После возвращения с Штормового берега отряд Лавеллана почувствовал все прелести последствий долгого пребывания под дождем и пронизывающим холодным ветром. Сначала Вивьен пожаловалась на одолевающую её слабость, а позже и вовсе заперлась в своих покоях, пропуская одного только лекаря дважды в день. Старшая чародейка Орлея никак не могла показаться на глаза людям, будучи при болезни. Потом одновременно захворали Быки, Варрик и Кассандра. И если Кассандра согласилась остаться в покоях лазарета, то вот Быков и Варрика пришлось убеждать распоряжением Инквизитора. Те были совершенно убеждены, что любую хворь может вылечить ничто иное, как сорокаградусное пойло на самых горьких травах, а лежать в палатах им не по статусу.
И хотя заболевших пытались изолировать до тех пор, пока им не станет лучше, к ним все равно проникала вездесущая Сэра, которая бесконечно подначивала Кассандру, доводя Искательницу до обессиленной ярости, а также таскала с собой ту самую настойку на травах для Варрика и Быков. Церковницы и лекарки, ухаживающие за ними, устали призывать к порядку, потому расселили «блаженное сборище» по их покоям, оставив в лазарете только Кассандру и Сэру, которая, ожидаемо, тоже слегла. Обе были не в восторге от компании, но кашель и бесконечный жар сделали своё дело — в лазарете воцарился болезненный мир и покой.
Пока лекари врачевали его союзников, Лавеллан был предоставлен самому себе. Советники видели, что он готов сорваться прочь из Скайхолда даже при неполном отряде, но всё же уговорили взять перерыв и посвятить время… чему-то кроме решению проблем Орлея и Ферелдена.
«У нас столько запросов по снабжению, которые не разобраны еще с приезда в Скайхолд…», — осторожно уточнила Жозефина. И Лавеллан подписывал бумаги, общался со снабженцами и интендантами, приглашал торговцев. Леди посол, глядя на энтузиазм Лавеллана, облегченно улыбалась. Эту птичку нелегко было поймать на месте, а ей уже некуда было складывать свитки со сметами и прошениями.
«Крепость скоро закончат отстраивать, и теперь тут не так…запутанно. Может, осмотритесь?» — предложила Лелиана. Алларос со скепсисом, но все же прошелся по Скайхолду. Тот действительно похорошел: строительные леса и мусор пропали практически со всех этажей; тронный зал украсили массивными занавесками из драконьей чешуи с вышитым рисунком Инквизиции, который тускло поблескивал нитями в свете факелов; заменили ковры, обустроили гостевые комнаты и покои союзников; в своей ротонде Солас расписывал фресками стены, а на вопрос, о чем они, эльф лишь мягко улыбался. Этажом выше ротонды библиотека тоже приобрела уютный вид. Там обосновались исследователи, что работали с Инквизицией. Закуток, где Дориан проводил время за чтением, теперь выглядел лучше. Алларос еще после первого их разговора попросил снабженцев заменить библиотечную мебель на что-то менее ветхое и более приличное.
На заднем дворе крепости разбили сад, в котором заботливые Церковницы выращивали целебные растения. А воины тренировались рядом с конным двором; там прибрались, укрепили стены, и теперь пространства было более, чем достаточно.
Стоило признать, что Скайхолд стал крепостью, достойной Инквизиции. Лавеллан поймал себя на мысли, что чем краше становится их пристанище, тем больше Алларос чувствует себя на своем месте.
Скайхолд забрал его дикарское, свободное и эльфийское. Вместо удобной рубахи на нем теперь всегда был камзол, обшитый серебряными нитями, волосы убраны с лица нехитрой заколкой, что подарила ему проницательная Жозефина, а ходит он больше не босиком, но в тяжелых походных сапогах. Помнится, когда-то от них болели ноги. А сейчас он уже забыл, как ощущается прикосновение травы к коже.
И когда он охотился в последний раз?..
«Тренировочная площадка готова, Инквизитор. Вы можете теперь тренироваться там», — бесстрастно отрапортовал Каллен, заставив Аллароса почувствовать легкий укол совести. В прошлый раз, когда он решил отточить новые заклинания в своих покоях, подальше от чужих глаз, пришлось менять всю мебель и звать мастеров, чтобы вставили новые витражи. Пристыженный Инквизитор тогда провел две ночи в деннике своей галлы, чтобы только не встречаться со строителями. Ему казалось, они праведно гневаются на него за проявленное самодурство.
Но на новую площадку тренироваться он так и не пошел. Без Сары всё было не то — никто не подзуживал его ехидными комментариями, не усложнял задачу подкидыванием снарядов, не рассуждал о тупости зажравшейся аристократии и не предлагал один на один на ножичках.
Свое успокоение Алларос нашел рядом с Соласом, с которым, пока он расписывал стены своей ротонды, можно было молчать ни о чем конкретном, или говорить о Тени. Солас, казалось, мог рассказывать бесконечно. И все его рассказы были удивительны — Алларос слушал, затаив дыхание, о том, как он гулял по полям старых сражений, как общался с духами, и те оказывались ему друзьями.
Алларос хмурился, пытаясь вспомнить в выходцах из Тени, что они встречали, хоть что-то похожее на то, о чем рассказывал сноходец.
— Но ведь… Духи - это демоны. Так? Мы их встречаем и уничтожаем. С ними же ведут борьбу Серые Стражи во время Мора? — Наконец, уточнил он. Солас обернулся — на лице читалось явное неудовольствие. Однако, угадав в глазах сородича искреннюю беспомощность в собственных умозаключениях, Солас улыбнулся, ласковым взглядом огладив лицо с валласлином.
— В Тени все зависит от того, как мы смотрим, леталлин. — Кисть в длинных пальцах продолжила свое мерное движение по стене. Лавеллан слушал эльфа и наблюдал за тем, как у первого волка вырисовывается зеркальный собрат. — Я знаю, что долийцы предпочитают ненавидеть демонов. Все их представления зиждятся на том, что было недоиследовано и неизвестно. Неизвестного всегда боятся, и ты сам пример тому. Тебя сначала боялись, после страха пришло желание уничтожить. И только после того, как ты доказал свою полезность, тебя приняли.
— Звучит ужасно, — поморщился Лавеллан. Он взял один из свитков и бездумно выводил на обратной стороне незамысловатые узоры, поддерживая подбородок ладонью.
— Увы. Всё, что мы видим в Тени — это наше отражение. Если остаешься на месте, не наполняешь разум знаниями, а сердце — спокойствием, то никогда не увидишь там ничего, кроме четырех стен своего дома. Поэтому нужно оставить всё позади и идти дальше, к местам битв, к древним руинам. Там Завеса тоньше, духи собираются в местах памяти, и можно увидеть удивительное. Но только глазами тех, кто проживал те события. А это весьма… субъективно, леталлин. Поэтому, смотри на сущностей Тени, как на духов, не допускай в свои мысли порывов, тьмы и тяжести. Тогда дух мудрости никогда не станет гордыней, а дух целеустремленности никогда не станет демоном желания. Понимаешь?
Лавеллан нахмурился. Он следил за кончиком пера, которым выводил рисунок на пергаменте, и сосредоточенно кусал губы. Слова Соласа были простыми и ясными, они легко укладывались внутри, будто снимали какую-то мутную пленку с внутреннего. Но…
— Я понимаю. Но не уверен, что смог бы так… Ну, знаешь, не допускать. Мне кажется, я иногда весь состою из порывов, тьмы и тяжести.
На его макушку легла прохладная ладонь, взъерошила мягкие пряди, заставляя поднять взгляд. Солас смотрел тепло и принимающе, как терпеливый наставник смотрит на нерадивого ученика.
— Одно то, что ты способен видеть это в себе и признавать, многого стоит, леталлин. Я тренировался многие годы, чтобы взаимодействовать с Тенью безопасно и на равных. Большинство духов всё же стремятся к живым, чтобы овладеть ими. А выйдя в наш мир в чужом теле, они сходят с ума, потому что наш мир не таков, как они себе представляли. Тут все живет по иным законам, которых они не понимают. А из непонятного рождается…
— Ненависть, — закончил Алларос фразу, и Солас удовлетворенно кивнул. Он явно был доволен, что Лавеллан усвоил урок. Но тот упрямо вздохнул и поставил на месте своего рисунка черную кляксу. — Я все равно хотел бы дружить с духами.
Ответом ему был тихий шелестящий смех.
— Можно подумать над этим. А пока подружись с Коулом. Мне кажется, он отлично подходит на роль дружественного духа.
— Ты ему больше нравишься. Он через тебя чувствует Тень и бесконечно к ней тянется.
— Ну, когда-нибудь ему все же придется сойти с перекрестка и выбрать одну из двух дорог, Алларос, — откликнулся Солас. Он уже замешивал новую краску в чаше, чтобы продолжить фреску.
— Он разве… может выбрать, кем быть?
— Пока его суть блуждает между Тенью и реальным миром, не задумываясь о своей самости. Но когда он задаст себе вопрос: “кто я”, с этого и начнутся изменения. Пока ему этот вопрос задают другие, он лишь продолжает упрямо стоять.
Алларос забрался в кресло с ногами, скинув сапоги, и обнял колени руками, постукивая по ним пальцами в задумчивости. Коул. Мальчик-загадка, которого можно встретить, а после никогда не вспомнить, если он того пожелает. Как же долго спорили Кассандра и Вивьен с Соласом за то, что юношу нужно изгнать из крепости, как демона, как нечто опасное и несущее страдание, хотя Коул спас Инквизитору жизнь. Когда того выкинуло на изнанку в крепости храмовников, именно Коул стал проводником через зависть и гордыню. Именно его голос возвращал к реальности и вел наружу, к реальности.
К нему продолжали предвзято относиться, с опаской, будто юноша чумной. Самое горькое, что Коул бы действительно ушел, не оставив после себя и следа, если бы того потребовала Инквизиция. Но Алларос запретил союзникам даже думать об этом и потребовал, чтобы мальчишка остался.
И Коул причинял добро. Шелестел слова успокоения вдовам павших солдат, чтобы после забыться навсегда и оставить после себя спокойное принятие; развлекал детей, пряча их вещи по закуткам Скайхолда и подталкивая к исследованиям, в которых забывался страх войны; крал у отдыхающих солдат кинжалы из ножен, чтобы те не устроили кровавые бои после шумного вечера в таверне.
Коул стал хранителем Скайхолда и Алларос чувствовал его, как душу всей Инквизиции.
Юноша правда иногда присоединялся к ним с Соласом в ротонде, в эти моменты Лавеллан предпочитал не вмешиваться — он молчал, слушал фантасмагорию образов в их словах, чувствуя себя не лишним, но будто более… простым.
— Как твои попытки облегчить боль обитателей Скайхолда, Коул?
То был третий день их вынужденного простоя в крепости. Солас сидел за столом, раскрыв перед собой старую книгу с потрепанными страницами, и Алларос думал, что эльф полностью занят чтением. Но Солас прервал тишину ротонды мягким вопросом, заставив Коула, который до этого пальцами изучал контуры фресок на стенах, вздрогнуть.
— Судомойка перестала плакать. И мальчик на конюшне стал радостнее. А мужичье посбивало кулаки, но к ночи примирилось.
Он затих, пожевал губы, глядя на Соласа из под длинной светлой челки. Будто раздумывал, стоит ли говорить дальше, но всё же решился:
— Новые слуги злятся. Из-за моей помощи у них больше работы. Мне перестать?
— Нет. — Солас отложил книгу и, сцепив пальцы в замок, положил на них подбородок, прямо глядя на юношу. — Вся твоя суть – это помощь другим. Сердечность, сочувствие, сострадание. Если ты перестанешь утешать, то превратишься во что-то чуждое... Ведь так уже бывало раньше?
Коул нахмурился, остро повел лопатками, словно воспоминание откликнулось в нем чем-то нехорошим и тяжелым. Он кивнул:
— Да. Таким я больше не стану.
Солас тонко улыбнулся уголками губ:
— Вот и хорошо. Не забывай про свое предназначение. Оно прекрасно, даже если мир не всегда тебя понимает.
Алларос, сидя на верхнем ярусе строительных лесов, которые Солас попросил оставить, чтобы красить верхние элементы рисунка, только понимающе вздохнул. В логике поступков Коула действительно сложно разобраться. Сначала ему казалось, что тот просто балуется (будто бы в Коуле было хоть что-то от баловства), и только потом, стоило лишь подождать и понаблюдать, оказывалось, что нет в его действиях ни озорства, ни злобной радости, ни насмешки — только желание, чтобы всё было спокойно у тех, кто живет с ним бок о бок.
На несколько минут в ротонде воцарилась мирная тишина, но её нарушил новый вопрос. На этот раз от Коула.
— Зачем им нужно, чтобы люди дрались? И зачем они дерутся с Создателем?
Солас, успевший снова погрузиться в чтение, поднял на юношу спокойный взгляд, мягко ответил:
— Людям так проще. Проще верить, что на все дурные поступки их подтолкнул божественный промысел. Что их обманули и заставили творить дурное.
Эльф всегда точно знал, откуда Коул черпает свои вопросы, будто видел отправную точку его мыслей — прерывистых и тонких, как пунктирная линия.
Юноша очертил пальцами нарисованную фигуру храмовника и поднял на неё пытливый взгляд:
— Братьям нельзя драться. Нужно договариваться. Отец зачем-то не научил их.
— Да, договариваться зачастую — трудно.
— Вас так занимательно слушать. Словно собираешь мозаику, в которой отсутствует половина кусочков. — Послышался сверху мягкий низкий голос. Лавеллан будто почувствовал его кожей, перед тем, как услышать.
Вскинув взгляд, он увидел, что этажом выше, на балконе библиотеки, стоит Дориан, опираясь локтями о перила. Он лукаво улыбался, оглядывая их небольшую компанию, и Лавеллану предательски захотелось улыбнуться в ответ. Он умудрился не заразиться хворью от Кассандры, Варрика и Быков, но вот улыбки Дориана были заразнее в тысячу раз.
— Рад, что тебе интересно, — откликнулся Солас со всей холодной невозмутимостью, не удостоив мага даже взглядом — продолжил изучать текст на древних страницах. Коул склонил голову набок и неловко дернул плечами, будто мгновенно растерял все слова и предпочел слиться с обстановкой. Магия их разговора улеглась и затаилась в тенях ротонды.
«
Он когда-нибудь растает», — уголки губ дрогнули в немом извинении.
«
Он-то ладно, а ты когда?», — ровная бровь изогнулась, изобличая лукавство.
Лавеллан цокнул языком и покачал головой с явным осуждением: «
А я и не замерзал». Дориан в ответ улыбнулся на выдохе, выставил ладони вперед в примирительном жесте и отошел от балкона. А Алларос все же позволил себе улыбнуться в ответ. Дориан этого уже не увидел.
***
Если Дориана не было в библиотеке, то он наблюдался, например, в таверне, где за кружкой эля болтал с Быком или Коулом; на тренировочной площадке, приводя в негодность всё новые и новые соломенные манекены, а еще он периодически бывал в саду или в конюшне среди галл. Лавеллан сам не заметил, как в голове отметились точки пребывания Павуса. Инквизитор не то чтобы искал с ним встречи, нет. Но они сталкивались снова и снова, отчего Скайхолд казался Лавеллану маленьким и тесным. Дориан умудрился захватить собой всё пространство.
Однако на четвертый день пребывания в крепости, когда лекари отчитались, что болезнь Вивьен и Кассандры начала отступать, Алларос заметил, что Дориана нет нигде. Рабочее место в библиотеке пустовало. В саду было тихо, только голоса церковниц слышались из-за листвы. Манекены стояли целые, а конюший справлялся в денниках один. Что-то было не так. Инквизитор обходил крепость, заглядывал то к Соласу, то к Лелиане, будто бы по неотложным делам, каждый раз проходя мимо библиотечного закутка, который был прибран от всех книг и бумаг, и уговаривая себя, что вовсе не ищет Павуса. Мало ли где тот мог запропаститься.
Но убрать все книги и свитки?..
— Он в своих покоях, Инквизитор. К сожалению, болезнь настигла и его, — наконец, сказала Лелиана, когда Алларос в который раз поднялся к ней якобы чтобы передать оставшуюся корреспонденцию. И письма тайный советник забрала, но только вот смотрела теперь хитро и с едва сдерживаемой улыбкой.
— Отлично. То есть, мы задержимся еще на несколько дней. — Постарался, чтобы звучало расстроенно. Лицо Инквизитора стало непроницаемой маской, но мысленно он умолял советницу подыграть. Благо, та подыграла.
— Увы. Травы целителей помогают, но не так быстро, как вам бы того хотелось.
Ладно, ладно, это же Лелиана, уговаривал себя Алларос, спускаясь с чердака вниз, к ротонде. Она видит и знает все, вплоть до мыслей своих союзников. Неудивительно, что она догадалась, о том, что именно Лавеллан ищет весь день по Скайхолду: колкий разговор на полунамеках и терпких насмешках, тонкую улыбку и что-то щекочущее между ребер. Вряд ли это станет предметом слухов… Да и о чем тут говорить, видит Создатель, что удивительного в том, что он приглядывает за своими сопартийцами?
Верно?
— Лавеллан, он у себя в комнатах. Лекари говорили, что сегодня слегло еще несколько человек, — из мыслей его вырвал голос Соласа. Алларос не заметил, что уже спустился в ротонду, вспыхнул возмущением, встречаясь взглядом с невозмутимым эльфом. В серых глазах читалось непоколебимое спокойствие и… это что, улыбка?
— Я заносил Лелиане письма, — откликнулся Лавеллан, стараясь придать голосу больше уверенности. Судя по тому, как Солас покачал головой и вернулся к книге, он провалился.
— Его покои в восточном крыле. Думаю, найдешь быстро.
Лавеллан развернулся на каблуках, а внутри все возмущенно вылось и царапалось.
У его союзников непозволительно зоркие глаза и проницательные умы. И как тут не провалиться сквозь пол?
***
— Альтус Павус, мне необходимо передать вам настои и мазь! — Тонкий голос служанки дрожал от возмущения, пальцы нервно сжимали поднос с лекарственными склянками. За дверью, рядом с которой она стояла, сначала была слышна только презрительная тишина, но когда девушка вновь постучала костяшками пальцев, послышался хриплый голос:
— Оставьте дверь в покое, умоляю вас! И дайте мне, наконец, отдых!
Лавеллан сложил руки на груди и вздохнул, привлекая к себе внимание, отчего девица подскочила на месте, едва не уронив поднос, и обернулась на него:
— Инквизитор! Я тут… Он просто не открывает, — служанка пыталась что-то объяснить, но Алларос остановил её жестом и забрал поднос из тонких рук.
— У альтуса Павуса выдался явно не самый простой день, прошу простить его несносное поведение, — доверительно прошептал он, наблюдая за тем, как щеки служанки заходятся румянцем. Лавеллан замечал, что действует на некоторых людей так вот одуряюще, но причиной тому был титул или же врожденное неуклюжее обаяние — точно не знал.
Служанка откланялась и поспешила прочь по своим нехитрым делам, оставив Лавеллана перед дверью. Тот смерил её задумчивым взглядом и устало подумал, что сам не особо уверен, пустят ли его в обитель альтуса Павуса.
— Она ушла, Дориан, — наконец, произнес он. Дверь молчала.
В коридоре было тихо. За окном слышался тонкий птичий свист и стрекот насекомых. Солнце игралось в оконных витражах, бросая цветные тени на каменные стены. Лавеллан все больше чувствовал себя идиотом.
— Ты что же, не пустишь даже Инквизитора?
Возня за дверью, что-то тяжелое упало на пол, послышались шаги.
— Вы по делам, ваше Инквизиторское высочество? — Голос хриплый, каркающий. Рычащие низкие нотки, столь знакомые Лавеллану, пропали совсем. — Я думал, тем, кого церковницы отослали на карантин, полагается выходной.
— Брось, Дориан, мне сходить за посохом?..
Дверь, наконец, распахнулась, явив перед Лавелланом недовольного альтуса Павуса. Встрепанный, хотя и явно пытался наспех пригладить волосы, в одной рубахе и простых легких брюках. Ни одного украшения. Ни одной блестящей детали, кроме глаз, в которых угадывалась болезнь. Темные круги залегли под ними, оттеняя цвет радужки. О, и, конечно же, искреннее недовольство на лице.
— Ты использовал свое положение, милорд Инквизитор, — проговорил он, и Алларос хотел уже войти, но Дориан не посторонился, не пустил, глядя сверху вниз с немым вопросом.
— И использую его еще раз, если ты откажешься начать лечение.
Лавеллан был ничуть не менее упрям. Дориан прочитал это в его взгляде и утомленно вздохнул, наконец, отходя вглубь комнаты. Алларос прошел за ним, мельком осмотрев комнаты, в которых обосновался тевинтерец. Ничего вычурного, как ожидалось, и солнце заливало покои, превращая их в уютное пристанище. Вряд ли Дориан привык жить в такой простой обстановке, но пока от него никаких жалоб не поступало. А еще в покоях пахло… Дорианом. Тот самый запах гвоздики, сандала и кардамона. Запах тепла, запах солнца. Лавеллан смог бы отличить его из тысяч других.
— Почему ты не в палатах целителей, Дориан?
Тевинтерец, который сел в кресло перед рабочим столом, только фыркнул и отвернулся к окну, ловя солнечные лучи. Алларос невольно засмотрелся на то, как свет играет на его коже, губах и ресницах. Даже в болезни Павус оставался чертовски хорош собой.
— Потому что они там закормят меня этой дрянью. Ты пробовал то, что они называют лекарствами? Оно может убить, но никак не вылечить.
Алларос оставил поднос на столе, внутренне смиряясь с тем, что ничего из предложенного лекарями не будет использовано.
— О, понимаю, они просто устали от твоего брюзжания и решили запереть здесь.
Дориан смерил его острым взглядом, и сорвался на кашляющий смех, качая головой.
— Вот уж не думал, что ты придешь корить за несносное поведение, ваше Инквизиторство. И ведь почти удалось поверить в благой порыв заставить меня лечиться.
— Разве это возможно?
Оскалившись в ответ, Дориан перехватил его запястье. Ладонь тевинтерца была горячей, как само солнце, и обжигала до самых вен. Алларос замер, глядя в блестящие от жара и слабости глаза. Дориан храбрился, но явно себя чувствовал хуже, чем хотел показать. Какой же упрямец...
— Я уже засчитал попытку.
***
Конечно, к лекарствам Дориан так и не притронулся. Зато он поделился с Алларосом своими наработками новых заклинаний. Держа пергамент в руках, Павус мерил шагами комнату под спокойным взглядом эльфа, рассуждая о магии.
— …И только представь, что будет, если искривить реальность до такой степени, чтобы захватить в ловушку суть, оставшуюся от врага, когда он уже убит, но еще этого не осознал? Нет нет, не смотри на меня так. Я серьезно, — горячо рассуждал он, — можно попробовать зацепить её, оставить в нашем мире до той поры, пока она прекратит быть полезной. И обратить её деяния во благо.
— Дориан, но ведь Тень…
— О, Тень! — Павус досадливо закатил глаза, откидывая листы пергамента на стол рядом с сидящим на нем Лавелланом. — Я знаю, я думал об этом. Но ведь ты закрываешь бреши. И это должно быть похоже на что-то такое. Оставить связь, но не отпускать и не открыть при этом разрыв. Скажи, что ты готов попробовать этот способ.
Лавеллан поднял на Дориана светлые глаза. Тот явно был настроен серьезно — губы сложились в тонкую линию, меж бровей пролегла упрямая складка. Все его существо обратилось на то, чтобы донести до Инквизитора важность идеи. И глаза так лихорадочно блестели… Лавеллан вздохнул с виноватой улыбкой:
— Моя магия другого толка. Ты же видел сам. Почему спрашиваешь меня?
Павус поморщился и махнул рукой, мол, ерунду говоришь, эльф.
— Потому что ты можешь делать то, что недоступно ни одному магу, Алларос.
Кажется, он впервые за всё время назвал Инквизитора по имени. Звучало странно, а если добавить еще и то, что Дориан наговорил до этого… Глупо моргнув от острого осознания, Лавеллан встрепенулся, потянулся к Дориану и прижал ладонь к его лбу. Тевинтерец удивленно вскинул брови, переводя взгляд с руки на сосредоточенное лицо.
— Ох, Митал… Ты же весь горишь!
По сравнению с ладонью Аллароса, кожа Дориана казалась раскаленной. Болезнь медленно захватывала его тело, и на какой гордости держался упрямый маг, Лавеллан не знал. Он-то сам давно забыл, что такое подобные хвори — жизнь в лагере под открытым небом, когда ты сливаешься с природным, предполагает, что тело закаляется и выдерживает дожди, ветер и заморозки. А вот выходец из Тевинтера явно не имел такой закалки. Зато как боролся!
— Ерунда, Инквизиторская милость. — Вразрез словам, Дориан накрыл его ладонь своей и прижался к ней уже виском, облегченно прикрывая глаза от прохлады чужой руки. Лавеллан через касание и близость, наконец, почувствовал его слабость. Почувствовал жар и ломоту в мышцах. Увидел, как тяжело было держать спину прямой.
— Я прошу тебя лечь в постель. — Произнес, почему-то, шепотом, растеряв весь голос. Дориан приоткрыл ставшими мутными глаза и выдавил из себя лукавую улыбку.
— Просит? Сам Инквизитор? О, а я только поверил в свое бренное предназначение…
Алларос разорвал прикосновение, вставая на ноги и пытаясь развернуть Павуса в сторону сбитой постели.
— Дориан, прекращай. Ты еле стоишь, упрямый тевинтерский выходец. — Разъяренное шипение должно было привести мага к разуму, но тот лишь низко смеялся, заходясь кашлем.
— Это самое неловкое приглашение в постель, что я получал, ваша Инквизиторская светлость. Тебе над манерами еще работать и работать.
Впрочем, Дориан все же дошел до кровати, подталкиваемый Лавелланом, упал на неё спиной вперед и примирительно вскинул руки. Алларос смотрел на него сверху вниз, и ему казалось всё происходящее каким-то нереальным. Он в покоях тевинтерского мага, сначала слушает про удивительные возможности некромагии, а после старается загнать того в постель. Вряд ли окружающие часто видели Павуса таким: в рубахе, растрепанным, без всяких украшений, с сотнями мыслей в горячей голове. И многие ли могли рассказать о том, каким Дориан мог быть
настоящим?
— Только не вливай в меня всё то пойло, что ты притащил с собой на подносе. Оно горькое. И на вкус как самое большое разочарование. А знаешь, что
действительно самое большое разочарование в этой треклятой крепости? — Речь сбивалась, а глаза он еле мог держать открытыми. — Спроси моего отца. Он тебе ответит, как на духу. Без всяких обрядов. Хотя можно было бы провести парочку, встать в круг…
— Какой же ты… — Алларос прорычал, срываясь и хватая первую попавшуюся рубаху, чтобы вымочить её в деревянном тазу с водой для умывания. Та была ледяной — как и требовалось.
— Хотя, ты же никогда не видел Кругов. И обрядов, видимо, тоже. О, что они там творят, Алларос. Ты бы расстроился. Хотя лучше бы разозлился… Тебе идет злость. Будто на тебя шили. — Дориан продолжал блуждать в болезненном бреду, не собираясь выныривать в реальность. Только поморщился и облегченно выдохнул, когда на его лоб легла холодная мокрая ткань. Алларос лихорадочно соображал, что делать дальше. Бежать за церковницами? За Соласом?
— Побудь тут, — прошептал он, будто Дориан мог хоть куда-то деться. — Я позову помощь.
Оставив Павуса на постели, Алларос сорвался было прочь из комнаты, но у самой двери его остановил короткий гневный окрик, заставив вздрогнуть:
— Нет!
Магия в воздухе сгустилась, затрещала, засов на двери щелкнул, запирая их в комнате. Алларос резко обернулся и увидел, что Дориан привстал на локте, мокрая рубаха спозла с его лба на покрывало — он явно потратил на этот порыв остаток сил, но его бред прекратился. Теперь он смотрел упрямо и… требовательно.
— Не смей. Не уходи. Не выходи никуда. — Прорычал Павус на выдохе непослушными губами. — Хочешь, влей в меня эту дрянь, хоть всю и сразу. Я даже мазь съем. Только не зови никого. Не уходи, Алларос.
Прикрыл глаза, когда холодные ладони вновь прижались к его лбу. Откинулся на подушку, позволяя накрыть до мерзкого горячим покрывалом, послушно разомкнул губы, чтобы проглотить вязкий лечебный настой и зашипел рассерженно, сдаваясь окончательно. Бастион Дориана из дома Павусов сдался под напором непрошенной болезни, но руки Аллароса подхватили его, не давая упасть.
