Осколки песни

      Его взгляд был спокойным, почти надменным. Гипнотизировал, лишая возможности вдохнуть. Радужка отливала янтарным цветом, искрилась, как первородный огонь. К нагретой северным тевинтерским солнцем коже хотелось прижаться ладонями, обвести крепкую шею, усмирить глубокое дыхание. Горячий, осторожный, неусмиримый. Вряд ли для такой красоты нашлись бы слова даже у Варрика, вздумай он описать её текстом. Наблюдать со стороны становилось всё сложнее, с каждым днем Лавеллан чувствовал себя загнанным в ловушку. Вот же он, совсем рядом; казалось бы — нужно лишь немного терпения и времени, чтобы сблизиться, чтобы огонь отступил, чтобы появилась даже крохотная возможность приручить то, что так вопиюще-свободно. И косится со стороны. И даже кажется, что усмехается.       Но он не поддавался. Яростно шипел на любое сближение, очерчивал дозволенное, заставляя снова и снова отступать. Который день Лавеллан приходил к нему, пытался смягчить разговорами, подставлял безоружные ладони, чтобы, наконец, упрямец понял, что нет в нем ни опасности, ни желания подчинить. Но ответом ему было лишь рассерженный рык. Между ними так и оставалась пропасть.       Алларос терял всякую надежду и терпение.       — Нет, знаешь, я могу понять твои опасения, — горько выговаривал Инквизитор, сжимая пальцами переносицу. — Ты толком ничего не знаешь ни об этих землях, ни обо мне. Я верю, что ты привык к свободе, и что для тебя покориться — это как себя предать. Верно?       Янтарный взгляд ничуть не поменял своего выражения.       — Ох, милостивая Митал!.. Я ведь и не собираюсь тебя менять. Ты мне нужен именно таким, какой есть. Какими словами тебе это объяснить? На Тевене?       Драколиск шумно вздохнул, будто устал слушать эльфа, тряхнул тяжелой костистой головой и отвернулся к стене. Вот так заканчивались все их разговоры. По несколько раз на дню.       Алларос зашипел сквозь сжатые зубы, пытаясь вернуть себе самообладание, но оно в ближайшее время к нему возвращаться точно не планировало. И надо же было получить такое в подарок! Кто вообще дарит драколисков, которых не то что объездить — коснуться нельзя? Деннет, как назло, уже третий день в лазарете. Хотя вряд ли Лавеллан обратился к нему за помощью, он-то считал себя умелым объездчиком, который в седле был с тех пор, как научился прямо на ногах стоять. Но никакая галла, ни один наголоп, даже авварский тяжеловоз не сравнится по характеру с драколиском.       — Драколиски не понимают Тевене, ваша Инквизиторская светлость, — услышал Алларос за спиной низкий мурашащий голос. Дориан стоял у входа в конюшню, подпирая плечом балку дверного проема: в свободной рубашке, на этот раз заправленной в походные брюки; на пальцах его сверкали знакомые перстни, лицо посвежело, пусть темные круги еще не до конца поблекли, но глазам вернулся азартный лукавый блеск. Солнце подсвечивало фигуру мага со спины, высветляя пряди волос цвета воронова крыла в золото и придавая его образу какой-то совершенно иномирный вид.       Он мягко улыбнулся возмущенному Алларосу, явно довольный произведенным впечатлением, и подошел ближе, осматривая драколиска с восхищением и какой-то щемящей нежностью. Эльф пусть и не проводил много времени подле Павуса, но все же еще не замечал у него такого взгляда: так на смотрят на что-то знакомое, обожаемое, и искренне желаемое.       — Более того, Тевене не используют даже сами имперцы. Ну, разве что только если какой-нибудь тевинтерский магистр решит щегольнуть перед другими знанием древнего языка. У нас в Империи, знаешь ли, всё держится на том, кто больше выпендрится.       — Смотрю, тебе лучше. — Холодно откликнулся пристыженный Алларос, строго поджав губы. Ему было неуютно, что Павус застал его за не самым доблестным, но уж точно бесполезным занятием — уговариванием упрямого драколиска к совместному сотрудничеству.       — Твоими стараниями, Инквизиторская милость. — Мягко отозвался Дориан, игнорируя его холодность.       Он-то никакого смущения не испытывал. Ни за горячный бред, ни за полуночные капризы, когда Алларос все же пытался в ту ночь покинуть его покои, думая, что захворавший Павус в глубоком сне, а тот зашипел, не открывая глаз, и потребовал воды, второго покрывала, а после — рассказывать, как удалось договориться с восставшими храмовниками. До тех пор, пока и правда не уснул. В итоге, в свои покои Алларос вернулся с рассветом, передав заботу о вздорном тевинтерском маге лекаркам с четким указанием — привлекать его по любому инциденту неповиновения. Но Дориан сменил капризы на милость, поддался давлению, и Алларос последующие дни слышал о нем только как о самом покладистом пациенте. Это стоило ему бессонной ночи и одного сбивающегося сердца под ребрами, когда в памяти всплывал низкий шепот «не уходи» и цепкая хватка горячих пальцев. Кажется, её он ощущал до сих пор.       — Это синеречный гибельный драколиск. Тот, на котором ты ездишь — охотничий. Он тот еще засранец, но весьма покладист при должном усердии, как ты мог заметить. А вот с синеречными история другая. — Дориан усмехнулся, когда драколиск заклёкотал, словно в согласии с его словами, и тяжело переступил с ноги на ногу.       — Откуда ты знаешь?       — О, мой отец был повернут на коллекционировании ездовых животных. Нет, правда. Он доставал их откуда только возможно и за любые деньги. Синеречные у него были, даже два. Ума не приложу, зачем, ведь объезжать он их даже не собирался. Да их вообще никто не собирается объезжать. Даже тевинтерская кавалерия, которая на драколисках собаку съела. Обычно с ними работали, только когда, опять же, нужно было кому-то утереть нос. — Павус рассказывал легко и живо, судя по всему, страсть отца к ездовым редким красавцам передалась Дориану, а тот даже не замечал этого сходства. Или старался не замечать.       — Но… Мне его подарили, и я думал…       Лавеллана прервал низкий восторженный смех.       — Синеречный гибельный драколиск в подарок? Ваше Инквизиторское величество, я требую поднять письма и найти отправителя. Потому что этот человек однозначно желает тебе смерти. Скорейшей и необратимой.       Скептически изогнув брови, Алларос смерил взглядом сначала драколиска, который явно скучал под звуки их беседы, а после Дориана, что улыбался с лукавым торжеством. Смерть от драколиска? Что он его, затопчет что ли? Нет, конечно, конечности отгрызть он может, в этом Лавеллан не сомневался, потому что попытки уже были. Но убить…       — Так что же — просто стоять будет? — Наконец, спросил он, не скрывая в голосе сожаления. — Или отпустить его? Ну, раз даже твой отец таких не мог объездить. Дориан цокнул языком и досадливо поморщился.       — У тебя очаровательно-острые уши, ваше Инквизиторство, вот только ты их используешь явно не для того, чтобы слушать, а чтобы восхищать окружающих.       Лавеллан на мгновение потерял дар речи. «Остроухость» эльфов чаще всего служила напоминанием об ущербном положении их народа, но уж никак не для тонких комплиментов, что граничили с насмешкой. Но Дориан более не заострял на этом внимания.       — Я сказал «не собирался» объезжать, что значит — «не хотел», а не «не мог». На твое счастье, у него был сын, то есть я, который в свое время научился взаимодействию с драколисками у самых дремучих объезчиков Империи. Хотелось мне постичь характер этих существ, что поделать. Отец считал это вздорным делом, коим не пристало занимать свои дни отпрыску дома Павусов. Но, как видишь, я тоже умею использовать уши не по назначению.       Он легко коснулся пальцами своего уха, и Лавеллан заметил узорный кафф чуть выше мочки в виде толстого кольца с изображением змейки, украшенной мелкими фианитами. Стоило признать — украшение шло Дориану, и настолько, что Алларос замер, бесстыже разглядывая его, будто околдованный. Он никогда не считал себя ценителем украшений или нарядов. Но Павус будто знал какой-то секрет, древнее заклинание, которое делало его неотразимым хоть в пыльных обносках, хоть в расшитом магическом одеянии и при всех своих блестяшках.       Интересно, а если Алларос наденет на себя украшения, Дориан их заметит? Будет так же восхищен?       — То есть, мы всё же сможем его оседлать? — Наконец, выдавил он из себя, возвращаясь в действительность. Дориан криво усмехнулся и согласно качнул головой.       — Любое твое желание, Инквизиторская светлость. Но увы, никаких «мы» — синеречные признают только одного всадника. Поэтому Деннет не совался, ждал, что им займешься ты. Восхитительная вера в твои умения обращаться с ездовыми драколисками. Считай, сделал тебе комплимент.       — И что я делал не так? Нужно было провести перед ним ритуал? Как-то удивить? Показать, как я умею закрывать Бреши и бороться с демонами? — Раздраженный тон Аллароса вновь вызвал искренний смех у Дориана. Инквизитор явно ненавидел проигрывать. Видимо, эта нетерпимость к собственному несовершенству впитывалась долийцами с молоком матери.       — Нет. С ним нужно на равных. И, конечно, уважить за покладистость. Они пухнут от украшений, вот уж истинные отпрыски своей родины. К сожалению, приходится расставаться с действительно красивыми вещами, поэтому не вздумай пригнать сюда подарочный табун гибельных драколисков, договорились? Они сожрут все ваши богатства, а прелестная леди посол тебе этого точно не простит.       Лавеллан нахмурился, непонимающе глядя на Павуса, но тот не собирался разъяснять. Он снимал кафф с уха, тот самый, что так приглянулся Алларосу, явно намереваясь отдать его драколиску. Тот уже не стоял к ним спиной, нет — он ждал, смотрел прямо на украшение, гипнотизируя его янтарными глазами. Разве что не облизывался.       — Нет! — Против воли сорвалось с языка, заставив Дориана замереть и непонимающе вскинуть брови. Нужно было пояснить. Нужно было постараться не выглядеть глупцом. Хотя с этим он провалился ещё на старте. — Не отдавай его. Он… Тебе идёт. Очень.       Глаза Павуса хищно сверкнули, рассмотрев что-то на лице эльфа, но маг не стал смущать его еще сильнее и доверительно ответил:       — Увы, он присмотрел это себе. Ты не замечал? Смотрел на него, стоило мне появиться.       — Дориан, он стоял к нам спиной…       — Тебе нужно больше проводить времени с драколисками. Что ж, держи, отдашь ему, когда присмиреет.       Алларос вскинул пытливый взгляд на Дориана, сощурив светлые глаза. Тевинтерец был спокоен и невозмутим, ни один мускул не дрогнул на красивом лице. Столь же спокоен был драколиск в загоне, но ведь Дориан советовал присматриваться внимательнее?..       — Нет, Дориан. Давай сам.       Темные брови взметнулись вверх с искренним непониманием:       — Инквизиторская светлость, я же сказал — всадник только один. И синеречники не приручаются чужими руками.       — Я понял. Я знаю. Он твой. — В довесок своих слов Лавеллан отступил на шаг, сцепляя руки за спиной в замок, и переступил с мыска на пятку, раскачиваясь и наблюдая за лицом Павуса. Тот ответил неверящей, мальчишеской улыбкой с оттенком восторга и искреннего азарта.       — Что ж, поговорим о твоем великодушии чуть позже. А сейчас закрой дверь в конюшню и полезай на сеновал. Бегом, Лавеллан, я сейчас открою денник. — Дориан уже смотрел на драколиска, цепко наблюдая за тем, как животное гипнотизирует взглядом его руку и нетерпеливо переступает с ноги на ногу.       Алларос отскочил в сторону, выбивая подпорку из под двери, чтобы она закрылась, опустил крепкий засов и вспрыгнул на лестницу, ведущую на сеновал — второй ярус над денниками. Позади него послышался щелчок замка загона с драколиском, хищный клекот, окрик, потонувший в треске магии, и топот тяжелых ног в сторону крытого манежа, где Деннет расхаживал ездовых.       Когда Лавеллан по второму этажу добрался до манежа, пригнувшись и минуя тюки с хранящимся сеном, Дориан и синеречник уже были там. В кулаке зажимая пресловутый кафф, второй рукой маг посылал короткие концентрированные искры, которые позволяли держать необходимую дистанцию между ними и корректировали движение драколиска. Синеречник щелкал зубами, клекотал, ярясь, что никак не может достать до желаемого, а Павус обходил его по кругу, вел за собой, скалясь хищно, азартно. В этом странном танце они будто пытались слиться, но никак не могли стать единым — потому что один, горячный, рвался и дышал опасностью, а второй тушил его ярость, успокаивал легким мелодичным свистом, ни на мгновение не останавливаясь.       Алларос никогда не видел ничего подобного: их эльфийские галлы обладали кротким спокойным нравом, и даже самых диких приручали на одной только ласке и доверии. Никогда, ни один эльф не старался стать отражением своего ездового скакуна. А Дориан именно это и делал: драколиск тряс головой — Дориан повторял движение; драколиск рычал и клацал зубами в нескольких сантиметрах от его лица — Дориан отвечал мелодичным свистом, а после скалился счастливо, как безумец; один шаг от драколиска — Дориан двигался на опережение, чтобы не выпустить из вида ни один необдуманный порыв животного.       Спираль их танца сужалась к середине манежа, и Алларос, напряженно впиваясь пальцами в деревянные перила, решил было, что синеречник, наконец, успокоился, убаюканный движениями Дориана. Он мерно дышал, и из пасти уже несколько мгновений не было слышно ни клекота, ни рыка. «Получилось,» — пронеслось в мыслях торжествующее, как услышал, даже не успев поймать взглядом, как драколиск резко дернулся, а в следующий момент Дориан уже лежал на лопатках.       — Дориан! — Острый крик эльфа взрезал пространство, когда драколиск встал над Павусом на дыбы. Сердце рухнуло куда-то вниз, а после встало комом в горле. Он не успевал, он не смог бы помочь. Ладони обожгла первородная магия, готовая вот-вот сорваться и ударить взвившееся животное.       Но маг подобрался, перекатился в сторону, и лапы драколиска тяжело ударили о землю, где мгновение назад была голова Дориана. Не обращая внимания на разочарованный клекот, Павус вскочил, оказываясь у бока синеречника, обхватил его рукой за длинную шею снизу, не давая больше дергаться, и прижал ладонь к костистому лбу.       В одно мгновение стихло все: и топот, и шипение, и клекот, и рык. Они оба тяжело дышали, но Дориан в этот раз выглядел довольным, а драколиск — почти мирным. Его глаза были полуприкрыты тонким третьим веком, а из огненной радужки ушла первородная ярость. Алларос сначала не понял, только потом рассмотрел, что Павус шепчет что-то драколиску, не отнимая ладони. Он приручал его по-настоящему, опутывая не только словами, но и тонкими ласковыми змейками магии.       Наконец, он отстранился, отошел на шаг, смеряя животное мягким взглядом. А потом… Поклонился, как кланяется друг перед другом аристократия на светских приёмах. Драколиск всхрапнул, тряхнул тяжелой головой и склонил её тоже, зеркаля жест. Лавеллан почувствовал, как мурашится кожа под тонкой рубахой. Это было слишком красиво и…искренне?       Глупец, он-то считал себя родным каждому живому существу, был уверен, что понимает их, как себя. Знает повадки, понимает мысли, чует настроения. Он же рожден среди долийцев и природы, под открытым небом! Но тевинтерские драколиски оказались за гранью его понимания и осознания. Их огонь мог усмирить, видимо, только такой же пожар, который горел в сердце имперцев. Словно в их жилах течет одна буйная кровь.       И ведь Лавеллан так же самонадеянно просчитался насчет Павуса. Ему хватало считать Дориана тевинтерским магом, знать, что у него ужасный характер, темное прошлое, и личные темные мотивы, чтобы присоединиться к Инквизиции. Алларос считал, что он видит достаточно и ему не нужно заглядывать глубже, ведь вот оно всё, на поверхности. Но Дориан обвел его вокруг своих же зарвавшихся мыслей. Показал, как он может ошибаться, налепив чужие суждения и ярлыки, не знающий ни помыслов, ни причин людских поступков. Маг оплетал Инквизитора мягкими улыбками, задумчивыми взглядами, и словами, которые вспоминались после, посреди ночи, когда сон не смыкал веки. Он напоминал Алларосу, что живой, и уж точно не собирается соответствовать его придуманным образам тевинтерского мага.       Алларос спрыгнул вниз, когда Дориан подкинул кафф на ладони, и драколиск с готовностью поймал его в пасть, откликаясь глубоким довольным рокотом. Кажется, так был объявлен мир, но эльф чувствовал, как тело потряхивало, и дрожь никак не унималась. Осознание произошедшего доходило до него волнами, поэтому первое, что он сделал, подойдя к Павусу — приложил его ладонью в крепкое горячее плечо.       — Ma halam*, Дориан! — Яростное шипение сорвалось с языка, на что тевинтерец сначала непонимающе распахнул глаза, а после рассмеялся со всем возможным довольством, и лицо его просияло, будто под солнцем.       — Смотрите-ка, неужели я заставил его Инквизиторское величество распереживаться?       Алларос ответил ему гневным взглядом, но Дориан продолжал довольно скалиться без тени всякой совести на лице. И от этого жгло только сильнее.       — Прошу меня простить, Инквизиторская милость. Успокойте сердце, уж слишком громко оно колотится, и распорядитесь запрягать вашего охотничьего. — Он мягко подтолкнул Лавеллана к выходу из манежа, коротко свистнул, и синеречник медленно зашагал следом.       — Что? Зачем? — Злость и адреналин в крови Аллароса еще не истаяли, поэтому ход мыслей Павуса ему давался тяжко. Дориан милостивой улыбкой простил ему это.       — Ну как же? Я бы хотел дать своему новому другу размять ноги вне стен конюшни. Чую, он здесь уже закис. Да и нам было бы неплохо проветрить голову, разве нет? Кажется, я уже отовсюду могу услышать твои вздохи о походных днях.       Алларос кивнул было, но всё же резко остановился, развернулся лицом к Павусу и пихнул в грудь, на этот раз, правда, без былого запала. Ярость остывала, а страх, пережитый в ту минуту, но осознаваемый только сейчас, еще дергал нервы.       — Ты почти умер там! Дориан, он бы размозжил тебе голову, ты понимаешь это или нет? Я бы даже дернуться не успел! Почему ты не предупредил, почему ты не дал мне подстраховать тебя?       Дориан стоял перед ним, блуждая мягким понимающим взглядом по лицу, и улыбался одними уголками губ. Драколиск тоже замер где-то позади, мерно дыша и переступая с ноги на ногу в нетерпении. А эльф слушал дыхание Павуса, слушал тишину между ними, хмурился почти обвиняюще, требуя ответов. Дориан сдался.       — Я не мог предупредить тебя обо всем, Алларос. Но хорошо, что ты доверился мне и не вмешался. Этот парень оказался куда сговорчивее, чем я думал.       Снова назвал по имени, будто вскользь, но под самые ребра. Пальцы, украшенные кольцами, невесомо коснулись волос, вплелись в мягкие пряди. И Лавеллан оторопел, забывая как дышать, как разговаривать, как двигаться. Он мог только смотреть во все глаза на тевинтерца, не имея сил отвести взгляд. Отстраняться не хотелось. Возмущаться тоже. Хотелось чувствовать.       Вычесал из прядей сухой стебель, который эльф подцепил на сеновале, улыбнулся лукаво, и отстранился, давая Алларосу воздуха. Хотя вряд ли тот сможет сейчас им надышаться — всё равно не чувствует ничего, кроме гвоздики с примесью кардамона.