***
Скар открывает глаза, сидя на нижней полке. За окном непроглядная, осточертевшая тьма. Перед ним – до смерти надоевшее обшарпанное купе. Где-то за дверью бродит по коридорам чертова тварь, которая никак не оставит его в покое. Все, как и должно быть. Именно это он и заслужил. Размеренный стук колес, поначалу успокаивавший, жутко давит на нервы. Скар пристукивает ногой по полу в такт, сверля пристальным взглядом своего-якобы-парня, сидящего напротив и полностью погруженного в процесс карябания буковок на бумаге. «Как тебе повезло, что у тебя есть Кадзу», – мысленно передразнивает Скар слова Томо, провожавшего их обоих в эту поездку. «Вас ждет прекрасное путешествие». Может быть, оно и было бы прекрасным, если бы слова Томо соответствовали действительности. Только вот Кадзухи у Скара нет. Кадзуха есть только у своих читателей. Он принадлежит им весь, целиком и без остатка, а Скарамучча так, довесок к серой реальности, куда Кадзу иногда возвращается. Вагон слегка встряхивает, отчего колено Скара случайно задевает столик, подбрасывая стоящую на нем чернильницу. Естественно, не закрытую. По белой поверхности медленно растекается уродливая темно-синяя лужа. Скару нравится. Это наконец привлекает внимание горе-писателя. Кадзуха поднимает на Скара все еще слегка затуманенный взгляд и несколько раз моргает, прежде чем его лицо принимает осмысленное выражение. Как же Скар устал от этого. — С возвращением, — говорит он, вставая и отвешивая издевательский поклон в пол. — Знаешь, мне это надоело. — Надоело что? — переспрашивает Кадзу. Он уже даже не смотрит на Скарамуччу. Он занят тем, что пытается вытереть растекшиеся чернила лежавшим рядом листком бумаги, что не особенно спасает положение, а только пачкает и так вымазанные синим пальцы. Они у Кадзухи всегда в пятнах от чернил. Поначалу это казалось Скару милым. Когда он еще не знал, что чернильные миры для Кадзухи важнее всего остального. — Ждать, пока ты с вершин своего вдохновения снизойдешь до простого смертного меня, — шипит Скар, резким движением сбрасывая со стола стопку исписанных листов. Сперва легкое раздражение стремительно превращается в ярость, когда Кадзу опускает голову и молчит. Он в последнее время постоянно молчит и все дольше сидит за своими записями. Раньше такого не было. Раньше Скар чувствовал, что он важен. Сейчас он откровенно проигрывает в глазах Кадзухи перу и чернилам. — Что, даже сказать нечего? Для этого всего, — он со злостью пинает устилающие пол черновики, — у тебя слова никогда не заканчиваются. Только вот кому это все надо? Твоим двум с половиной поклонникам? Так вот и живи тогда с ними! Потому что мне точно нахрен не сдался парень, вечно витающий в своих фантазиях. Напоследок хорошенько потоптавшись по ненавистным листкам бумаги, Скар выходит в коридор, не забыв от всей души хлопнуть дверью. Хочет Кадзуха сидеть в обществе своих писулек и чтоб его не отвлекали – пожалуйста. Скар хмыкает и с силой прикладывается затылком о стену. Выскочив из купе, он ждал, что Кадзуха пойдет за ним. Так было всегда: они ссорились, Скар говорил что-то резкое и обидное, а после уходил остыть куда-нибудь в соседнее помещение. А после Кадзу приходил «поговорить». И они мирились. До момента, пока Скар снова не выйдет из себя. Кретин. Конечно, Кадзухе однажды должно было это надоесть. Видимо, та ссора была последней каплей. Соседнее купе удачно пустовало – маршрут сквозь заброшенный разлом не пользовался популярностью – и Скар сидел в нем до самой темноты, сначала успокаиваясь, а потом ожидая, что Кадзу придет мириться. Только вот время шло, за окном темнело, а в купе он был по-прежнему один. В какой момент его выбросило из реальности в этот кошмар, Скар не помнит. Просто вдруг осознал, что тело окоченело от холода, а очертания купе в темноте смотрятся несколько иначе, чем должны. С тех пор прошло столько времени, что Скар перестал даже пытаться его отслеживать. Его краткий отрезок бодрствования выглядит, за редким исключением, одинаково: очнуться, запереть дверь, сесть и прокручивать в памяти их с Кадзухой последний разговор, если его можно так назвать. Ненавидеть себя. После провалиться во тьму и начать сначала. Иногда Скар искренне не понимает, как еще не свихнулся. Конечно, поначалу, он как одержимый метался по вагону, гневно орал и требовал выпустить его отсюда. Разбил пару окон и чуть не сорвал верхнюю полку в их с Кадзухой купе с креплений. А потом впервые встретился с тварью. Это… слегка остудило. После встречи он несколько кругов не выходил из купе. Просто сидел, не двигаясь, и надеялся, что это просто кошмарный сон, который скоро исчезнет сам по себе. Кошмар не прекратился, но тактика Скару понравилась: в коридорах, в отличие от купе, постоянно на глаза попадалось… всякое. Видения, в которых Кадзуха, сидит на полу усеянного листами бумаги купе, низко-низко опустив голову. Тварь, которая всегда является после этих видений, голосом Кадзухи зовя его из темноты. Идиоты, которых забрасывает в этот кошмар. Игнорировать. Игнорировать. Игнорировать. — Снова делаешь вид, что тебя здесь нет? Скар лениво поворачивает голову на звук, еле сдерживаясь от того, чтобы закатить глаза. Опять она. Дурная девчонка (из какого-то дохрена пафосного богатого клана, судя по ее одежде) повстречалась ему не так давно в одном из вагонов и стала той еще занозой в заднице. Вытрясла из него все, что Скар знал об этом прогнившем месте и с тех пор постоянно наведывалась «в гости». Делилась информацией (не то что бы это было бесполезно, даже наоборот, но Скар не собирался поощрять поведение этой ненормальной) и все никак не хотела прекращать попытки вытолкать его обратно к Кадзухе. Дошло до того, что Скар начал запираться не от твари, а от нее. Не спасало. — Как ты нашла меня? — Альбедо советовал начинать день с записи известных фактов, это помогает выявить закономерности, — конечно, кто же еще мог посоветовать такую чушь. Скар видел Альбедо ровно один раз, но вынужден признать, слова этого псевдоученого отлично въедались в разум и не давали покоя. — Ты чаще всего оказываешься на семь вагонов правее меня, в центральном купе. Нет, это уже слишком даже для персонального ада. — Убирайся, — цедит Скар сквозь зубы, напряженно прислушиваясь к звукам в конце вагона. Если эта глупая девчонка будет легкомысленно шататься по коридорам – рискует попасться твари на ужин и пропасть. Ее время давно вышло. — Сколько раз я должен послать тебя, чтобы ты прекратила лезть? Прячься в купе, дура. Скар не волнуется за эту лишенную инстинкта самосохранения блаженную. Вообще нет. Но если она помрет – некому будет объяснять «правила» (Скар все еще кривится с этого слова, они что, в игрушки играют?) новоприбывшим неудачникам. Что значит, они будут шататься по коридорам, рыдать и действовать на нервы. А он, знаете ли, ценит тишину и уединение. — Ты сегодня пробовал… поговорить с ним? — тон у девчонки до отвращения участливый. Скар злобно скрежещет зубами и швыряет в дверь собственный ботинок. Черт бы побрал его собственный болтливый язык. В момент, когда он рассказал Аяке про Кадзуху, на его мозг нашло помутнение, не иначе. — Я думаю, он ждет тебя, раз все еще откликается, — как ни в чем не бывало продолжает эта ненормальная. К летающим в ее сторону тяжелым предметам она привыкла на удивление быстро. — Ты не думал, что уже достаточно наказал себя и можно попробовать вернуться? — А тебя не учили не совать свой нос в чужие дела? Проваливай. Скару есть, что ответить на ее слова, например, сказать, чтоб сначала с забывшим ее братом разобралась, а потом лезла с непрошенными советами. Но он тут, вроде как, пытается стать лучше. Так что в дверь просто летит второй ботинок. — Хорошо, я еще зайду позже, — легко смеется Аяка за дверью и тихо-тихо удаляется. Если бы Скар не заимел привычку прислушиваться к малейшим звукам из коридора – он бы вообще не уловил ее шагов. Возможно, у девчонки все шансы продержаться тут необходимое время. Глядишь, брат ее действительно вспомнит. Почему тем, кто этого действительно заслуживает хоть в какой-то степени, так сложно вернуться обратно? А вот кому-то даже стараться не надо, чтобы перед ними открыли дверь и чуть ли не ковровую дорожку раскатали. Скар вот, например, из таких. За ту вечность, что он здесь, зов в реальность стал для него чем-то сродни наркотику. Иногда Скар все же позволяет себе этот момент слабости. Разумеется, каждый раз – последний. Опираясь на полку коленями, он легонько выстукивает по стене костяшками пальцев их собственный ритм – знак, что он хочет начать диалог. Позывной. Сигнал, который придумал Кадзу, когда они еще жили в инадзумском приюте в соседних комнатах и перестукивались через тонкую стенку по ночам. Для этого пришлось целый месяц тайком учить азбуку Морзе, стащив справочник из взрослого раздела библиотеки. Три секунды тишины, а после с той стороны негромко стучат в ответ. Скар горько усмехается, прижимая к чуть потеплевшей стене ладонь. Некоторые вещи не меняются: насколько сильно бы они ни ссорились – Кадзу всегда отвечал ему. Скар, на самом деле, так много хочет ему сказать. Но простучать выходит только: — Прости меня. Прости, прости, прости. Нельзя было так обращаться с его записями. Даже если – а Скар все еще так считает – он имел право сердиться на неожиданную холодность. Кадзу очень трепетно относился к своему творчеству, а потому его всегда было крайне легко задеть, зло высказавшись на эту тему. Чем Скарамучча, конечно же, вполне осознанно воспользовался. Идиот. За стенкой с минуту молчат, после чего следует уже привычное: — Иди сюда? Так просто, что хочется истерично смеяться. Из всех неудачников, которых сюда забрасывает, самому недостойному из них дается самый легкий билет обратно. У судьбы хреновое чувство юмора. Это не прощение, конечно это не оно. Просто Кадзуха, в отличие от некоторых придурков, всегда был сторонником решения конфликтов путем диалога. Это – предложение поговорить. И одновременно это – приглашение обратно в реальный мир. Потому что Кадзуха и правда ждет. Скар его не заслуживает. — Еще рано. На этом их диалог обычно заканчивается: Скар не железный и надолго его не хватает. К тому же, пяти минут не проходит, как появляется тварь, которой надо дать отпор, а угрожающие фразы сквозь слезы звучат не так убедительно. — Пожалуйста. Хватит меня наказывать. Скар замирает, так и не убрав ладони от стены. Кадзуха никогда раньше не говорил такого. — Я не… — костяшки замирают посреди фразы. Он не наказывает Кадзуху. Он и не думал. Скар глухо рычит, пряча лицо в ладонях. Что если Кадзу тогда все же пошел его искать? Просто… слегка не успел. — Он знал, что у него что-то забрали, — немедленно подсовывает память слова Альбедо. — Стихами… можно многое сказать. Он никогда не переставал звать тебя обратно. Хорошо. Ладно. Уговорили. Скар вернется, чтобы Кадзу… перестал так думать. И расстанется с ним по-хорошему. А потом исчезнет из его жизни. Спотыкаясь о собственные ботинки, он в одних носках выскакивает в коридор, одним прыжком достигая двери соседнего купе, из-под которой пробивается тонкая полоска света. Пусть тварь только попробует сейчас попасться ему под ноги – он ей все отростки морским узлом завяжет и в глотку затолкает.***
Кадзу сидит на полу, что-то лихорадочно дописывая на одном из усеивающих пол листков, макая перо в лужицу чернил рядом. Кончики его светлых волос испачканы синим, пальцы сплошь покрыты чернильными пятнами, щеки частично тоже – вытирал лицо грязными руками. Скарамучча секунду смотрит на него остановившимся взглядом, прежде чем тихо-тихо прикрыть за собой дверь. Так у Кадзу обычно выглядит порыв вдохновения. Когда ему не важно, где и чем писать, главное – не упустить мысль. Даже за стол не пересел, хотя тут всего два шага. Мельком оглядев купе, Скар со свистом выдыхает воздух сквозь сжатые зубы. На столе огромное чернильное пятно. Весь пол покрыт разлетевшимися листами бумаги. Некоторые – наверное, наиболее ценные – Кадзуха собрал в небольшую стопку рядом с собой, но уборка тут предстоит немалая. Это надо было так распсиховаться на ровном месте. Он даже не помнит, где бегал в приступе бессильной ярости. Хорошо если не разнес ничего в соседних купе. — Кадзу… — тихонько зовет Скар, не решаясь сделать даже шага, чтобы не наступить на какой-нибудь еще важный черновик, — ты прости меня, ладно? Извиняться он за тот неполный год, что они в статусе пары, он так и не научился, но это лучше, чем не говорить ничего. — М? — Кадзуха вскидывает голову, кажется, только сейчас заметив, что в купе он не один. — О, ты вернулся. Я как раз собирался снова тебя искать. Голос Кадзухи звучит немного грустно, за что Скар сразу же выписывает себе мысленный подзатыльник. Аккуратно отодвинув ногой (почему-то в одном носке. где он успел оставить ботинки?) несколько черновиков, Скар опускается на колени возле Кадзу, пытаясь подобрать слова извинения, но не успевает. Кадзу начинает говорить первым. — У нас годовщина скоро. Это должно было быть подарком, — улыбается он, протягивая Скару стопку листов, ранее лежавшую рядом — но, думаю, лучше отдать сейчас. Я, правда, еще ее не дописал… Скар недоуменно всматривается в строчки, написанные знакомым летящим почерком. Это, конечно, что-то стихотворное – Кадзу иногда пытался привить ему вкус в литературе, но не особо успешно – и достаточно длинное, судя по объему стопки. Смысл так сразу не улавливается, потому что Скар читает откуда-то с середины, но вот описание главного героя подозрительно кого-то напоминает. — Ты написал балладу… обо мне? — Не совсем о тебе, — поправляет Кадзу, — но лирический герой вдохновлен тобою. У меня никак не получалось закончить ее правильно, поэтому я был весь в раздумьях последние пару недель. Извини. Мне стоило объяснить тебе все, а не пытаться отмолчаться, чтобы не портить сюрприз. — Мне не стоило кричать на тебя, — эхом отзывается Скар, прижимая к себе стопку листов. — Спасибо. Прости, я наговорил тебе обидной ерунды. Твои стихи не просто так любят. — Их любят, потому что я пишу в них о том, кого люблю я, — просто признается Кадзу, касаясь его колена. — Мне жаль, если ты перестал это чувствовать. Иногда Скар не может подобрать ответных слов. Ему простительно, он, в отличие от Кадзухи, не поэт. — Теперь знаешь? — смущенно переводит тему он, кивая в сторону недописанной баллады. — Ну, как закончить? Кадзуха улыбается. — Теперь знаю.***
Гудки-гудки-гудки. — Слушаю. — Привет, Аято. Как прошел твой день? — Кто это? Здесь важно не отвечать фразами на подобие «твоя сестра» или «твой близкий человек» – Аято сразу же сбросит вызов, а позвонить дважды за один круг получается не всегда. Поэтому Аяка выбирает нейтральное: — Твоя давняя знакомая. Найдется пять минут на разговор? — Пожалуй, я могу уделить вам немного времени. Соглашаться он стал не так давно – примерно через пару кругов после ухода Альбедо – но разговор все еще не длится долго. Несколько минут легкой болтовни о школе, в которую они вместе ходили, об укромных уголках леса Тиндзюку и прочих мелочах, указывающих на давнее знакомство. Потом Аято вежливо прощается и прерывает связь. Вспоминать ее он пока не спешит. Аяка не расстраивается. Если слишком сильно погрузиться в плохие мысли – придет здешний хозяин, а ей больше нельзя попадаться. Она нужна здесь. И, все же, она хотела бы однажды вернуться. Пусть там она по большей части бесполезна Дальше следуют привычные размеренные дела: прогуляться по вагонам в поисках новичков. Успокоить. Объяснить, что к чему. Если повезет – проводить человека обратно в реальность, краем глаза заглянув в родной мир (Аяка здесь достаточно долго, она скучает по солнцу). Попытаться убедить Скара дать шанс самому себе. После Аяка запирается в первом попавшемся купе и снова звонит. На всякий случай. Аято отвечает лишь в одном случае из пяти, но это того стоит – второй разговор всегда проходит лучше первого. Иногда они общаются достаточно долго, почти как дома, собираясь вечером за чаем. Пусть пока брат не зовет ее обратно – однажды Аяка подберет нужные слова.***
— Ты снова перечитываешь «балладу о Страннике»? Поезд постепенно сбрасывает ход – они почти приехали – и в вагоне царит суматоха. Все бегают туда-сюда по коридорам, вытаскивают чемоданы, кто-то в спешке разыскивает забытые в других купе вещи, в общем, все то, чего собранный и организованный Альбедо, наверное, не поймет никогда. Все вытащенное из багажа он упаковал обратно примерно час назад. Чемодан, стараниями Итэра, извлеченный с багажной полки, благополучно стоит рядом и ждет, пока его возьмут и вынесут из поезда. Так что да, Альбедо забрался в уголок и отгородился от раздражающего гвалта чтением. — Я обещал не читать «Клинок» без тебя, — напоминает он, прижимая книгу к себе. — А баллада – моя любимая история, так что да, я ее перечитываю за неимением альтернативы. Хотя, надо признать, наблюдать, как Итэр пытается собрать растащенную разными людьми колоду «Священного призыва» тоже было весьма увлекательно. Сейчас взъерошенный Итэр выглядит так, будто карты ему пришлось отвоевывать в реальном бою. Тем не менее, доволен он настолько, что Альбедо начинает подозревать некоторое пополнение в колоде, нажитое не совсем честным путем. — Я не спорю, что Каэдэхара – гений, — шутливо выставляет руки перед собой Итэр, садясь рядом с Альбедо и осторожно забирая у него книгу. — Но, как по мне, балладе подошла бы более трагичная концовка. — А мне нравится, что Странник нашел свой дом, — фырчит Альбедо, отдавая книгу и позволяя утянуть себя в объятия. — Никто не должен скитаться вечно. Итэр согласно угукает ему в волосы, предпочитая обниматься, а не спорить. Чуть-чуть поворчав про мысль о важности найти свое место в этом мире, пронизывающую все произведение, Альбедо тоже успокаивается и зарывается носом в ворот толстовки Итэра, которую, к сожалению, пришлось вернуть владельцу. Хотя Альбедо совершенно точно планирует забрать ее себе. Чуть позже. Он не сомневается, что Итэр ему позволит. Поезд плавно вздрагивает в последний раз и останавливается на главном вокзале Сумеру.