Filius fortunae

1660-62 года. Лондон.

      Быть сыном священника — нелёгкая доля. Особенно, если речь идёт про те времена, когда задачей священника были не только молитвы и богослужения. Впрочем, не то чтобы Карлайл жаловался. Его отец был уважаемым человеком, пусть и лишь среди простого люда. Карлуса любили, ему доверяли и его боялись. В зависимости от ситуации, разумеется. Сейчас, в период религиозных и политических потрясений, быть пастором стало ещё труднее. Карлайл прекрасно это понимал. Он любил отца и знал, как тому тяжело. Его любимая жена умерла, родив сына, а этот самый сын оказался на удивление далек от того, каким хотел видеть своего ребенка Карлус. Так что, да, Карлайл понимал отца и искренне старался во всем ему соответствовать.       С малых лет он учился изо всех своих сил. Никаких учителей, нет, куда уж им, но у Карлайла было неизмеримое количество — с точки зрения ребёнка — рукописей отца, по которым можно было учиться. Журналов, записных книг и фолиантов, которые собирались не то что годами — десятилетиями.       Отец Карлайла и другие пасторы вели охоту на оборотней, ведьм и вампиров. Это были темные времена, и они верили, что так избавляют мир от зла и греха. Карлайл тоже верил. До поры до времени. А потом…       — Нет! Девочка моя! Нет, только не это! Это не может быть правдой! Пожалуйста!       Огонь пылал. Пылал не согревая, но сжигая. Яростно и безжалостно.       — Господи, за что нам это… Милая моя… Она ведь ничего не сделала…       Слёзы. Кровь. Запах палёного мяса и жир, оседающий на губах. Крик боли и вой матери, полный отчаяния от потери своего единственного ребёнка.       — Успокойся! Иначе пойдёшь следом!       …да, потом он верить разучился. Какие там оборотни? Какие ведьмы и вампиры? Откуда им взяться? Просто люди. Обычные люди, проживающие свои обычные жизни, хрупкие и безвинные, желающие лишь одного — жить дальше вместе со своими близкими.       И всё-таки Карлайл был хорошим сыном. Хотел им быть. Он послушно следовал за отцом, ведомый его волей, молился и учился выбирать нужную древесину. Готовился взять дело отца на себя, когда тот станет слишком стар. Ведь именно так поступают хорошие сыновья.       Однако, быть может, кое в чём Карлайл всё же не был настолько хорошим для своего отца, насколько хотел быть. Например, в своих сомнениях. В своём неверии. И, может быть, немного — в своём сострадании. Быть хорошим сыном — это правильно. Это мудро и зрело. Но что насчёт того, чтобы быть хорошим человеком? Карлайл не мог перестать думать об этом, когда в свои семнадцать, заменяя приболевшего отца в одном из регулярных обходов, возвышался над мальчиком на пару-тройку лет младше. Мальчиком с колдовскими глазами. Мальчиком, истекающим кровью.       — Стой, — он опустился на колено, отводя в сторону факел. — Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Что с тобой случилось?       Мальчик был одет в лохмотья. Ему было лет тринадцать, и он казался чересчур измученным. Черные волосы были измазаны грязью, в зелёных глазах застыл настоящий ужас, а его левая рука обильно истекала кровью. Как и, кажется, голова.       «Из рабов? Навряд ли. Нигде поблизости нет никого, кто мог бы содержать невольников».       Мальчик молчал. Не рискуя сразу приближаться, Карлайл попытался снова.       — Я Карлайл, — мягко улыбнулся блондин, стараясь говорить как можно спокойнее и тише. — А тебя как зовут, малыш?       — Я не малыш! — попытался, видно, взбрыкнуться мальчик, но голос его подвёл, хрипом выдавая вовсе не лучшее состояние.       Он прокашлялся, придерживая себя за горло то ли чтобы было легче, то ли пытаясь так скрыть дрожание рук.       — Мне скоро пятнадцать будет, — тихо проворчал «малыш».       Так Карлайл понял, что прежде не понимал всё же слишком многое. Так Карлайл встал на путь, на котором спустя еще несколько встреч будет вынужден откинуть прочь свои убеждения. «Ведьм не существует», так он говорил? Забудьте. Ведь он познакомился с настоящим колдуном. И, кстати, лишь тогда задумался над тем, почему пасторы охотятся лишь на девушек, отрицая саму возможность существования мужчин с теми же силами.       Гарри Поттер оказался очень интересным ребенком («я не ребёнок, Карлайл!»). Он ходил в обносках, хотя носил фамилию. Знал дату своего рождения, но ненавидел её. Почти так же сильно, как и Хэллоуин. У него была настоящая волшебная палочка и ею он мог творить истинные чудеса.       — Бог? Нет, мы не верим в бога, — усмехнулся Гарри, сверкая радостными изумрудами. — Стой, не спрашивай. Просто подумай, а смог бы ты верить в бога, когда вокруг творится вот это, а сам ты обладаешь силой одним движением руки сделать всё то, что люди и называют деяниями господними?       — Но Бог — это не только чудеса, — нахмурился Карлайл, убирая очередную застрявшую в черных волосах травинку.       — Верно. Чудеса и кара. Только вот чудес не бывает. Магия обладает своими законами, она творится руками людей и требует определенных усилий ровно так же, как и, например, вспахивание земли. Физический труд, магический труд — всё одно. И никакого бога в этом нет. А приснопамятная кара — всего лишь последствия принятых людьми решений.       — Мне нужно подумать над этим, Гарри. Я не уверен, что могу с тобой согласиться.       Гарри Поттер был очень интересным ребенком. Он не верил ни в Сатану, ни в Бога, зато знал наверняка, что и оборотни, и вампиры существуют. Говорил, что люди сами творцы своей судьбы, а затем вздыхал тяжело и твердил «нет, забудь». Он изучал зельеварение, как и положено всякой ведьме колдунам, плёл чары и умел вызывать Патронуса, что бы это ни значило. Он ненавидел предсказания и оказывался ранен слишком часто, чтобы считать это случайностью.       Гарри Поттер был умнее своих лет. Он был невероятно силен — и дело не столько в его магии, сколько во внутреннем стержне, в непобедимом, несгибаемом духе.       Гарри Поттер был другом Карлайла. И когда эта мысль впервые пришла к нему в голову, Карлайл был, мягко говоря, чрезвычайно озадачен. Потому что он не собирался заводить себе друзей посреди чащи леса. Тем более друзей-колдунов. Не собирался подвергать еще большим сомнениям ни учения отца, ни Господа Бога. И уж точно не собирался пускать насмарку весь свой труд по становлению хорошим сыном, не собирался разочаровывать Карлуса и становиться тем, кого отец бы презирал.       Но, честно говоря, еще больше он не хотел терять своего удивительно сильного, во всех смыслах волшебного друга.       — Отец стал обращать внимание на мои отлучки. Боюсь, он может многое надумать и… Совершить.       — Всё в порядке, Карлайл.       Закат был прекрасен в тот вечер. Стоять бок-о-бок, прикасаясь плечом к плечу было еще прекраснее.       — Не в порядке. Я отведу его подозрения. Отправлюсь на юг, выведу пасторов. Найду им что-нибудь.       А уж как прекрасно было видеть в этих ярко-зеленых глазах, направленных на него, всполохи волнения, заботы, привязанности. Любви. Братской, конечно же.       — В этот раз тебе придется убивать, — встревоженно прошептал Поттер. — Он не позволит тебе снова уйти ни с чем.       — Я справлюсь, Гарри, — мягко улыбнулся блондин. — Не переживай. Я всё решу и вернусь сюда же — как и всегда — как только освобожусь. Самое большее, я буду здесь через два месяца.       После этого никто из них не произнес ни слова до самого прощания. Солнце растворилось за горизонтом, отдавая бразды правления ночной темноте. Карлайл не видел смысла поджигать факел, пока рядом с ним был Гарри и его волшебные светлячки («Люмос — одно из самых первых заклинаний, которые мы изучаем»).       Они прощались молча, зная, что вскоре встретятся вновь. Зная, но отчего-то чувствуя, будто…       Карлайлу никогда не было легко причинять кому-то вред. Что уж говорить об убийствах. Он просто не был рожден для этого, как бы ни пытался убедить и себя, и отца в обратном. И все же, хоть в этом он и стал отцовским разочарованием, в ином не подвел — Карлайл был предельно умён и словно бы имел настоящее чутьё на всё «нечистое» (один только Гарри чего стоит). Поэтому неудивительно, что у него всё же вышло привести их небольшую своего рода армию к настоящему вампирскому гнезду.       На самом деле Карлайл отправился на юг лишь для того, чтобы отвлечь, замести следы. В конце концов, он действительно не хотел никого убивать. Однако невольно именно он стал тем, кто обнаружил на юге следы вампиров, в итоге вернувшие их обратно в Лондон.       — Ты возглавишь этот поход, сын, — бескомпромиссно приказал Карлус.       — Да, отец. Следую твоей воле.       Это недолго оставалось походом. Хаос — вот, на что происходящее походило наиболее всего. Было глупо полагать, что человеку по силам одолеть вампира. Стоило им только зайти на территорию клана, пробравшись в канализацию Лондона, сразу стало ясно — охотники здесь уже не они. Как можно одолеть тех, кто способен без усилий голыми руками раздавить человеческий череп? Тех, за чьими движениями не уследить глазом? Тех, кто рожден охотиться на людей? Никак, вот, что осознал в ту ночь Карлайл, истекая кровью в подворотне, до которой едва сумел добраться.       Вампир укусил его мимоходом, даже не планируя иссушать, словно бы насмехаясь над человеческим бессилием. Карлайл знал, что его ждёт. И понимал совершенно отчетливо — отец убьёт его без всякой доли сомнений, если узнает. Он спрятался в картофельном погребе неподалеку, ожидая, как он знал, безмерно болезненного превращения. Три дня он провел там, в кромешной темноте, сперва изнывая от адской боли, и лишь на середине пути лишившись сознания. Ему казалось, он горит заживо. Кости будто бы ломались одна за другой, превращаясь в нечто новое, куда более совершенное. Кровь кипела, превращаясь в яд. Он хотел умереть. Молил о смерти неизвестно кого. Он хотел жить. Просил Бога прекратить всё это, дать его душе уйти, а затем — умолял позволить существовать хотя бы в качестве монстра: слышать пение птиц, аромат свежей выпечки, чувствовать на себе щекотку ветра и капли дождя.       Он так хотел жить.       Но когда превращение оказалось позади, всё, о чем мог думать Карлайл, так это о смерти. Потому что нет, он никогда не хотел убивать. И если цена его жизни — чужая кровь, то эта жизнь того не стоит.       Он очнулся монстром. С алыми глазами в цвет того, чем теперь обязан был питаться. С нездорово бледной кожей, сверкающей под солнечными лучами так, словно с ног до головы покрыт алмазной крошкой. Притягательнее, красивее и харизматичнее, чем когда-либо мог бы стать. С голосом, теплым и бархатным, призывающим, соблазняющим. И, в отличие от голоса, сам он стал холоднее мрамора. Мертвец, вот, кем он был. И как бы он ни мечтал о запахе свежей выпечки, привлекала его теперь вовсе не она. Запах свежей крови, обеспечивающей жизнь проходящим по городу людям — вот, что он чувстовал, вот, что его звало.       Мог ли он убить кого-либо ради сохранения жизни собственной? Разумеется, нет.       Карлайл чувствовал, как вампирская натура в нём взывает к нему, призывает к действию, заставляет идти за тем, что потушит пожар в горле. Чувствовал, как рассудок мутнеет, отдавая бразды правления животным инстинктам. Он только что обратился, он не знает, как заставить себя двигаться медленнее, естественнее, как притвориться человеком и как противостоять своей натуре. Однако…       — Сострадание — это не слабость, Карлайл, — нежная улыбка украшала его, делала совершенным, а сверкающие глаза дополняли ангельскую картину. — Напротив, это сила. Мощная, непобедимая и истинная.       — Ты говоришь красиво, Гарри. И, быть может, в идеальном мире так оно и было бы. Но здесь и сейчас? Отнюдь.       — Вот ты вроде и старше, а иногда кажешься таким незрелым, знаешь, — усмехнулся брюнет. — Этот мир идеален таким, какой он есть. И именно в таком мире — в этом мире — сострадание является твоей самой сильной стороной. Клеймить и убивать врагов намного проще, чем искренне прощать их.       Какой-то проклятой жажде не заставить Карлайла пасть так низко. Ни за что и никогда он не станет вредить невинным и убивать их ради того, чтобы жить самому.       Новорождённый вампир стиснул челюсть покрепче, невольно издав тихий рык, и прикрыл глаза. Кулаки его сжались что есть мочи, готовые в пыль раскрошить всё, что только встанет на пути.       Карлайл найдёт выход. Даже если выхода нет — он его создаст сам.

***

      Это не работало. Ничего не работало. Он не мог утопиться — кислород не нужен был ему для жизни, а давление морских глубин ничуть не беспокоило. Не мог разбиться — прыгая со скал, лишь оставлял после себя кратеры в земле. В нём больше не было крови, чтобы умереть от её потери, а голод, казалось, приближал вовсе не его смерть — скорее чужую.       В конце концов он так отчаялся, что просто скрылся в лесной пещере в нескольких днях пути от ближайшего населенного пункта. Он сходил с ума и не совсем метафорически на стену лез. От жажды. От злости. От ужаса. В итоге, Карлайл довел себя до того, что его голод превзошел все мыслимые и немыслимые пределы. Он так отчаянно нуждался в крови, что напал на стадо проходящих оленей. И это оказалось тем самым ответом, что он искал всё это время.       Кровь животных — почему нет? Почему он вообще не подумал об этом раньше? Это его шанс, его победа. Оказывается, этого достаточно, чтобы выжить. И это явно куда более гуманный вариант, нежели кровь людская.       Ещё несколько месяцев потребовалось Карлайлу, чтобы приловчиться питаться от животных. Жажда всё ещё имела над ним сильную власть, однако теперь он уже мог ей в самом деле противостоять. Пусть с трудом — огромным, откровенно говоря, но мог. Впрочем, находиться рядом с людьми блондин бы всё равно пока не рискнул. Он мог предположить, что на то, чтобы заполучить достаточный для жизни в городах контроль, ему потребуется ещё не один год. Только одно лишь торопило его и толкало навстречу риску — Гарри ждал Карлайла на их старом месте в чаще ещё месяцев шесть назад, если его ощущение времени не подводило. Ему одновременно хотелось оказаться рядом с Поттером как можно скорее, и вместе с тем — никогда не показываться ему на глаза.       Хотя сам брюнет и был колдуном («Волшебники, Карлайл. Так мы предпочитаем. Или маги»), Карлайл не раз слышал от него о том, что и среди таких же волшебных созданий вампиров недолюбливают. Мягко говоря. Вампиры встали на сторону Волдеморта, как знал от своего друга новорожденный. Их и прежде презирали, теперь же и вовсе, вероятно, ненавидели.       Не то чтобы он сомневался в своем приятеле — почти брате — совсем нет. Просто… Боязно было. Гарри был странным малым. Помимо того, что он являлся колдуном, в нём ещё и таилось не менее магическое, как иногда казалось, умение прощать, слушать и слышать, понимать и принимать. Гарри не был умным — как тот сам говорил, но, на взгляд Карлайла, он был не по годам мудрым и зрелым. Что, честно сказать, кажется даже более важным. Поттер видел суть. Различал полутона и всегда боролся не только ради близких, но ради всех, кого ещё можно было спасти. Он бы не отказался от Карлайла лишь из-за его новой природы. Даже если эта «природа» превратила его в монстра.       Не став мучить себя излишними волнениями, вампир помчался в сторону родного Лондона и отчего-то ставшего даже более родным леса. Впрочем, почему же «отчего-то»… Всё вполне очевидно.       Он бежал днями, прежде даже не понимая, как далеко забрался в своих попытках скрыться и оборвать свою не-жизнь. И лишь мог надеяться, что Гарри его ещё ждёт. Даже если уже не на их месте — просто хотя бы где-то. Карлайл его найдёт. Где бы он ни был.       Однако твердая уверенность нещадно пошатнулась, когда, добравшись, наконец, до места встречи, блондин обнаружил лишь только сплошное пепелище. Ни одной живой души, ни одного тянущегося к небесному светилу деревца, ничего. Только пепел.       Он не хотел думать о худшем. Право слово, это ведь просто сгоревший лес. Никаких следов, что кто-то здесь погиб. Но… Что могло вызвать настолько губительный пожар? Настолько знакомый пожар? Что могло оставить после себя такую скорбь на девственно пустой земле и этот едва уловимый флёр отчаяния в воздухе? Сознание само подбрасывало возможные сцены из прошлого, одну страшнее другой.       Нет. Гарри Поттер не мог умереть. В конце концов, его ведь прозвали Мальчиком-Который-Выжил еще когда ему был год. В конце концов, здесь мог зверствовать лишь просто самый обычный лесной пожар.

***

1702 год. Британские острова.

      Неутомимой, казалось бы, веры Карлайла, сына почившего ныне пастора Карлуса, хватило лишь на девять лет беспрерывных поисков.       Спустя столько времени он был вынужден признать: Гарри Поттер, его самый верный и неубиваемый друг… Погиб.