М а к а б р.
С т а р т.
Скрежет танцующей монеты по звучанию напоминал макабр. Чонин пристальным взглядом наблюдал за ловкими движениями чужих пальцев, неосознанно постукивая ногой в ритм скольжения металла по поверхности парты. Лоб с каждой секундой покрывался испариной, а летняя духота мучительно залезала склизкими движениями под белую футболку, разжигая внутренности. Карандаш в его руке жил свою отдельную жизнь, прокручиваясь между фалангами, задевая резиновым кончиком шелестящие страницы открытой тетради. Сегодняшний день был особенным. Потому что человек, прошедшийся железным прутом по кабинету информатики, наконец-то вернулся в школу. И это имело свой определенный ажиотаж среди учеников старшей школы Мьёджи, но Чонин не до конца понимал, что именно будоражило сознания большинства. Сегодняшний день был особенным. Ведь он тоже вернулся из своего двухнедельного «отпуска», однако его причина была стандартной и приевшейся многим умам — дешевая драка за правосудие, оставшаяся глубоким шрамом на левой щеке. Но Чонин не вызвал своим появлением острых женских вздохов, он не спровоцировал в свой адрес многозначительные взгляды, ведь все софиты и дифирамбы себе забрал кое-кто другой. Кое-кто тот, кем Чонин тайно восхищался, потому что человек, оказавшийся на грани административной ответственности, не соответствовал приевшемуся клише великого школьного хулигана. Иерархия в их школе была опрометчиво похожей на шахматную доску, где все по факту рождения оказывались пешками. Две пешки стали ферзем и ладьей. Две бывшие пешки заставляли Чонина медленно сходить с ума в призрачных геройских надеждах, но он им не поддавался, а лишь оставался сторонним наблюдателем представления без зрителей. Что-то скрытое за занавесом, плотная ткань, лишь при прожекторе способная жадному созерцателю показать то, чего мечтали коснуться многие. А Чонин был уверен, касались все, разве что он один брезговал. Макабр. Монетка с шумом падает на пол, гуртом прокатываясь по всему коридору между рядов, чтобы аккурат подкатиться к грязному ботинку на грубой подошве. Шнурки опрометчиво развязаны, эглеты коснулись металла. Чонин дрогнул, наблюдая за тем, как каштановая голова, удостоенная чести первой парты, медленно поднялась. Игра. Чонин чувствовал этот незримый азарт, что запахом дорогих сигарет кружил в их классе. И нити дымки сковывали только этих двоих, связывали их руки до красных браслетов на запястьях, вызывали трепет в груди зрителей, заставляли задыхаться. — Ты издеваешься? Их звали Ли Минхо и Хван Хенджин. Чонин назвал их ферзем и ладьей. — Заигрываю, — он сидел достаточно близко, бесконечно поправляя рукава белоснежной рубашки. Длинный галстук щекотал страницы учебника истории, а светлые волосы были завязаны в небрежный хвостик на затылке. Взгляд Хенджина ощущался мягким летним дождем после жарких дней. Взгляд Минхо ощущался сухим ветром. — Тишина в классе, — грубый голос учителя казался жалким писком забитой в угол мыши. Никто из присутствующих не обращал на подобное никакого внимания, ведь два циркача уже начали свое представление, заставляя зрителей тлеть в ожидании фееричной концовки. У всего была ничтожная последовательность. В их взглядах таилось нечто большее, чем беспечное желание сорвать урок на потеху собственной гордости. Чонина разъедали лето и любопытство наконец-то таки узнать, что же именно связывало этих двоих, что руководило их сознаниями. Он не считал их глупыми, он сравнивал их с богами, что снизошли с Олимпа в древнегреческих легендах. Брали выше, знали больше, но за пределами стен оставались знакомыми незнакомцами, что стеклянными взглядами заставляли солнце двоиться и тухнуть разом. У Чонина был комплекс главного героя. Его резиновое и податливое тело склеивали жвачками, чтобы заново ходил и думал головой, в которой остались лишь пустота и голод. Вздохи, поджатые губы, дрожащие ресницы, закрытые позы, покачивание ногами, бесконечное поправление выбившихся из резинки волос, тихие причмокивания — язык тела Хенджина. И это единственный доступный Чонину язык, который он пытался прочесть всеми силами, и, кажется, наконец-то понял, в чем заключался перфоманс. Он перевелся в эту школу в начале выпускного класса только лишь потому, что старая замучила удавкой горло. Но уже там Чонин чувствовал этот прилипчивый шлейф, наощупь подобный флеру. Уже тогда он догадывался, что происходило. Ему лишь нужны были ответы. Чертовы ответы, способные помочь ему справиться с жизнью, что заставила поселиться в трущобах, что заставила ногти сгрызть до мяса, лишь бы продлить себе срок пребывания в этом мире, не гния в три метра под землей. Его жилистые пальцы подцепили монетку с пола. Минхо, не меняя её положения, уставился на реверс, после хмыкая. На этом звуке хотелось задержаться как можно дольше, но испарина спешно превращалась в самый настоящий пот, намеревающийся градом скатиться на парту. Чонин с ума сходил в предвкушении, с головою погружаясь в мечты, что могли стать явью, а он мог стать очевидцем. И лишь его глаза выдавали то томное ожидание, в то время как остальные учащиеся жили мирную беспечную жизнь, даже не догадываясь. Дебют. — Стой. Чонин вздрогнул, испугавшись тихого, похожего по звучанию на мягкий шелест осенних листьев, голоса. Он принадлежал Хенджину, что резко уставился в экран своего телефона. Столь бесшумный звук уловили лишь навостренные уши Яна, остальные же проживали урок в привычном формате. Они оба были удостоены позора просиживать штаны за партами крайних рядов, однако даже на таком расстоянии Минхо услышал зов своего подопечного. Он покрутил монетку, прежде чем ловко уронить её в рукав школьного пиджака. Перед глазами шахматная доска, но ни одна фигура не сдвинулась с места. Чонину хотелось руками сотворить хаос, оставляя победу в партии за собой, но все было обездвиженным. Макабра не будет. Кажется, правила игры поменялись.***
Его по-прежнему разбитая губа неприятно саднила при каждой неудачной попытке захватить зубами трубочку молочного напитка. Он крепко жмурился, пытаясь в приступе неясной злобы не разгромить все содержимое столовского подноса. Живот скручивался от голода, но Чонин был уверен — он не хотел есть. Мучения обуславливались исключительно одним аспектом — шахматная доска. Он не гроссмейстер, а клетки видел лишь на картинках, но в потеху ему было мир делить на черное и белое, а людям роли конкретные раздавать, словно сам находился за пределами доски, имея все полномочия на любой исход событий. Комплекс главного героя. — У тебя за две недели дома мазь так и не нашлась? — Джисон потянулся к его лицу через весь стол, заставляя поставить напиток на поднос и поддаться чужому желанию прикоснуться. Чонина воротило от подобного рода жеманства, но он терпел, потому что если бы не Хан, то давно бы оказался на помойке. И чувствуя на своих губах липкие после шоколадных конфет пальцы, боролся с приступом тошноты, мысленно начиная вести обратный отсчет — хоть бы выжить. — Тебе дать бальзам для губ? У меня есть нераспечатанный, — он отпрянул, откидываясь на спинку стула, чтобы после приняться рыскать в школьной сумке жизненно важный предмет. А острый взгляд Яна подмечал лишь ногти черные крашеные. Душа кривилась в неясном отвращении, а сердце почему-то в испуге дергалось, словно сознание только что пыталось донести какую-то важную мысль, но все оказалось упущенным. Потому что голова его забита несколько иным. Перед глазами бордовым бликом засуетился флакончик с вишневым оттеночным бальзамом, и Чонину захотелось взвыть. Он взвыл, но лишь внутри себя, чтобы с непроницательным выражением лица вырвать из чужих палец важный «медикамент». Зубами снял крышку, шустро намазал и бросил обратно в Джисона, тут же губы поджимая, пытаясь вишневой гадостью обед заменить, зубами корочку сдирая. — Ты хоть отдохнул? Опять молчаливый, — Хан едва ли не простонал, лицо руками накрывая, тяжко вздыхая. — Я месяц убил на то, чтобы разговорить тебя, и уже все было супер, так ты опять заткнулся! Ну Чонин! — Не ной. Джисон расплылся в довольной улыбке, тут же локтями в стол упираясь и подбородок в ладошки укладывая. Он влюбленно-наигранными глазками посмотрел на Чонина, про себя восхищаясь собственным творением — пепельные волосы. Его заслуга, его первая модель, получившая укоры со стороны дирекции школы. — Шрамик останется, — Хан хотел вновь прикоснуться к чужому лицу, но взгляд тяжелый сравнял его хотелки с землей, заставляя поежиться. Чонина бы не отстранили от учебы на две недели, если бы Джисон не захотел поиграть в манерного гея перед толпой отбитых на всю голову парней из параллели. Ян бы прошел десять раз мимо, если бы не клятва на мизинчиках в начале весны, гласящая: «За тебя глаза выколю». И Ян воспринял эту фразу несколько буквально, потому что в руке в тот момент как раз имелся карандаш. Напряжение в те мгновения расщепляло кожу, заставляло стирать зубы, искусывать губы до крови. Чонину много и не нужно, достаточно одного легкого и невзрачного: «Фас». Его в иерархическом зоопарке прозвали псом, и то ли из-за желания носить на шее плотно прилегающее к кадыку украшение с шипами, то ли из-за тяжелого собачьего взгляда, то ли из-за извечно грязных белых вещей, ведь Чонин был без ума от перспективы лишний раз упасть где-нибудь, небо голубое созерцая, словно видел его в первый раз. — От матери сильно досталось? — Джисону до зуда во всем теле хотелось вскочить с места, голову пепельную осмотреть со всех сторон, на шишки ощупать, футболку от плеч оттянуть, чтобы на ранки взглянуть. Он был весь сахарным и заботливым, только у него была безлимитная прерогатива — касаться Чонина, маленького щенка, которого он одной ночью принял в свой дом, чтобы в ванне отмыть от грязи и крови, в одежду мягкую переодеть и в кровать к себе затащить, всю ночь ногами и руками обнимая. Чонин терпел и стерпит. — Что-то происходит, — каждое его слово обнуляло весь смысл предыдущего. Хан знал, как заставить его есть. Достаточно было начать незатейливый разговор, а далее болтливая и громкая душа Чонина продолжит, подключая руки и палочки. — Сегодня ферзь и ладья вели себя странно на уроке истории. Ладья выронила монетку, и та подкатилась исключительно точно к ботинку ферзя. Что-то должно было произойти, но в последний момент все резко остановилось, — Ян принялся жадно есть рис, смотря перед собой в полную неизвестность. Он пугал в такие моменты. — Предлагаю сегодня после уроков заскочить ко мне домой. Мама заказала мне кучу вещей, я хочу их все померить. Старые можем отдать тебе, главное, чтобы размер подошел! Еще я думаю бросить к чертям диету и скушать куска четыре чизкейка, — Джисон рассматривал треснувший лак на своих ногтях. — Как Юн? Ты перед отстранением говорил мне о том, что его в младшей школе обижают. Ты как-то разрешил эту ситуацию? — Что такого пришло на телефон ладье, что все остановилось? — спросил у воздуха Чонин, втыкая палочки в рис, пугая тем самым Хана. — Стабильно каждую неделю что-то происходит с их стороны. Каждый громкий случай в школе принадлежит им, но они каким-то образом выходят сухими из воды. В чем смысл? Мне это совсем не дает покоя. — Ты не хочешь на этих выходных съездить со мной на море? Такая жара, я хочу искупаться, — Хан достал чужие палочки из риса, чтобы отряхнуть их и положить на поднос. — Как тебе такая идея? — Решала ли что-то монетка в этой ситуации? Если бы ладья не попросила ферзя остановиться, то чтобы произошло? В прошлый раз он разнес кабинет информатики, не жалея ничего. В позапрошлый раз я видел, как Лим Дуен, который долго донимал наших младшеньких, выполз в слезах из музыкальной гостиной, а после и вовсе пропал. Полагаю, что перевелся в другую школу, — Чонин приложил большой палец к губам, тут же морщась из-за того, что задел ранку. — Я знаю, что тогда в гостиной были ферзь и ладья. Обычно ходит ферзь, а ладья стоит нетронутой. Но я больше чем уверен, что она тоже делает свои ходы, незаметные. Все было незаметным, пока не случился инцидент с прутом и кабинетом. — Я вообще не понимаю, о чем ты, — Хан заскулил, ногою пиная чужую и дуя щеки. — Опять про свои шахматы, раз умеешь в них играть, то научил бы и меня! Играли бы вместе у меня дома под мой любимый сериал. — Я не умею играть в шахматы, — единственное, на что он среагировал, тут же погружаясь обратно в свои размышления. — Что-то происходит, Сонни. И с каждой неделей мир как будто все больше и больше погружается в это непонятное мне состояние. Словно все вокруг что-то знают, а один я, лишенный чего-то важного. Чонин бы еще долго терялся в неясности, если бы Хан не выдержал и не встал с места, хватая сумку и направляясь прочь из столовой. Дешевая манипуляция, на которую Ян неосознанно повелся, потому что пёс. Все еще взглядом наблюдая за остывающим супом на подносе, он потянулся к своему рюкзаку, шепотом продолжая бурчать нечто неразборчивое. Стол превращался в шахматную доску, но ни одна фигура не делала своего хода. И поднявшись с места, чтобы догнать своего хозяина, он грудью врезался в препятствие, не сразу понимая, что именно случилось. — Ох, — томный вздох, в нем ощущалась приторная улыбка. — Осторожнее, пупс. — Очки купить, чтобы лучше видел? Взгляд оторвался от пустоты пространства, и Чонин сделал робкий шаг назад, тут же пропадая в гнете шоколадных глаз. Неважно какое время суток — в них всегда отражались полумесяцы, своим сиянием заставляющие кости дрожать. — Пупс, будь осторожнее, и так весь поцарапанный ходишь, — Хенджин мягко улыбнулся, подходя к оробевшему Чонину. Он погладил его по плечу, обходя после стороной, тут же пряча руку в кармане, сжимая телефон. — Извините, — Ян запоздало решил поклониться, но не успел этого сделать. Рука Хвана была столь мягкой и нежной, что одного касания было достаточно для вознесения на небеса. Рука Минхо по тяжести напоминала дуло пистолета, которым без жалости ударили в грудь. — Не надо нам кланяться, — пальцы на груди сжали футболку, заставляя Чонина оцепенеть. Голос Ли на несколько тонов ниже обычного, и даже сейчас местный пёс пытался анализировать, искать подтексты, смыслы. — Никому никогда не кланяйся, понял? — очень тихо, на самое ухо, пуская мурашки. Будто поделился самым важным советом, имеющим сотню трактовок в чужой голове. В горле пересохло, а в помещении стало в разы темнее. Так ощущалось влияние ферзя, так ощущалось внимание ладьи. Они были особенными для Чонина. Его любимыми фигурами, которых он боялся коснуться. Ведь первое правило шахмат: «Если дотронулся, то ходи». Чонин не знал, как играть в шахматы. Школьный коридор на его памяти искажался несколько раз, пока он пытался добраться до Джисона, в мыслях совершенно не ведая, куда он мог провалиться. У Хана была привычка — уходить, когда его не слушали. Чонин знал, поэтому порою и пользовался этим, желая побыть в одиночестве. В их неравной дружбе это было негласным правилом, жирным намеком. Накал. Чонин это чувствовал с самого утра. Он заприметил начало ходов ладьи и ферзя, он столкнулся с ними воочию, он утратил связь с Джисоном, он погрузился в никотиновую дымку сигарет, полностью теряя себя. Все размыто, все неопределенно, словно Чонин находился под действием наркотика, а не под лучами палящего сквозь окна солнца, что заставило его остановиться на половине своего пути. — Сонни, — хрипло позвал он, оглядываясь по сторонам. Наитие, интуиция, чутье — все кричало об одном — замереть посреди коридора первого этажа возле приоткрытого окна, чтобы пепельная голова обдалась жаром лета, оттого мутнея сильнее, теряясь в искаженности. Все трещало, и Чонин закрыл уши ладонями. Он не знал, было ли то последствиями вынужденных голодовок, либо же испещренным несуразицами днем, однако ясно понимал единственное: Сегодняшний день был особенным. Он был утомлен неизвестностью, сжирал самого себя в желании наконец-то узнать, в чем же именно заключалась причина его нездоровой фиксации на шахматной доске. Были вещи, которые делали его живым, заставляли трезветь в любой стадии жизненного опьянения. То, что было высечено им самим на сердце, то, что позволяло ему дышать сломанными годом назад ребрами свободно. Чертовы драки. Убогое кровопролитие. — Эй, пёс. Провокация, настолько явная, словно бросили кость в лицо, а он повелся. Ему многого и не нужно было, чтобы опрометчиво подойти ближе к окну, дабы найти источник звука. Мгновение — он на улице, вытянутый за ворот футболки не самым приятным телу способом. Он на большее и не надеялся, ведь сознание его соображало туго, а съеденные бусинки риса еще не успели обратиться в силу для резких движений. Его смело можно было вписывать в список самых неадекватных детей школы, да вот он и без его фамилии оказался бесконечным. Ян Чонин на фоне самых ярких представителей общественного идиотизма казался благовоспитанным щеночком. Все будущие убийцы начинали с животных. Все жестокие дети начинали с Чонина. Он явно слышал треск, но не до конца был уверен в том, что то были его кости. Из носа хлынула кровь, а спина врезалась в бетонную стену, лопатки заныли, ноги подкосились, тело сползло на землю. У него был скрипт. Негласная инструкция, поведанная ему одним человеком. Единственным в мире человеком, которому не было плевать на его существование. Этот человек не учил его драться, он свел все к простейшему: «Жизнь сама обучит тебя борьбе, Нини». Однако он научил его защищаться, потому через боль во всех конечностях Чонин прижал ноги к груди, руками закрывая лицо, крепко жмурясь. «Мир жесток, Нини». — Думаешь, я просто так спущу тебе с рук мою разбитую машину? — голос, доносящийся сверху, Чонин сравнивал с тишиной. Глухая, ни разу не ценная. Пустая. — Сломать нос моему товарищу, разбить мою машину, выбросить вещи моего одноклассника? Не много ли ты о себе возомнил, а? Пёс, — грубые пальцы вцепились в волосы, тяня на верх, заставляя встать на ноги, чтобы с новой силой вжать тело в стену. Пришлось открыть глаза и поймать на себе злорадный взгляд. — К тому же, ты все еще торчишь нам деньги, дружочек. Они считали ущерб, нанесенный его руками. Чонин считал слезы, что скатывались по щекам Джисона после громкого: «Пидор». «Наше общество похоже на шахматную доску, Нини». Он свыкся с непрописанными конфликтами. Раньше он считал, что у каждой ссоры должна быть причина. Каждая драка должна иметь резон. Каждый шаг должен иметь вес. Однако общество, в которое он умудрился попасть по своей натуре, оказалось безбожно злым. Перед глазами вновь замаячила вишня, сладким карамельным запахом проникая под кожу. Чонин чувствовал ее вкус на своем языке, не совсем понимая, что то было кровью, а не мягкой ягодой. Ему было плевать на себя. Его могли избить хоть сотню раз, и он бы сотню раз встал, но никого другого в обиду бы не дал. И ощущая острую боль в районе ребер, Чонин прикрыл глаза, жадно хватая воздух губами. Его остро не хватало. Безумство было не его виной. Сегодняшний день был особенным. Он был приправлен раскаленными лучами солнца, надушен цветочным парфюмом Джисона, отравлен гнилой душой Ян Чонина. Сегодняшний день был особенным, ведь ферзь и ладья сделали свой ход. — С летним дождиком, — мягкий и знакомый голос донесся откуда-то сверху. Чонину он померещился ангельским шепотом и не иначе. Что-то сакральное, чистое, вознесенное, позволяющее вдохнуть полной грудью, ощутить покой. За покоем проследовал холод, обдавший все тело ледяной водой. Не сразу стало понятно, что именно произошло с ним в то мгновенье. Он лишь почувствовал, как хватка на его волосах ослабла, он лишь услышал возмущенный крик, ощутил прохладу, которую так жаждал на протяжении всего дня. Его задница коснулась земли, а мокрый кашель вырвался из груди, отдавая болезненными хриплыми пульсациями прямо в виски. Ошейник, плотно вжимающийся в шею, ни разу не способствовал бодрому дыханию, но Чонин пытался. «Я не буду учить тебя шахматам, Нини». — Минхо? «Жизнь сама обучит тебя шахматам, Нини». Железное ведро, шедшее в комплекте с грязной водой, со свистом полетело со второго этажа прямо на землю, однако шустрая фигура успела поймать его за ручку, тут же замахиваясь, чтобы нанести крепкий удар прямо в голову хозяина разбитой тачки. Взгляд Чонина был размытым, в то время как чужие удары казались четкими шахматными ходами. И тело вновь почувствовало вишню, но на этот раз то вовсе было не бальзамом и собственной кровью. Отравляющий легкие вишневый никотин, струёй спускающийся с открытого окна, заставляющий Чонина поднять голову. — Приветик, один миллион вон, — Хенджин зажимал пальцами фильтр тонкой сигареты. Он упёрся локтями в оконную раму, делая долгую тягу, прикрывая глаза. С причмоком он выпустил сигарету, выдыхая блаженно никотиновый дым. Чонин захотел пересмотреть этот кадр еще раз. Еще раз. Еще раз. И еще раз. — Миллион? — спросил хрипло, после начиная кашлять. Он вздрогнул, когда к его ногам упало тело, тут же попытавшееся встать. — Минхо-о, — протянул Хван, но Ли его вовсе не слышал. Он покрутил ведро в руке, кидая угрожающий взгляд в сторону остальных парней, полностью потерянных. Коллекторы Чонина убежали, а Минхо бросил ведро в сторону Яна, совсем не заботясь о том, что оно больно ударило его по лежавшей на земле руке. Он зашипел, пытаясь расфокусированным взглядом разглядеть хоть что-то перед собой. Ли достал монетку из кармана и, отойдя немного в сторону, кинул её Хенджину. Хван ловко поймал её, смотря на аверс и печально вздыхая. Минхо хмыкнул, позже рукою заползая в карман брюк за телефоном. Ровно в тот момент уши Чонина оглушил знакомый до странных подкожных ощущений звук. Точно, он слышал этот странный писк у Джисона. В голову Ли в обмен на монетку прилетела пачка вишневых сигарет, позже заменившая своим никотиновым ядом воздух. — Отлично, — довольно произнес Минхо, выдыхая сизый дым. Взгляд его был прикован к телефону, на экране которого происходило нечто непонятное Чонину. Голова его после парочки ударов по лицу и единственного колючего в ребра соображала не шибко быстро. Выстраивать причинно-следственные связи было физически невозможно, и все, что оставалось доступным, это наслаждаться временной прохладой, спровоцированной грязной водой из ведра с мужского туалета. Думал лишь о том, что если сейчас начнет сходить с ума из-за случившегося, то потеряет сознание. — Не бросай пупса, — голос Хенджина по-прежнему доносился с небес и не иначе. Минхо, все то время радующийся неясно чему, раздраженно цокнул. Им определенно не было до него дела, тогда почему они оба решили погеройствовать? — Сам не дойдет? — спросил он скорее у Чонина, чем у ангела свыше. — Ты же не настолько ничтожный, чтобы бросить его здесь, я ведь прав? — Хочется поступить противоположно, чтобы ты задохнулся от своей неправоты, — их препирательства звучали Чонину блаженной музыкой. Каждое слово, обращенное друг к другу, было пропитано любезной ненавистью, отсвечивающей странной зависимостью, больше похожей на никотиновую. Его любимые фигуры. Засохшая на губах и подбородке кровь неприятно жгла кожу, а тупая реберная боль запрещала совершать какие-либо движения, однако подошедшего к телу ферзя мало что тешило. Последнее, что запомнил Чонин перед тем, как отключиться, это взгляд Минхо. Он был странным. Странно-особенным.***
Проснуться из-за приступа кашля не было пределом мечтаний Чонина, но именно это с ним и случилось. Прежде чем его бы затошнило, Джисон успел положить руки ему на грудь и спину, чтобы не позволить упасть с кушетки. Ян дышал хрипло, жадно хватал воздух губами и жмурился, пытаясь справиться с острой головной болью, граничащей с той самой, что лиловым синяком осталась на ребрах. — Наконец-то в себя пришел, — голос Хана взволнованный и счастливый. — Прости, что бросил тебя! — а следом крепкие объятия, липкие в столь жаркий день, но немного успокаивающие суматошное сердце. Шахматная доска стремительно покрывалась трещинами. — Извини меня, — хныкал. — Я даже подумать не мог о том, что эти придурки полезут к тебе. Я должен был быть рядом! Тебе повезло, что за тебя вступились Ли и Хван! Ли и Хван. Ферзь и ладья. Чонин припоминал что-то отрывками, но сознание затуманилось вишневой дымкой, а две ватки в носу запрещали дышать полной грудью, чтобы восполнить утраченное. — Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше? Классная руководительница позвонила твоей маме, но она не взяла трубку, поэтому я ушел с остальных уроков, чтобы посидеть тут с тобой. Хочешь попить? Джисон звучал жужжанием мухи. — Чонин? — Помолчи, — он постарался рукой закрыть чужой рот, но тело было ослабшим и получилось лишь дернуть плечом. Если по словам Хана его действительно спасли две шахматные фигуры, то у Чонина слишком много вопросов в голове. Куда больше, чем было до этого. Сегодняшний день был особенным. С ним случился макабр. — Погоди, — воспоминания возвращались, первым делом чужие слова. — Кан говорил о том, что я должен ему денег. Ты разве не заплатил за меня тогда? Теперь все имело смысл. — Чонин, — его голос затих, а глаза растерянно забегали по маленькому светлому помещению. Хан шустро взял чужую руку в свою, крепко сжимая её в сожалениях. — Извини. Я совсем забыл про это. Ян закатил глаза на театральность друга, мысленно коря себя за то, что месяц назад от ничтожности взял в долг у самого отбитого человека их школы. Совесть тогда не позволила в очередной раз тяжким грузом свалиться на плечи Джисону, в итоге теперь расплачивался собственным телом, в очередной раз жалея не кожу, а душу. — Кстати, — немного погодя продолжил Хан, пытаясь хоть как-то разбить тихую стену между ними. — Раз у тебя такие проблемы с деньгами, то ты не хочешь заработать? Чонин крепко сжал кулаки, борясь с безумным приступом агрессии, что охватывал его в моменты таких вопросов. Кто как не Джисон знал, почему Ян не может бросить все и пойти работать? — Погоди, — поспешил он, прежде чем неизбежное не случилось. — Я сейчас все объясню, просто дай мне свой телефон, ладно? Все, что выделяло Хана на фоне всего остального мира, это его безличность. Чонин никогда не приписывал ему ролей в своем кукольном театре, не награждал его титулами, не одаривал статусом шахматной фигуры. Возможно, именно поэтому он и прислушивался к этому человеку, ведь он не входил в обстоятельства его комплекса главного героя. Чонин лениво достал из кармана школьных брюк разбитый телефон, включившийся с третьей попытки. Хан несколько брезгливо взял его, прежде чем отпустить пережатую руку друга и отойти от кушетки подальше, чтобы провернуть неясные ушибленной голове махинации. Оставалось лишь молча сидеть, дожидаясь то ли сложенной в голове картинки после случившегося, то ли второго пришествия. Не нужно было носить очки, чтобы заметить нервозность Джисона. Он явно был чем-то озадачен и напуган, однако свою идею реализовал спешно, прежде чем вернуться и всучить в руки Чонина телефон. Первое, что он заметил, это странное оформление открытого приложения. Пиксельная заставка, начало, то было стартом с просьбой ввести свое имя. — Что это? — Просто введи свое имя, — попросил хрипловатым и высоким голосом Хан. — Давай я, — он выхватил трясущимися руками телефон друга, чтобы вбить любимое «Нини». Экран загрузки, а после страница меню, посреди которого оказалась анимированная пиксельная фигурка, чем-то похожая на Чонина. Куча плашек, неясных предложений и красными буквами кнопка старта. — Это «Игра Мики», — сухо. — Закрытая игра для школьников, куда можно вступить только по приглашению. Здесь можно заработать реальные деньги, выполняя простые задания. У меня она давно скачана, я не особо в неё играю, захожу изредка, когда родители лишают карманных денег, — Чонина смущала беглость чужой речи. — В любом случае, ты пока посиди и разберись с ней, а я пойду в уборную, а то сидел тут с тобой и терпел! Его шутливо стукнули в плечо и оставили в одиночестве с разрывающейся от боли на части головой. Добро пожаловать в игру, Нини. Правила очень просты — выполняй задания и получай достойное вознаграждение. Однако помни, что каждый игрок сам несет ответственность за свои поступки. Играй с удовольствием и помни мой девиз: «Больнее поражения может быть только победа». Чонин часто заморгал, пытаясь осмыслить написанное. Перед глазами против воли появился образ шахматной доски с двумя единственными фигурами. Экран по-прежнему приветствовал нового игрока, а побитая голова наконец-то сообразила причину его бессонницы. Звук при нажатии кнопок напоминал тот самый писк, который Чонин слышал периодически у Джисона и часом ранее у Минхо. — «Игра Мики»? — тихо спросил он, догадываясь, чем именно занимались его любимые шахматные фигуры. Шум воды за соседней стеной перебивал все мысли. В мужском туалете стоял Хан Джисон, руками упираясь в бортики раковины, шумно дыша. Он терзал губы и старался успокоиться, не смотря в сторону собственного телефона с открытым злосчастным приложением. Громогласный текст красными буквами: «Задание выполнено». Хан всхлипнул, прикрывая глаза. — Прости, Нини.И г р а н а ч а л а с ь.