Поднося вино (将进酒)

В зимнем Цюйду свежие овощи ценились на вес золота, но Сяо Чие, получивший от Ли Цзяньхэна щедрую награду, мог позволить себе блюдо хрустящих, мелко нарезанных огурчиков и прочей зелени. — Для селезенки полезно и выводит из тела всякую дрянь, — он придвинул Шэнь Цзечуаню миску горячего супа. — Ты сегодня весь день на холоде. Согрейся, поешь как следует, и спать. — Как говорится: «кто другим помогает, у того и свои желания исполняются». — Шэнь Цзечуань вымыл руки и сел за стол. — Так чего желает Второй княжич? — Много чего, — отозвался Сяо Чие. — Расскажу, пока будешь есть. Некоторое время они орудовали палочками в молчании, трудясь над рисом и огурцами. К мясу так никто и не притронулся. — Мой наставник приедет в столицу на праздники, — Сяо Чие допил бульон. — Если учитель Цзи Ган не занят, почему бы не устроить им встречу? — И что же это будет? Празднование Нового года или хунмэнский пир? — Шэнь Цзечуань отложил палочки. — Мой учитель не желает ставить свою жизнь на кон. — Это будет Новый год. Братья последние остались в своем поколении и давно друг друга не видели. — В таком случае я приготовлю дорогие подарки и уговорю учителя выйти из тени. — Оставайся на ночь у меня, — потребовал Сяо Чие, увидев, что он встает из-за стола. Шэнь Цзечуань бросил на него взгляд через плечо и улыбнулся. — Я никуда не ухожу, просто решил первым умыться перед сном. Ешьте спокойно. Проводив его взглядом, Сяо Чие приказал слугам убрать посуду и отошел к окну, но долго любоваться на падающий снег не смог, — все же позволил себе оглянуться, отыскать за полупрозрачной занавесью силуэт. Вот Шэнь Цзечуань снял верхние одежды, словно сбросил доспехи, открывая уязвимую, нежную плоть. Вот склонил голову, развязывая пояс, и желтый свет лампы согрел белую шею, сделал ледяную кожу тёплой, бархатной на вид... Смотреть на него сквозь преграду было все равно что чесать ногу сквозь сапог. Желание лишь разгоралось, неудовлетворенное, от него кипела кровь и ныли кости, ожесточались мысли. Пусть Шэнь Цзечуань похож был на яшмовую статую, — мало ли таких? Куда сильнее манило ответное желание в его глазах. Эти глаза, эта улыбка… Понимал ли он сам, о чем они говорят тому, кто умеет читать знаки? Понимал ли сам, чего хочет? «Коснись меня». «Обними меня». «Возьми меня». Это была не бурная, как шторм, страсть, — скорее ласковый дождик. Сам Шэнь Цзечуань её, казалось, не замечал, а может и специально напускал равнодушный вид: «давай, разгадай мою загадку». Но Сяо Чие не хотел больше гадать. Этого беркута приручить непросто, да к тому же оставаться самому себе хозяином важнее чем потакать желанию. Он отвернулся, закрыл ставни и вошел в купальню. *** Спали они рядом, но спиной друг к другу, разделенные подушкой. Или делали вид, что спят; по крайней мере Сяо Чие бодрствовал — задумчиво крутил на пальце перстень. Когда-то эта вещица принадлежала Фэн Ишэну с перевала Сотянь, но Фэн Ишэн погиб в бою, и перстень перешел к Цзо Цяньцю: помог ему заслужить славу на поле брани. Помог ему натянуть тетиву в сражении у заставы Тяньфэй, и выпустить стрелу прямо в сердце жены. Цзо Цяньцю так и не оправился после той битвы, волосы его побелели раньше срока, руки, творившие чудеса с большим луком, ослабли, взгляд навсегда отвернулся от сражений. Что значат слава и богатство, если Её больше нет? — А вы правда застрелили свою жену? — спросил однажды маленький Сяо Чие. Цзо Цяньцю, как раз вощивший тетиву, обернулся к нему. — А ты действительно хочешь стать генералом? Сяо Чие кивнул. — Тогда не заводи семью. Не страшно генералу умереть на поле боя, — страшно выбирать, кто должен умереть. Выбирать между желанием и долгом. Цзо Цяньцю опустил голову, невидяще глядя на лук в руках. Ветер пробежал по степи, тревожа его седые пряди. — Я молюсь, чтоб ты не повторил мою судьбу. Ведь если дойдет до такого… что бы ты ни выбрал, тебя ждет смерть. — Вы десятки тысяч людей спасли у заставы Тяньфэй. — Сяо Чие оперся о перила. — А почему титул не получили? Цзо Цяньцю рассмеялся. — Так ведь я погиб в том бою. Прошло немало лет, прежде чем Сяо Чие понял его слова. В битве у заставы Тяньфэй жена Цзо Цяньцю попала в плен. Перед ним встал выбор: открыть ворота и сдаться или, отвернувшись от жены, остаться остаться в осажденной крепости. Цзо Цяньцю выбрал третье. Он вышел за стену, натянул лук, и выпустил стрелу прямо в сердце любимой. Говорят, то был лучший выстрел в его жизни. Рука его не дрогнула, глаз нашел цель среди моря людей, в дождливых сумерках. Никто не видел, как он рыдал потом над телом, как хоронил его, никто не видел как за одну ночь побелели его волосы, ведь на рассвете, когда армия отхлынула с поля боя, он так и остался один среди мертвецов. С того дня слава «Грома нефритовой башни» разлетелась по всей стране, но восхищение неизменно соседствовало с презрением: поступок Цзо Цяньцю был поступком человека бессердечного, генерала-мясника, недостойного уважения. Сяо Чие дорожил своим перстнем и боялся его. Боялся, что и ему однажды придется встать перед ужасным выбором, боялся произносить слово «люблю» всуе. Чэнь Ян служил ему многие годы, но даже он не знал, какое вино любит его господин, какие блюда предпочитает, какую одежду. Правда и ложь так переплелись, что не разделить. Либэй, его судьба, — вот единственное, что он любил не скрывая. Но как быть, если уже попал во власть желания? Как не нажить себе новых бед? Он бесшумно сел, потянулся к Шэнь Цзечуаню. А ведь избавиться от желания навсегда так легко! Лишь сжать посильнее пальцы на горле… Шэнь Цзечуань нахмурился во сне, словно мучимый кошмаром, на его висках, на шее поблескивал пот. Сяо Чие наклонился, заглядывая ему в лицо, и увидел Ланьчжоу, которого не знал раньше. Там, за гранью сна, каждую ночь кровь разливалась широкой рекой, и Шэнь Цзечуань тонул в ней, сходя с ума. Наяву же он лишь вздрагивал и бесшумно бормотал что-то, мокрый как мышь, беспомощный. Но что-то было в его лице кроме страха, и Сяо Чие вглядывался в это «что-то» , словно хищник, наблюдающий за жертвой. Этот Шэнь был по-своему уязвим. Сколько они покусывали и покалывали друг друга! Хватило для того чтобы птица в клетке прониклась симпатией к черепахе, застрявшей в горшке. Шэнь Цзечуань же не знал, что на него смотрят. Там, во сне, он чувствовал лишь бесконечную усталость от всего. Этот кошмар повторялся так часто, что он больше не плакал, не кидался растаскивать трупы. Он привык. Он знал, что Цзи Му мёртв. «Быстрее». Все, что ему оставалось, — безучастно ждать. «Давай! Покончим уже с этим!» Он понукал, требовал: пусть хлещет кровь, пусть валит снег! Как иначе познать это видение, испить до дна? Страха больше не было, — гниль пропитала плоть и кости, так откуда взяться страху? Он — дикий пёс, повадившийся жрать трупы, разве такое создание может чего-то бояться? Отвращение ко всей этой грязи, — вот единственный знак, что он все еще жив. Наяву он вдруг распахнул глаза и уперся ладонью в грудь Сяо Чие. — Не можете уснуть? — спросил он спокойно, насквозь мокрый от пота. Кожа Сяо Чие казалась обжигающе горячей, собственные руки — холодными как лёд. — Так, переел. — Человек робкий до смерти испугался бы: просыпаешься, а над тобой кто-то нависает! — Ты болтал во сне про меня. — Сяо Чие не отстранился. — Я наклонился послушать, не проклятья ли ты там бормочешь. — Проклинать вас я могу и бодрствуя, — Шэнь Цзечуань хотел было убрать руку, но Сяо Чие не позволил. — Замёрз? — спросил он, сжимая холодные пальцы. — Да, — улыбнулся Шэнь Цзечуань. — Очень замёрз. После кошмара, в холодном поту, он в мгновение ока вновь превратился в соблазнительного Шэнь Ланьчжоу. Впрочем, ему все равно было, соблазнится ли кто, — для него флиртовать было так же естественно, как дышать. «Сволочь», — подумал Сяо Чие, прижимая его запястья к подушке. — Ты спишь в моей постели. Знаешь, о чем я думаю каждую ночь. И все равно так себя ведешь… ты как-то сказал, что впечатлён мною, Шэнь Ланьчжоу. Но на самом деле это ты человек впечатляющий. — Так вышло, — хрипло проговорил Шэнь Цзечуань. — Но тут уж я не виноват. — Я хочу этого. — Сяо Чие наклонился, глядя ему в глаза. — Я хочу тебя. — Лучше убейте меня иным способом. — Шэнь Цзечуань не шевельнулся, даже когда их пальцы переплелись. — Умереть в постели — унизительно. — Я передумал, — Сяо Чие ласково убрал с его лба влажную прядь, глядя пристально, словно оценивал драгоценный камень. — Твоя смерть мне не нужна. — Только не вздумайте кусать в шею. А ещё лучше, — отпустите. — Ланьчжоу… — Сяо Чие бесшумно усмехнулся. — Я-то тебя отпущу, но кто сказал, что ты меня отпустишь? Шэнь Цзечуань молча воззрился на него. — Тебе же нравится меня дразнить, разве нет? — Пожалуй. — Шэнь Цзечуань почувствовал, как Сяо Чие прижимается к нему теснее. — Забавно видеть несчастного, растерянного волчонка. — Мы и получше забавы придумаем. Вдовствующей императрице приходится мириться с поражением… что она тебе наобещала? Забудь, я дам тебе больше, много больше. — Ну-ну, — Шэнь Цзечуань рассмеялся. — Свобода, я полагаю, в число даров не входит, Второй княжич? У вас же все на лице написано: вы хотите меня схватить и запереть понадёжнее. — Мало того, я бы тебя и на золотую цепь посадил. Жаль ведь, такая красивая шея зря пропадает. — Это сейчас на цепь сажают собак, но когда-то ими сковывали волков. — Шэнь Цзечуань подался ближе, чужое дыхание пощекотало его губы. — Я бы обернул золотую цепь вокруг твоей шеи, и дергал каждый раз, как начнешь огрызаться. — Да брось, — Сяо Чие приподнял брови. — Золотая цепь? На твоё-то жалование? Его костяной перстень давил на покрасневшее запястье Шэнь Цзечуаня, кончик носа едва не касался его щеки. — Раз ты… — начал он, но Шэнь Цзечуань вдруг поднял голову и поцеловал его. Мягкие, тёплые губы, холодная усмешка… — Хочешь все отбросить и забыться? — промурлыкал он нежно, но взгляд его был безумен. — А посмеешь? Давай, Сяо Второй, делай что хочешь, разорви меня на куски! Мне плевать! Какая-то туго натянутая струна оборвалась внутри Сяо Чие. Он вжался в Шэнь Цзечуаня, впился в его губы то ли поцелуем, то ли укусом, — эту страсть, эту бурю легко было перепутать с жаждой убийства, но и капелька нежности была в ней: «ну и кто из нас более жалок? Кому тут можно посочувствовать?» Их языки сплелись в жарком, мокром поцелуе, губы с влажным звуком скользили по губам. Сяо Чие отпустил наконец его запястья, обнял, потянув к себе, прижимаясь… Как же они ненавидели друг друга в этот миг! Пусть! Чем узы ненависти хуже прочих? Зверь в ночи сошелся с другим зверем, ведь тот единственный слышит его вой. Рвать друг друга зубами и когтями, валяться в грязи, — вот их единственная радость. Жизнь, в сущности, премерзкая штука!