***
На новую смену Питера с Мигелем снова поставили вместе. Хотя это вроде как было не по правилам, и, в тайне от Мигеля, Питер просил раскидать их по разным отрядам, но нет. Снова в паре, они нервничали в разы больше, чем в первый раз. Впрочем, будто никто не знал почему. Будто никто не видел, как Питер засматривается на Мигеля во время зарядки, как О'Хара пускает слюни на Паркера во время обеда, как они прижимаются друг к другу на вечерних огоньках. Все всё знали, но почему-то они снова стояли в дуэте. Вожатские братья в принципе были редким феноменом, наверно, поэтому администрация решила, что было бы неплохо оставить их в паре. К тому же, они идеально сочетались. Дисциплина у Мигеля была железная, но в плане развлечений он хромал, и здесь на помощь приходил Паркер, который и сам не против ночью побегать по пляжу или своровать в столовой пару порций из-под носа. И их дети правда были счастливыми. Но. Но Мигель видел, как Питер смотрит на него, и смотрел так же: с завороженным блеском, с семейной теплотой, с сильным вожделением. И такое наитие было невыгодно никому. Как минимум потому, что Мигель считал себя ярым гомофобом, а Питер его страшно бесил. И в самый первый день О'Хара даже закатил хороший такой скандал – почему это он должен стоять в паре с каким-то глупым недотёпой, который кашу может налить в кружку, а форму надеть задом наперёд. Администрация молчала. А Питер? Ну, Питер особо не парился. Ему вообще было по барабану: Питер дурился, веселился, случайно потерял гитару одного из детей и в принципе кайфовал. Складывалось ощущение, словно в лагере он был отдыхающим ребёнком, а не руководящим лицом. И Мигель страшно злился, смотря на него. Злился по многим причинам. Потому что Питер был безответственным и нередко что-то забывал. Потому что дети любили его очевидно больше и часто прямо об этом говорили. Потому что Мигель не мог позволить себе быть таким же расслабленным, как Питер. Потому что внутренний конфликт разрывал его на части. Потому что только агрессия позволяла ему спрятать от остальных – но больше всего от себя самого – свои чувства. Чувства, которые никогда не должны были быть в нём. Не должны были, но.***
Мигель обожал это ощущение контроля над чужим телом. Жалобное, заплаканное лицо Паркера – такого уставшего, такого беспомощного, такого измученного, такого просящего – возбуждало его только больше. Смотреть, как на раскрасневшихся щеках блестят слёзы, как по обветренным губам течёт слюна, слушать, как он молит – Мигель любил это просто потому, что Питер обычно таким не был. И доводить его до пика означало быть ему кем-то очень близким. Мигель хотел себе такую привелегию. (Как минимум потому, что у Питера был хороший член, а как максимум потому, что Мигель может быть даже был в него самую малость по уши влюблён.) Так что кусать и сразу целовать его, щипать за бока и сжимать бёдрами, скакать на нём и не скрываться было показателем, что Питер для него не просто пустое место. Мигель болезненно укусил чужое плечо и Питер выгнулся в спине, моментально закрыв рот рукой. О'Хара услышал сдавленный стон и не остановился. Лизнул линию ключиц, прошёлся по прошлым укусам и томно простонал, когда член Паркера начал пульсировать. – О, я чувствую. – Замолчи! Предэякулят сочился из головки и Питер зажмурился, когда Мигель позволил ему сделать пару коротких толчков. Духота вожатской давила, голова кружилась, Питер задыхался в чужой власти, но следовал за Мигелем. Так что, когда он наклонился прямо к его уху, пощекотав волосами нос, Питер задрожал. Мигель пошло прошептал: – Разрешаю. И Питер моментально кончил.***
И, не смотря на то, что детей было немного, Питер любил свой отряд. Любил всех. Кроме Мигеля. У них в принципе были тёркие отношения. Первые дни они грызлись как собаки, и хотя Питер был неконфликтным, Мигель выводил его из себя чуть ли не специально. Пускай при детях им приходилось вести себя дружелюбно – что, по сути, означало, что только Питер выглядел добрым и дружелюбным, а Мигель не прекращал язвить и оскорблять Паркера даже при других – на деле между ними были гром и молния, и наедине они чертыхались не хуже дворовых котов. Мигель шипел, Питер ругался и совместные мероприятия они всегда делили на двоих. Почему? Потому что Мигель «злобная робо-няня, и, если что-то пойдёт не по уставу, его точно закоротит». Потому что Питер «безмозглый раздолбай», который мало того, что нисколько не следит за выполнением отрядных задач, так ещё и поощряет всеобщее наплевательское отношение к ним. На аргументы, что детский лагерь в первую очередь оздоровительно-отдыхательная компания, Мигель показывал план смены и бил им же Питера по голове. Паркер понимал, в чём проблема, но не понимал, почему Мигель не хочет её решить. Они могли бы подружиться, Питер даже пытался пойти в этом навстречу, но Мигель плевался и каждый раз это заканчивалось тем, что он грозился отказаться от отряда, а Паркер понимал, что один всё это не осилит. Так что терпел. Терпел долго. А в один день забыл постучаться в вожатскую и застал Мигеля, прижавшегося к холодным дверцам шкафа, который скулил, надрачивая себе, и тихо стонал чужое имя. И, определённо, именно после этого их отношения переменились чёрт знает в какую сторону. Мигель в тот день наорал на Паркера так сильно, как никогда не кричал, и тогда же словарный запас Питера пополнился новенькими нелестными эпитетами. Но теперь они оба знали кое-что, что не должны были. Не должны были, но.***
Питер быстро дышал. Его грудь вздымалась, сердце бешено колотилось, ударяясь о самые рёбра, и в глазах у него рябило. Мигель поощрительно улыбнулся и поправил растормошенную чёлку. – Ты хороший, мне нравится. – Ты оцениваешь меня... О, блять... Ты оцениваешь меня только как какой-то предмет. – Возможно. Не могу сказать, насколько ты хороший как человек, но как подушка или вешалка вполне неплохой. Мигель посмеялся, в то время как Питер попытался утихомирить дыхание. О'Хара, заметив это, провёл пальцами по его груди и Питер сразу же попытался отмахнуться. – Нет! Я не нуждаюсь в ещё одной стимуляции. – Уверен? Мигель ущипнул Паркера, оттянув кожу. Красный след заставил Питера коротко вдохнуть. – Железно! – Тогда ладно. Мигель довольно хмыкнул и чуть приподнялся. Движение сопроводилось негромким хлюпаньем и по ногам О'Хары потекло чужое семя. Питер поспешно эякулировал внутрь и теперь жалел, потому что Мигель смотрел на свои испачканные бёдра и неумело вытирал всё салфетками. Паркер закрыл глаза и слабо простонал. – Сколько время? – Полвторого ночи. Самое то отправиться в душ. – Если опоздаем на зарядку завтра, админка нас убьёт. – Да ладно, будто нам в первый раз. Питер удивлённо раскрыл глаза. – А ты разве у нас не суперответственный, суперсерьёзный вожатый, помешанный на порядке? Мигель наклонился к его губам и в чужих глазах Паркер увидел насмешку. – Да. Но ты плохо на меня влияешь. Питер похлопал ресницами. А потом довольно улыбнулся. И обхватил бёдра Мигеля крепче.***
Не то, чтобы Мигель сам мог объяснить, почему вдруг сердце стало биться быстрее. Почему в один из дней короткая мысль что Питер, так-то, тоже ничего, промелькнула в его голове. Почему вообще ненависть заменилась любовью. Больной и извращённой, но любовью. Будто он сам это понимал. Будто его не душила ревность, когда Питер гладил и целовал детей, будто ему не было обидно, когда Питер обсуждал других вожатых, будто его внутренности не сжимались, когда на огоньке он рассказывал, как сильно любит их всех. Любит всех, кроме Мигеля. Может быть дело было в том, что О'Хара любил власть. Если он хотел иметь – он имел, и это касалось всего. Люди, вещи, привелегии, условия – всё подчинялось ему. Всё, кроме Питера. Он никогда не слушал и делал по-своему, нарушая даже общелагерный устав, хотя казалось бы. Естественно, Мигель бесился и хотел, чтобы Питер покорствовал ему тоже. Может быть, именно поэтому он так много думал о Питере. Думал о том, как в один из дней хорошенько влепит ему пощёчину за очередной проступок. Как выкинет с пинком под зад из лагеря. Как прижмёт к кровати и... Но закончилось это тем, что Питер стоял, разинув рот, и немо смотрел на Мигеля. На Мигеля, который забыл закрыться и теперь был пойман с поличным. В этом была проблема, которую он не хотел решать: каким бы глупым, каким бы беспечным, каким бы бездельником Питер не был, Мигель его любил. Не как вожатского брата, не как напарника, не как ребёнка, а скорее как простого человека. Задорного, по-детскому смешного, харизматичного. И все попытки Питера сблизиться отрицались просто потому, что Мигель боялся сорваться. Потому что чужие губы манили, чужое тело звало и чужое достоинство хотелось сломить.***
Питер лениво натирал спину мочалкой и пена стекала по ногам. Его слегка трясло – тело всё таки ломило, потому что случка была очень неожиданной и Питер явно не был готов – что было очередным поводом со стороны Мигеля едко его подколоть. Питер не злился, даже был рад. Видеть Мигеля таким – весёлым, юморным, кусачим – было приятно просто потому, что он таким обычно не был. Из рассказов прошлых напарником Питер выведал, что О'Хара изначально был не таким уж и строгим. Какое-то время он даже шутил, иногда даже почти как Питер. Но что-то в нём изменило всё так сильно, что сломало – Питер узнал, что. Первая смена, первый вожатский ребёнок, первый раз, когда он привязался слишком сильно. Первый раз, когда потерять человека оказалось слишком больно. Первый раз, когда в конце смены Мигель по-настоящему плакал. Она уехала и даже не написала ему, а он ждал, и ждал напрасно. Первый раз, когда Мигель дал себе обещание не привязываться больше никогда. Но привязывался. У него в принципе был на эту тему бзик – Питер, конечно, не уточнял, ума ему хватало не спрашивать в лоб, но он ясно понимал, что семейные проблемы из Мигеля так и сквозят – так что работа детским вожатым была для него тяжкой. С одной стороны, так он пытался забить пробелы травм, с другой, каждый раз сдирал пластыри с почти заживших. В конце смены напарники смотрели на него жалостливо. Мигель держался стойко, это было и без того понятно, но все знали, что внутри он разрывается от отчаяния. Вожатских детей он не заводил, и вообще старался держаться от них на приличном расстоянии, сохраняя полную – иногда даже слишком – субординацию. Но это не помогало. Из раза в раз в конце смены глаза Мигеля блестели. Питер знал, что он научился плакать беззвучно. Без слёз. Без сбитого дыхания. Профпривычка – значит, по сердцу били, и били нещадно. Мигель повернулся в сторону Питера и не смог сдержать смеха, когда увидел сделанные им из пены рога. Паркер улыбнулся. Несмотря на то, что он устал, что секс был очень внезапным, что Мигель стоял перед ним полностью голый – Питер веселился. И Мигель слабо смеялся, прикрывая рот рукой – ему всё же хотелось сохранять образ серьёзного человека. Однако, когда Питер в порыве гиперактивности поскользнулся и упал, сдержаться он не смог. Они громко смеялись и эхо душевой усиливало их заливистый смех. Питер любил Мигеля, Мигель любил Питера, время переходило за третий час и ночные вожатые упорно делали вид, что их не слышали.***
После неожиданного – для обоих – открытия, их отношения стали чуть менее острыми. Конечно, первые дни они вообще друг друга сторонились, Питер краснел, а Мигель злился, но работа заставляла их пересекаться на стабильной основе. Так что углы в конце концов сгладились и Мигель даже перестал шипеть на Паркера, когда сильно бесился. В любом случае, Питер был хорошим. А Мигель властным, и если он хотел – он получал. Никто бы не удивился, узнав, что через время Питер влюбился тоже. К тому же, О'Хара был сильным, уверенным и много кто его хотел. Девочки в отряде по нему конкретно сохли, парни просто уважали, а Питер чувствовал, как к лицу приливает кровь. И это было ещё более-менее нормально. Плохо стало, когда кровь начала приливать не туда.***
Питер потирал болящий бок. Свалился в душе он очень неудачно и теперь прихрамывал. Мигель вёл его под руку и что-то бубнил. Не то, чтобы Питер слушал, но ему просто нравилось быть рядом. Слышать, как Мигель что-то шепчет персонально ему, что-то делает, помогает, доверяет, любит. Мигель неспешно передвигал ногами и указывал на разные здания в лагере. – В этом домике дети на моей смене пробили стену ногой. Не знаю, как они это сделали, но счёт вышел в тридцать тысяч. – Мигель похлопал Питеру по спине, когда тот от смеха закашлялся. – Да, а вот здесь мальчики сорвали штору и выступали в ней на сцене. Администрация оценила и выкинула их со смены. Питер вытер лоб и заставил себя прекратить смеяться. Ночь всё-таки, и он знал, что если не прекратит, ему дадут по шапке не только ночники, но и все старшие вожатые, с админкой включительно. Он поправил полотенце и засеменил ногами, пытаясь догнать Мигеля. В его грациозной фигуре читался профессионализм. Даже несмотря на то, что это Мигель нарушил с десяток правил буквально две минуты назад. Но Питеру нравилось, что он в принципе это сделал. Что его каркас идеального человека медленно ломался и Питер наконец мог видеть его настоящего. Что где-то там за стенками в Мигеле было простое человеческое – такое нежное, такое мягкое, такое необходимое в охране. Поэтому Питер быстро перебирал ногами, в попытке нагнать упущенные два метра, а Мигель смеялся с его глупых попыток придержать полотенце. Но смеялся любя. И даже поймал, когда Питер споткнулся у лестницы. Мигель любил Питера, потому что в его шутливой манере было большое раздолье для самых разных вещей. О'Хара знал по себе – весёлые люди, как правило, самые травмированные, и клоунады Паркера умело скрывали его собственные травмы. Мигель не спрашивал, он мог видеть всё сам. Потому что когда схватил Питера за предплечье, пытаясь удержать, почти сошедшие белые шрамы не заметить было трудно. Мигель не спрашивал, приличия хватало, но учитывать это стоило. Поэтому Мигель с заботливой нежностью целовал Паркера в щёки. Поэтому смеялся ради приличия даже с самых глупых шуток. Поэтому в стрессовые моменты позволял Питеру утыкаться в его грудь и искать объятия. Поэтому прятал в вожатской всё даже не самое острое.***
Вторую смену вместе Питер с Мигелем начали скомканно. Дело было не в быстрых сроках, маленькой пересменке или неудобно составленном графике мероприятий. Просто Питер надеялся, что они больше не встретятся, а Мигель боялся. Не то, чтобы Питер не любил Мигеля, как раз наоборот, обожал слишком сильно и опасался, что это скажется на качестве работы. Опасался, что дети заметят его косые влюблённые взгляды из-под панамы и всё всем расскажут. Боялся, что если об этом узнают, спокойной жизни ему не видать. А Мигель боялся, что Питер уйдёт, что не примет, что откажет, что возненавидит, и что хуже всего – будет игнорировать. Питер надеялся, что администрация приставит его к ЭмДжей и они, как давний дуэт, снова отведут смену и оставят всё и вся счастливыми. Мигель боялся, что его поставят одиночником на маленький отряд. Питер хотел, чтобы они с Мигелем не были вместе, потому что боялся ответственности. Но Мигель был самым ответственным вожатыми во всём лагере. Питер об этом знал. Поэтому он не пошёл в администрацию договариваться. Поэтому позволил себе быть с Мигелем честным. Поэтому не отказал Мигелю, когда тот прижал его к стене в вожатской. Он должен был сделать всё это. Должен был, но не сделал. Всё таки, Питер слишком любил нарушать правила.***
Питер открыл окно в вожатской на распашку, потому что от духоты хотелось удавиться. Мигель сидел рядом с ним на матрасе и заполнял педагогический дневник. На моменте анализа отрядной деятельности, Мигель подло съязвил и Питер снова посмеялся. Снова. Он любил смеяться, особенно рядом с Мигелем. Потому что знал, что ему это нравится. Нравится, как Питер закидывает голову назад, как звонко звучит его смех, как блестят глаза. Нравилось, как от сильного смеха Питер случайно плюётся или вытирает выступившие слёзы. Нравилось, что они так сильно друг от друга отличаются. Питер мог быть весёлым, а Мигель – нет. Поэтому Мигель быстро отложил ручку с записной книжкой и придвинулся к Питеру ближе. Нежно обхватил его за шею и поцеловал. Просто так. Просто потому, что захотел. Просто потому, что ему нравилось видеть, как расширяются глаза Питера, как он неловко цепенеет, как неумело хватает Мигеля за волосы и углубляет поцелуй. И плевать было на всё: начиная от обязанностей и заканчивая недостатком воздуха. Мигель не готов был прерывать поцелуй и Питер позволял ему проникнуть языком или собственнически облапать тело. Ему ведь нравилось тоже. Так что, когда Мигель повалил Питера на матрас, он не сопротивлялся. Разве что потянулся к выключателю и щёлкнул по нему. И когда мягкий свет настольной лампы рассеялся в ночной мгле, скрывать им было нечего. Ни засосы, ни укусы, ни чувства, ни желания. И в особенности потаённые мысли, которые так хотелось воплотить в явь. Снова. И снова, и снова, и снова, просто потому, что Мигелю нравилось, как Питер закидывает голову, звонко стонет, вытирает выступившую слюну и слёзы с раскрасневшихся щёк. Потому что его доведенное до пика лицо так сильно напоминает смеющееся.***
Но в тот день Мигель был раздражительным больше обычного. Питер не знал, почему, и спрашивать побаивался: не хотелось получить очередное «Прекрати лезть ко мне, я порядке, не видно что ли!!!» или просто удар ладонью в ухо. Однако не заметить это он не мог. Так что весь день старался делать Мигелю различные уступки. Постоянно успокаивал детей, перенимал некоторые его обязанности, делился запеканкой на завтраке и яблоками на полднике. Прочие мелкие приятности он делал всегда, но Мигель всё равно оценил. И вечером, когда Питер пришёл в вожатскую после проверки детей, он подошёл к нему вплотную. И, не дав и минуты, схватил Питера и вжал в стену. Питер опешил, попытался отпихнуться, но Мигель всегда был очевидно сильнее. И в мягких прикосновениях читалась уверенность – Мигель знал, что делать. А Питер – нет. Но даже когда Мигель взял его, даже когда стянул с себя одежду, даже когда оседлал, Питер не останавливал его. Он несмело отнекивался, стонал, тихо просил, но не останавливал. Мигель знал, почему. Поэтому владел Питером. Так, как всегда хотел – нарушив все правила.***
Питер старался двигаться меньше, но от жары всё равно спастись не мог. Летнее тепло в маленькой комнатушке с одним окном на два человека вдруг превратило её в одну большую печку. Но он не жаловался. И не просил Мигеля лечь дальше. Вместо этого провёл ладонью по чужим шелковистым волосам, заправил чёлку назад и облегчённо выдохнул. Мигель определённо менялся, как минимум потому, что в первые дни Питеру приходилось спать сидя в углу, пока Мигель занимал всё остальное место на импровизированной постели. А сейчас сам лёг Питеру на грудь, приобнял и засопел на нём так сладко, что Паркер не смог сдержать лёгкой ухмылки. – Эй, Мигель. Питер слегка качнул О'Хара и тот отозвался недовольным мычанием. – Чего? – Я тебя люблю. Мигель лениво приоткрыл один глаз и посмотрел на Питера с снисхождением. – Ещё бы ты нет. Питер в ответ тихо засмеялся. – Но, вообще, – Мигель вжался Питеру в грудь и его голос стал чуть тише, – я, может быть, тоже тебя люблю. – Может быть? – Питер приподнялся на локтях, на что Мигель закатил глаза. – Ну, знаешь, просто ты дурак, а я люблю умных. Так что пока только может быть. Я ещё подумаю. В ответ Питер засмеялся так звонко, что Мигелю пришлось самолично закрывать тому рот рукой. Но он не осуждал Питера, сам понимал, почему тот смеётся. А когда Питер потянулся за очередным поцелуем, Мигель сам подставил ему свои губы и наклонил голову наслаждаясь. И когда Питер отстранился, в его глазах был задорный блеск. Он прижался к чужому уху, слегка укусил за хрящ и шутливо прошептал: – Ну и кто ж из нас правда дурак? Мигель помолчал, подумал, и ответил ему уверенно: – Мы оба.