивает и начинает ходить взад-вперёд по мастерской. – Вот в чём закавыка! Тебе трудно выразить свои чувства! А почему? Ты ведь вон какая красотка, видная, статная. Парень любимый есть. – Неее. Как-то…не сложилось, – Лена усмехается, вспоминая про дату и свои сегодняшние мысли. – А врать на камеру тяжело. – Так никто тебя и не заставляет врать! Но некоторую гибкость придется проявить: раз решила актрисой стать, будь любезна изворачиваться. Благо, в первом сезоне немного лирики. Больше динамических сцен, и то почти все с девчонками: с ними, знакомыми до оскомины и проживающими вместе гастрольные мытарства, все удаётся проще, естественнее. А как можно сыграть чувства, если не испытываешь их в жизни? Она надеется, что преодолеет этот барьер по ходу пьесы. – А вообще, Лен, по-разному бывает. Знаешь, сколько романов завязывается на съёмочной площадке или в театре? – Что, влюбляются в партнеров? Щеки резко и по-дурацки заливает краской. – Да глазом не успеешь моргнуть, как игра перерастает в чувства! Надо уметь абстрагироваться. У мастеров получается. Вообще служебных романов – ой-ой-ой сколько. А ты чего... подорвалась-то? – Опасная профессия, – Лена хохочет, чтобы не выдать неуместное смущение. Мольченко – случайно или нарочно – попала по больному. Тому, что вопреки здравому смыслу лезло в голову с завидной регулярностью. С начала съёмок прошло больше месяца. В дни, когда у Абдулова совпадали с ней смены, он неизменно забирал ее из дома и привозил обратно. Традиция сложилась как-то сама собой: однажды она вновь проспала и, предвидя неизбежные крики Серёги, набрала номер. Первые пару недель Третьякова натыкалась на сплетни, выросшие на почве совместных поездок. Но шутки быстро сошли на нет из-за безосновательности: партнёр Лены безупречно держал дистанцию, никак не реагируя на арлановский душный юмор. От него она ни разу не услышала скользкой шутки или намёка на большее сближение. С ним было тепло, комфортно, безопасно – как в салоне авто в их первый съемочный день. По пути на площадку в «тигуане» можно было обсуждать любые темы: музыку, съёмочные ляпы, взгляды на жизнь, китайскую кухню, кинематограф, истории с гастролей, из школьного детства. Нравилось говорить, не боясь в чём-то признаться или показаться слабой. За полтора часа дороги огромные пятнадцать лет между ними как-то стирались. По крайней мере, Лене так казалось. В один из вечеров, пока стояли в пробке, Абдулов вдруг просто рассказал о бывшей жене: о том, как из невыразимой университетской любви ничего не сложилось, как больно и глупо было разводиться. Лена не сумела спросить, один ли он сейчас. Очень хотелось, но звучало бы неуместно, с подоплёкой, не вяжущейся с такой внезапной откровенностью. – Жалеешь, что всё так получилось? – Не знаю, – он постучал пальцами по рулю и пристально посмотрел ей в глаза. – Сейчас, наверное, нет… просто иначе всё бы не сложилось так… Сзади резко загудел белый внедорожник, Абдулов переключился на дорогу, прервавшись на полуслове. «Так?». Лене тот взгляд и фраза показались… ну, будто он не сказал чего-то важного. Вдруг остро захотелось накрыть ладонями его руки, сказать, что всё обязательно будет хорошо. «Чем ты можешь ему помочь? Ты ведь ничего в этом не смыслишь». Пожалуй, Елена Васильевна права. Надо уметь абстрагироваться. Смартфон в кармане джинсов вибрирует уведомлением в чате. «Привет. Закончили съёмки. Заехать за тобой?» Интересно, почему он не занят этим вечером? Видимо, для мужчины в тридцать пять день влюбленных – не более чем удачная маркетинговая многоходовочка. Честно говоря, Лена тоже так думает. «Уделять внимание тому, кого любишь, надо постоянно. А не потому, что на календаре какое-то число», – наверное, так бы он ответил на этот вопрос? В своих мыслях кивает ему в ответ – в знак безусловного согласия. И, выходя из офиса, набирает не менее утвердительное «ок».Глава 3
Стефанцов в пятый раз уже зовёт сходить на футбол и не понимает отказа. – Я тебя в последнее время не узнаю. Как это называется? – расстроен? рассеян? угнетен? – когда муть трясется в груди, а сказать её вслух никак не выходит. – База, прием! Что залип? – Да брось. Сейчас смотреть нечего, – Абдулов пожимает плечами и, подумав, добавляет: – Работы как у дурня фантиков, Сань. Какой к чёрту футбол. Работы и впрямь было много. Половина основного каста – молодые ребята, плохо знакомые с камерой. Девчонки шутили, что из-за съёмок забывают, как держать инструменты, и дико реагировали на стандартную фразу «Актрис на площадку!». Радовало, что техническая команда подобралась удачно: чётко организованный процесс – уже полдела. Оператор Слава Сотников, психанув в очередной раз на сдавленные смешки, проблему решил с юмором: «актрис» заменили на «артистов», и стало чуть попроще. Сань, ты не сердись. Сегодня спортбар – не в планах. Общая смена, а это значит, что путь домой будет приятней обычного. – Все, Кулёмина. Считай, ты – номер первый. – Ну Виктор Михайлович! Я лучше в баскетбол… – Никуда не денется твой баскетбол. Лен, ну правда – у тебя же психология… этого… победителя! На бас-гитаре всего четыре струны. Это даже не стометровка, это еще проще! Всё. Иди репетируй. Попробуй-попробуй! И она пробовала. Своей партнерши по сериалу он старше на шесть мест работы, один развод и внезапную серую прядь на виске. Но с самого начала Третьякова удивила и расположила к себе стальным спокойствием, а еще умением идти до конца – через ляпы, прогоны, крики. Вместе они продирались сквозь съеденные окончания, ошибки в передаче эмоции, невыразительные жесты – история выливалась в бессчетное множество дублей, но прогресс был налицо. Абдулов старательно учил, как вести немые диалоги, выдерживать паузы, попадать в свет и бороться со смущением. Временами, впрочем, Лена теряла терпение и нервно звала Огурцову на перекур, но возвращалась неизменно готовая вновь преодолевать себя. – Не нравлюсь себе в кадре. – По-моему, ты отлично выглядишь. Третьякова с досадой машет головой. Не то. Не угадал. – Дело в работе. – Лен, это называется перфекционизм. Всегда будет казаться: тут не доиграл, тут переиграл, а вот это вообще нужно было сделать по-другому. Умная мысля приходит…ну ясно когда. – Хочешь сказать, все идеально? – Да брось. До идеального тут пахать и пахать, – он точно знает: на такое ей надо отвечать по-честному, – но ты стараешься, и выходит неплохо. Когда искренне улыбаешься, тебе хочется верить. Девушка отворачивается и, ничего не ответив, уходит в сторону гримёрки. Не умеешь ты принимать комплименты, Лен! Я ведь честно. Самая красивая улыбка школы – без вариантов. – Чего хмурый такой? – спустя час или чуть больше Лена залезает в салон, ловким трехочковым посылая сумку на заднее сиденье. – Размышляю, как ты выживешь, когда склейку будем делать. Монтаж черновой. Если тебя сейчас всё бесит, то… – Ничего тебе больше не скажу. Впрочем, задел для разговора в пути готов. Это было приятно – спорить, возражать, соглашаться. Получать дозу её одобрения – больше всего приятно. Странно, но не менее приятно – слышать язвительный тон несогласия или колоться об насмешку, легко вылетающую из её рта. Однажды Третьякова в порыве откровенности выдала, что он столько для неё делает, а она ничем не может отплатить взамен. «Ты делаешь для меня еще больше, Лен. Просто не осознаёшь этого». Все сказанное рано или поздно сбывается. Случай представился очень быстро, в один из вечеров, когда съёмки опять затянулись до одиннадцати. Когда машина заехала в её двор, Лена попросила подождать внизу – чтоб положить пакет с вещами на завтра. После долгой дороги захотелось выйти из салона и встряхнуться. Из-за киоска материализовались одинаковые с лица быковатые птушники в черных шапках. – Слышь, мужик, закурить есть? Ответ птушникам не понравился. Один, скуластый и красноглазый, взметнул вперёд длинные руки, но от тычка в живот весь как-то обмяк и неловко осел в серую колею. Второй реагирует быстрее кореша – в боку становится больно и глухо. Падая с ним в обнимку в раскисший снег, Абдулов чувствует, какой острый и твёрдый под этим снегом спрятался асфальт. От птушника остро пахнет потом и пивом. Через минуту клубок рук и ног ударяется в припаркованную рядом тойоту, которая реагирует и истошно взвизгивает. Удачный момент, и клубок распутывается: пацан, зажимая переносицу, вскакивает на ноги и вместе с красноглазым уносится в темноту. – Виталь! Лена подлетает, помогает отряхнуть куртку от налипших ледышек. Во рту горько, железно и сбито. Гудит ушибленный бок. От этой глупой потасовки стыдно перед ней. Хорошо, что вышла только сейчас – полезла бы разнимать ведь, не задумываясь. У колеса валяется что-то узкое и длинное. Ржавое шило. Вот же падла. Видимо, скуластый, больше не решившись на сближение, всадил его в колесо, а забрать при побеге не успел. – Ну у тебя и контингент…тут. – Это я во всем виновата. Сумку эту хотела… Вот мудаки! – Да ладно, Лен. Отпустило вроде. Я поеду. Вызову мотор. – Я тебя никуда не пущу, – вдруг хватается за локоть и удерживает, не давая открыть дверь. Ничего себе. Он мог справиться с этой нелепой историей сам: вызвал бы аварийку, залил перекисью ссадины. На малолетних поддатых придурков можно бы накатать заявление в полицию – но подпортить им жизнь условной судимостью за ветер в голове почему-то не захотелось. Да и как их найти? Видишь, Лен? У тебя появилась возможность сделать что-то для меня. Как ты и хотела. – Это не будет неудобно. Я живу одна, – чуть стушевалась от произнесённой фразы. Да, этот вопрос давно крутился на языке. Во время разговоров Лена аккуратно избегала темы о семье, а он не настаивал на ответах. Родители, кажется, давно разошлись, с отцом отношений она не поддерживала – судя по обрывкам сказанного. С учётом их постоянных совместных поездок – парня не имелось тоже. На четвёртый этаж они поднимаются тихо, молча. – Мой руки, садись, я принесу хлоргексидин, – Лена по-хозяйски забирает из рук вымокшую куртку и подталкивает в сторону кухни. Сама уходит в комнату, оттуда, уже без куртки, заворачивает в ванную. Вода из крана льёт сразу очень горячей – жжет грязные ссаженные пальцы. Через несколько минут Третьякова возвращается с ватой, бутылёчком и уже переодетая – в явно мужской чёрной футболке, чуть рваной на плече, просторных шортах. А это было приятно. Честно, что ли. Он не помнил, когда девушки перед ним не устраивали спектаклей, стараясь казаться – что там обычно – красивее, стройнее, выше? После тридцати абсолютно ясно, что дома не ходят в кружевном платье, не сидят с прямой спиной, не красят глаза, чтобы посмотреть телевизор. Лена тянется вытереть ему лицо. – Не надо. Давай я сам? Когда ссадины наконец обработаны, кофе налит в чашки, а куриный бульон – в глубокие пиалы, Лена садится напротив, чуть хрустнув коленями, поджимая под себя босую ногу. – Я думаю, тебе все-таки стоит завтра показаться врачу. – И что он мне скажет? Что нужен покой и постельный режим? Пропишут гепариновую мазь и чай с лимоном? Это я и без врачей знаю. Лена неодобрительно качает головой. – Да на мне все как на собаке заживает, – Абдулов смеётся, трогая пальцем разбитую губу. – Знаешь, даже весело. Я в последний раз дрался по-настоящему, наверное, лет десять назад или больше. – А почему? Что случилось? – Не поделили девушку, и… решали вопрос, так сказать, по-рыцарски. – Что за глупости. И кого она выбрала? – Меня. Но мы разбежались через пару недель. – Ну и где логика? – в глазах её и по лицу пробегает усмешка: такая женская, презрительно-острая, которую мужчине сложно стерпеть, не оправдываясь. – А сейчас – где логика? Вот идиот. Дурацкие слова эти вывалились изо рта быстрее, чем он успел их обдумать. Лена молча и сосредоточенно суёт ложку в тарелку, делая вид, что пропустила язву-реплику мимо ушей. Что бы такого сделать в качестве извинения? После ужина Абдулов убирает со стола, перехватывая быстрей неё, пустые чашки. – Слушай, поставь, пожалуйста? Мне даже неудобно. – Неудобно, Лен, на полу сидеть, ножки свесив, – немедленно возражает он, забирая ложку у неё из рук. Не раздеваясь, улечься на узкий кухонный диван – задача со звёздочкой. Ушибленный бок ныл, и надо бы устроить его так, чтобы меньше беспокоить. Чуть слышно было: человек за стеной еще не спит. Тряхнулось одеяло, гулко толкнулась в розетку зарядка телефона, щёлкнула ручка балконной двери. Наступившая тишина пахла яблоками, нарезанными и так и не тронутыми ими за ужином. Звуков из-за стены теперь не доносилось, но он почти наверняка знал: сейчас Лена облокотилась на карниз окна (в одной футболке, хоть бы накинула кофту!) и, свесив светлую голову вниз, выпускает изо рта дым в мартовскую ночь. Лен, о чем ты думаешь? Впустила к себе в дом, накормила ужином. Испугалась, когда увидела его лежащим в снегу. Не дала уехать. Не отпустила. Внутри непозволительно теплеет. Лен, что ты делаешь там, за стеной? Отчего-то волнительно, что она – так близко, рядом, всего за тонкой межкомнатной перегородкой. Сейчас докурит, закроет балкон и ляжет спать. Свернётся калачиком под одеялом, а, может, раскроется – в квартире тепло. Сразу уснёт, глубоко дыша? Или будет крутиться с боку на бок, сминая простыни, глядеть в потолок – на бегущие отсветы фар из окна. Может, ей там – за стеной – тоже не спится. Нет, кухонный диван у нее дома – не лучшая идея. Разбитые губы стягивает и саднит. Можно же было вызвать такси, лечь в свою удобную кровать, вытянуть нормально ноги, посмотреть часок футбол перед сном, не влипать в эту неловкую историю с дракой, ужином, ночёвкой. Вымыться. Выспаться. Не думать. Чёрт знает что такое. Надо вести себя максимально сдержанно. Верно, Лен?