Бессердечное безумие

      Когда они наконец разрывают поцелуй, губы у обоих искусаны страшно. Сава чувствует, как струйка крови стекает из уголка рта и путается где-то в бороде. У Арнаута темная кровь размазана по бледной-бледной коже, и это… даже красиво. Но не отменяет необходимости подумать, что дальше. Не то чтобы Саве нравилось лежать придавленным к земле и с мечом у горла.       — Ты. Чернокнижника ты убил. Меня же…       — Тебя тоже убью, если что-нибудь выкинешь.       Сава ухмыляется и демонстративно расслабляется, обмякает — всем своим видом показывает, что бояться нечего. Хотя не то чтобы так уж демонстративно — в глазах все расплывается, а грудь все больше горит от боли. На шее выступают капли крови — меч все-таки ее порезал.       Арнаут ослабляет давление, свободной рукой с сомнением, будто на пробу, ведет от шеи к груди; прикосновение вполне приятное, пока не доходит до места, куда пришелся удар, сломавший ребра — Сава скалится и тихо охает. Мгновение спустя ему в губы утыкается маленький флакон с зельем — недостаточно, чтобы полностью излечить, но хватит, чтобы уменьшить боль. Так что Сава пьет, а после не может удержаться и проводит языком по сжимающим флакон пальцам. Ухмыляется, видя, как глаза-ледышки расширяются и снова мечутся туда-сюда — от его глаз к губам.       — Что? Неужели после твоего перерождения ни с кем не было?       — Как-то не до того было. Гонялся за одним портящим мне жизнь засранцем.       Ухмылка Савы становится шире. Ему бы сил побольше — и из мальчишки веревки можно было бы вить, сам бы умолял себя взять. Но сил мало, а силы Саве еще нужны, силы еще пригодятся, так что он просто чуть сгибает ногу и упирается бедром в пах, потирается — и с удовольствием видит, как в ледяных глазах смятение смешивается с желанием.       — И за все это время не нашел момента разделить с кем-то ложе? Так сильно хотел меня… найти?       — Заткнись, — шипит Арнаут, и Сава самодовольно улыбается. Похоже, попал в яблочко.       Пользуется тем, что у него руки свободны, и стаскивает перчатки, тянется к гибкому телу. До задницы не достать, поэтому ограничивается талией и грудью, пытается влезть под доспехи, продолжает тереться бедром и видит, как Арнаут едва ли не дрожит от напряжения. Боится расслабиться. Боится, что он просто усыпляет бдительность.       А он разве нет?..       Сава и сам не уверен — планы разрушены, и надо бы воспользоваться первой же возможностью сбежать. Но соблазн слишком велик, слишком хочется перейти эту грань и посмотреть, что будет. Да и убить мальчишку после этого не так обидно.       Арнаут все же решается отложить меч — недалеко, чтобы был под рукой — и трогает его снова, подается бедру навстречу. Руки скользят по телу хаотично — плечи, грудь, живот, бедра — выискивают места, где одежда потоньше или где можно под нее пролезть. Глаза-ледышки, словно помутневшие, никак не могут оторваться от открытого участка шеи; Сава, догадавшись, тянется к застежкам, оголяет полностью — и Арнаут тут же припадает к ней. Сава ожидает укуса, но нет — просто целует, пробует на вкус кожу, а не кровь, втягивает со свистом запах.       Спустя несколько секунд Арнаут отстраняется, чтобы отстегнуть плащ, и Сава пытается вырваться просто потому, что было бы преступно не воспользоваться возможностью, — но не успевает. Арнаут ловит его, роняет лицом в землю, выкручивает руку за спину. Грудь снова вспыхивает от боли, ей вторит рука, и Сава глухо рычит, замирая.       Когда боль отступает, Сава понимает, что мальчишка-то уже возбужден до предела. У него стоит так, что чувствуется сквозь все слои одежды, сквозь толстый слой меха на ней, и свободная рука начинает шарить по телу в поисках застежек. Сава ерзает, пытается перевернуться на спину — так вообще-то было бы удобнее, сапоги ему расшнуровывать долго, но слишком велико желание видеть глаза-ледышки, когда дело дойдет до главного. Арнаут снова дергает его руку, больно до стона, хватает за волосы, вжимает в землю и вжимается сам.       — Сказал же, что не дам уйти. Теперь уже точно.       — Ты. Уймись. Я не пытаюсь сбежать. Просто хочу видеть твое лицо.       Помедлив, он все же позволяет Саве перевернуться на спину, и тот действительно больше не пытается сбежать. В конце концов, Сава и сам уже возбужден изрядно. Вместо этого отстегивает броню с груди и с колен, начинает было развязывать шнуровку на сапоге — но Арнаут, не тратя времени, просто разрезает ее на обоих. Сава морщится — второй сапог можно было и не трогать, — но позволяет стащить их с себя, а следом и штаны с исподним.       Земля на Денумальде холодная и жесткая, но Саве не до этого — выражение в ледяных глазах превосходит все ожидания.       Он откидывается назад. Неторопливо расстегивает на себе куртку, задирает нижнюю рубашку, проводит ладонью по животу — наслаждаясь взглядом, откровенно красуясь. Саве вообще нравится, когда на него смотрят, но взгляд мальчишки льстит особенно — ненавидяще-желающий, дикий, обжигающий холодом.       Медленно разводит ноги, насмешливо приподнимает бровь — и Арнаут снова впечатывает его в землю, впивается поцелуем-укусом. Шуршит и позвякивает собственной одеждой в попытках расстегнуть — и Сава тычет его пальцем, предупреждает:       — Попробуешь сразу присунуть — ударю. И снова начну вырываться.       Выражение ледяных глаз заставляет Саву на пару секунд испугаться, не заводит ли Арнаута такое. Но нет — кивает, ослабляет наконец застежку на штанах, набирает в ладонь слюны и проталкивает палец, затем второй. Тело этому отчаянно сопротивляется, пальцы движутся с трудом, и Сава морщится, заставляя себя расслабиться. Слюна — паршивая смазка, и он немного жалеет по своему прежнему дому, где точно оказалось бы под рукой что-то подходящее. У Арнаута наверняка есть масло для оружия, но его сумка валяется далеко, сброшенная перед боем, и едва ли он отойдет от Савы хоть на мгновение.       По крайней мере, тот действительно старается его подготовить. Действует неловко, неумело — то ли в первый раз в такой роли, то ли это первый раз вообще. Может, первый раз с мужчиной — многие не видят в этом смысла, если могут и с женщинами. Хотя мысль о том, что мальчишка может быть и девственником, Саве нравится намного больше.       Он трогает себя, наблюдает исподтишка, прикрыв глаза — он-то тут получает удовольствие, а Арнаут явно еле терпит, того и гляди сорвется. Но — не срывается, ждет, пока пальцы не начнут двигаться свободно, и только потом, не получив протестов, пытается войти.       Получается не сразу, а когда получается — Сава шипит и невольно дергается, царапает землю: размерами мальчишку природа не обделила. Арнаут замирает. Нерешительно. Неуверенно. Сава обхватывает ногами талию, подталкивает вперед, насмешливо спрашивает:       — Чего ждешь?       — Когда ты перестанешь быть таким ублюдком.       — Долго прождешь.       Вместо ответа Арнаут сам подается вперед, резко, с силой, вырвав очередной невольный стон и снова заставив зарыться пальцами в землю. Саве бы перестать его провоцировать, но слишком велик соблазн, слишком хороша ненависть в глазах. Он бы не удивился, если бы после этого Арнаут перестал с ним церемониться, но тот медлит, ждет, наклоняется к лицу и снова целует — с напором, жестко, не отстраняясь, когда Сава начинает кусаться.       И только после этого начинает двигаться — плавно и мягко, постепенно набирая темп.       Глупый мальчишка. Готов был убить его на месте, но, разложив под собой, зачем-то осторожничает.       Осторожничать Арнаут вскоре перестает, и Сава рычит, вцепляется в закованное в доспехи тело, сжимает плечи — ему и хорошо, и больно; еще чуть-чуть, и этих ощущений будет для него слишком много. Арнаута будет слишком много.       Раздеть бы его да уткнуть носом в землю, а потом слушать, как будет скулить, смотреть, как выгибается. А лучше — связать за спиной руки, так, на всякий случай, и развернуть лицом к себе, чтобы видеть в глазах-ледышках всю гамму эмоций — и стыд, и похоть, и ярость… Но это все фантазии, а в реальности это он трахает Саву — и Сава, в общем-то, не против и такого расклада.       Потому что сама мысль, что это он, он, а не кто-то еще, вызывает такое желание, заставляет вколачиваться, сжимать бедра, скалить зубы, что это он вызвал ненависть, смешанную с вожделением, ничуть не менее приятна, чем происходящее.       А потом Арнаут еще чуть-чуть ускоряется, и мыслей у Савы не остается.       Остаются губы, касающиеся лица, ушей, шеи, ключиц — что подвернется, остаются стоны — его собственные, Арнаут только иногда приглушенно взрыкивает, остаются руки на бедрах, сжимающие их до боли, до кровоподтеков, и одновременно поддерживающие. И движения — слишком сильные, слишком резкие, слишком, слишком…       Сава и сам рычит, когда Арнаут в него изливается — от досады, ему мало, ему нужно еще, нужно больше. Как помахать перед лицом жаждущего полной чашей и дать сделать лишь пару глотков. Сжимается в отместку, по опыту зная, как это неприятно и одновременно слишком хорошо, чтобы сразу отстраниться. Но Арнаут все же вскоре отстраняется, и Сава напрягается, чтобы не дать семени вытечь, удержать его внутри хоть так.       И вздрагивает, когда жесткая холодная ладонь проводит по животу и ложится на член — похоже, Арнаут никакие дела не любит оставлять незаконченными. Сава отпихивает его руку. Коротко командует, видя вопросительный взгляд:       — Пальцы.       Арнаут после секундного замешательства все же понимает, снова смачивает слюной, просовывает внутрь. Поднимает глаза и опять замирает, ждет указаний. Всегда бы был таким покладистым.       — Теперь согни. Немного. И действуй.       Тот действует. Сава отдает ему должное — учится быстро. И кладет руку на член сам. Возвращаясь мыслями к моментам парой минут раньше, пока воспоминания еще свежие.       Пальцы — паршивая замена члену, но слюна — паршивая смазка, и у Савы и так уже все саднит. Будь он до сих пор человеком, после такого ему еще пару дней было бы больно ходить. Сейчас тоже будет, до того момента, пока не подвернется какой-нибудь полный крови недоумок…       Мысли плывут куда-то не туда. В горле пересохло, ноют зубы, болит грудь, зудит ободранная об землю поясница, а движение пальцев, и собственных, и Арнаута — в какой момент их стало три вместо двух? — ощущается уже на грани между удовольствием и дискомфортом. Сама грань между пиком наслаждения, призрачным, все время ускользающим, не дающимся в руки, и реальностью становится мучительной. Предсказуемый результат, если превращать то, что некоторые глупцы называют занятием любовью, в… то, во что превратили это они.       Сава не успевает усмехнуться этой мысли, потому что Арнаут вдруг наклоняется и вонзает зубы в шею. И этого укуса, укуса, от которого тот наотрез отказался, когда Сава требовал поделиться этим могуществом, оказывается достаточно, чтобы Сава с задыхающимся стоном выгнулся и кончил, дрожа, подергиваясь, ослепнув и оглохнув на какое-то время.       Когда он приходит в себя, Арнаут уже успевает застегнуть штаны обратно и привести себя в порядок. Сава чувствует себя странно: он лежит тут почти голый, растраханный, обессиленный, а мальчишка выглядит совсем обычно, разве что слегка взъерошенным.       Мальчишка смотрит волком, с все той же ледяной не то ненавистью, не то одержимостью, и Саве ясно, что тот действительно не даст ему уйти. Скорее и правда убьет, чем отпустит.       Он уже снова начал возбуждаться — это видно, и запах чувствуется. Ни сил, ни желания на второй заход у Савы нет, да и жажда уже начинает мучить, а терпеть ее Сава не привык. Но сам факт ему льстит, да и на руку. Пусть заводится. Кровь от мозга направится прямиком в член, а бдительность притупится.       Сава садится, отмечая, как Арнаут было дернулся — собрался снова его ловить. Зря дергается — Сава и правда не дурак, сейчас-то точно не сбежать, не то состояние, не то положение.       Вместо этого Сава придвигается ближе. Запускает руку в волосы, сжимает их — крепко, наверняка больно — и целует: все так же яростно, все с тем же напором. Арнаут застывает на мгновение, сбитый с толку, но все же отвечает, даже кусается. И прикрывает глаза.       Глупый мальчишка. Второй раз ведешься на ту же уловку.       Сава косится на лежащий рядом меч, тянется к нему, осторожно, лишь бы не дать заметить постороннее движение. Отвлекает языком, губами и зубами изо всех сил.       Сжимает в кулаке рукоять.       Дает себе последнее мгновение насладиться поцелуем.       И обрушивает навершие меча на голову.       Арнаут обмякает, заваливается на него, и струйка крови теряется в пепельных прядях. Сава перекладывает его на землю и касается шеи — живой, конечно, не мертвее обычного. Вампира так просто не убьешь, особенно этого. Не удерживается и проводит по губам пальцами, размазывая по ним собственную кровь.       А потом встает, не желая дожидаться, пока Арнаут придет в сознание — после такого ему точно не жить.       Быстро одевается, приводит себя в порядок. Кое-как зашнуровывает сапоги найденной у Арнаута в сумке бечевкой, забирает оттуда же флакон с зельем крови — у него еще много, обойдется. Поднимает свой меч и устремляется прочь.       Что ж, снова в бега, снова прятаться. Ничего — Бездна от него никуда не денется, а у Савы и правда глаза и зубы в каждом городе, есть на кого рассчитывать. Надо только приказать Перерожденным, чтобы не вздумали убивать мальчишку — на него у Савы, в конце концов, теперь тоже просто потрясающие планы.