П е ш к а.
У р о в е н ь П е р в ы й.
Рука как назло отказывала в возможности держаться за поручень. Подбитый нос, разбитая в какой раз за последний месяц губа, а неприятным бонусом скручивающийся от голода и боли желудок. Чонину сложно было дать оценку минувшему дню. Как только его костлявое тело покидало пределы школы, серая голова тут же погружалась в мир, из которого он так тщетно до кровоточащих мозолях на пальцах ног пытался сбежать. Он не боялся давать сдачи, не боялся ввязываться в непрошенные драки, не боялся кричать матом на моральных уродов, а после в медицинском кабинете выслушивать теплые ругательства заботливой медсестры. Ему не было страшно бороться со всем миром. Скучным, невзрачным, монотонным и переполненным мерзостью миром. Ему было страшно возвращаться домой, оставаясь в пределах четырех стен без шанса выбраться наружу. Родной фундамент сковывал его движения, а прокуренный воздух разъедал легкие. Все в том месте было не так: от половиц до крыши. Там не было тепла и уюта, там был холод и смрад, пропитывающий каждую пору кожи. Мышцы шеи перестали работать должным образом, и голова Чонина качнулась вперед, предзнаменуя легкую дрему. Автобус так не вовремя затормозил, что единственным доступным спасением в этой нелегкой ситуации оказалась лишь спинка занятого сидения. — Извините, — он вежливый и уставший. В школе пёс, а за её пределами самый настоящий котенок. — Все хорошо, я уже выхожу. От этой девушки приятно пахло дорогим парфюмом, а её лучезарная улыбка совсем немного ослепила Чонина, заставляя зажмуриться. Она хихикнула, прежде чем взять свою сумочку в руки и встать, уступая место непутевому школьнику. А школьник засмотрелся. Ненадолго потерялся, взгляд свой заостряя на блестящих девичьих волосах. Мягкий запах персика, напоминающий самый вкусный сок, что он единожды попробовал в детстве, ударил в нос, и Чонин ненадолго растерялся в красноте собственных щек. Поймав на себе кокетливый взгляд уходящей, он громко шмыгнул носом и закашлялся, после шустро усаживаясь. Он был немного слабым перед подобным. Совсем чуть-чуть зависим от чего-то прекрасного и нежного, вкусно пахнущего и светлого. «Я влюбился не в твою маму. Я влюбился в её улыбку, Нини». Чонин повел плечами, пытаясь вытряхнуть из головы непрошенный голос. Он любил его всем своим детским невинным сердцем, что замерло внутри другого, гнилого и слабо бьющегося, однако порою тяжело было совладать с эмоциями, которые он так тщетно пытался удерживать внутри себя. За любой агрессией покоилось нечто светлое. Злость была порождена добром. Еще долго он не мог понять, почему аромат персика витал вокруг него. Силуэт девушки испарился в дверях транспорта, он больше никогда её не встретит, ведь ей на его шахматной доске не было отведено роли. И чем дольше уставшая пережитым днем голова билась об стекло автобуса, тем больше персик кружил сознание, пока до ушей не донесся слабый, но ныне знакомый писк. Он решил отложить дело игры на потом, пусть и на протяжении всего дня только и грезил разузнать ответы. Было ли то делом принципа — все личное хоронить в стенах дома, либо же банальной усталостью, он точно не знал. Он знал только то, что теперь ему очень сильно хотелось спелых персиков. Даже больше, чем вишни. Очередной писк запрещал проваливаться в дрему, и Чонин не выдержал, выпрямляясь и оглядываясь по сторонам. Достав телефон из кармана, он выяснил, что то было не заслугой установленного недавно приложения. Это было нечто другим, и нечто другое идеально укладывалось в изящные руки незнакомца, сидящего впереди него. Чонин пытался быть взрослым, но тяжело взрослеть, когда самый важный жизненный этап пулей пронесся перед глазами, вонзаясь в чужое тело, что когда-то своим теплом согревало холодными ночами с книжкой детских сказок в руках. Азартом была пропитана грязная белая футболка. Любопытство порвало школьную рубашку, накинутую сверху. Нетерпеж испачкал пылью брюки. Сдавшись желанию, Чонин придвинулся ближе к спинке сидения напротив, чтобы вдохнуть гнилыми легкими персик и заглянуть через плечо незнакомца прямо в источник загадочного шума. Нинтендо с кислотной игрой на экране. По вкусу напоминало запредельную детскую мечту, которая оказалась доступной какому-то парнишке в автобусе. И легкая зависть уколола в ушибленные ребра, заставляя скривиться. Пришлось вновь осуществить борьбу в своей голове, чтобы придвинуться еще ближе, едва не укладывая голову на плечо счастливчика. Марио. Чонин был падок на любого рода игры с самого рождения. Слабое и мимолетное чувство эйфории в моменты победы застилало собою всякие беды, мельтешащие на фоне. Потому прямо сейчас он беззастенчиво разглядывал попытки незнакомца сыграть. Так и хотелось выхватить из его рук дорогую игрушку, ногами отбиваясь, лишь бы исполнить свою маленькую детскую мечту. А голова все такая же тяжелая, а разум все такой же затуманенный, потому решение подбородком опереться на мягкую шуршащую ткань черной олимпийки оказалось самым надежным и разумным в данной ситуации. Ровно до того момента, пока он не почувствовал на своих губах жгучий взгляд, а горячее дыхание не принялось согревать глубокий шрамик на его левой щеке. — Хочешь поиграть? Грязная ледяная вода из ведра мужского туалета не смогла взбодрить и напугать его так сильно, как тягучий голос почти в ухо. Чонин, как ошпаренный, откинулся обратно на спинку своего сидения, робко и стыдливо прижимая руки к груди. Ему чуждо и неправильно было испытывать что-то такое искреннее и смущающее, ведь за этим следовала агрессия. Агрессия потерялась в персиках, ведь именно ими пахли темные волосы загадочно улыбающегося незнакомца. — Тебе дать поиграть? — его голос звучал непривычно по-доброму, губы его расплылись в мягкой, но немного пугающей улыбке. Все вдребезги разбилось, когда Чонин наконец-то нашел в себе крупицы силы заглянуть ему в глаза. Они почудились ему клетками шахматной доски. Взгляд по тяжести напоминал ферзя, но ухмылка определенно принадлежала ладье. «Король» восхищенным трепетом пронеслось в голове Чонина, заставляя его шумно сглотнуть слюну, чтобы хоть как-то смочить пересохшее горло. — Чего такой напуганный? — а следом тихий смех, переворачивающий все внутренности, заставляющий усомниться в реальности мира, в существовании сущего. — Почему ты смеешься? — возмутился тут же, возвращаясь к привычным телу эмоциям. Он не любил чувствовать себя жалким, а именно таковым, как ему казалось, он и был в глазах незнакомца. — Не смешно! Не надо давать мне свою погремушку, я не смотрел! И все было таким нелепо-смешным, что даже горьким на вкус. Возможно, именно поэтому персиковый парень неосознанно провел языком по сухим губам, заставляя Чонина окончательно убедиться в своем совершенном безумии. — Хочешь, подарю? Диковинная доброта, сравнимая с самым колючим издевательством. Все казалось идиотским сном, к сюжетным поворотам которого Чонин вообще не был готов. В шахматах все было логично, а человек напротив был слеплен из обратного. Он смешивал клетки шахматной доски в голове, образуя абсолютную серость, даруя Чонину всю свободу мира в одночасье. — Заткнись. Кофейные блестящие глаза соскользнули со слегка вишневого лица на шею, украшенную перекрученным ошейником с шипами, что явно больно вонзались в нежную кожу. Теперь шумно сглотнул незнакомец. — Ты милый. Казалось, что легкие отказали в своих услугах еще часа четыре назад, в особенности после парочки дешевых сигарет, которые Чонин не без угроз пострелял у ребят помладше, однако как же он ошибался, ведь негодование даровало ему второе дыхание, особенно когда причиной подобного выступал чужой наглый комплимент. Неуместный, до противного приятный, не знакомый ранее, греющий уши. — Чего сказал?! — Чонин встрепенулся, подрываясь на ноги. Неадекватная реакция на любой свет служила защитой, ведь все, что было незнакомым, воспринималось угрозой. — Сказал, что ты милый, — повторил, вновь улыбаясь. «Да почему ты так лыбишься, придурок?», он терялся. — Повтори, — столь глупые фразочки не украшали его авторитетом, но попытаться хотя бы стоило. — Ты милый. Это смущало. Это пугало до закипающей злобы, до легкой дрожи во всем теле. Парень напротив однозначно был угрозой, но настолько до одури приятной, что неокрепший мозг Чонина полетел к чертям вместе с его телом, ведь автобус прибыл на следующую остановку. Ему несказанно повезло, ведь теперь настал его черед покинуть колесницу и двинуться по темным закоулкам прямо к дому. — А ты тупой, — так убого, что даже стыдно стало. Будь это Кан Суен, Чонин бы уже размахивал в гробовом молчании руками, без сожаления пытаясь избить человека под два метра ростом с физическим превосходством трехкратно. Но парень напротив не был Кан Суеном, однако пугал не хуже его. В ответ лишь смех со вкусом персика. Чонин не выдержал такого морального напряжения и шустро покинул автобус, слыша вдогонку возмущения водителя за неоплаченный проезд. И стоило только корпусом развернуться, чтобы послать в пешее эротическое, как возле валидатора оказалась тень хозяина Нинтендо. Так демонстративно нагло за Чонина еще нигде не платили. Двери автобуса закрылись, и он двинулся по своему маршруту дальше, оставляя Чонина со школьной сумкой на слабом плече в полной тишине и в свете моргающего уличного фонаря. — Пидорас, — плюнул он, разворачиваясь и топая в сторону самого вонючего переулка в истории.***
Слабость, спровоцированная неловким случаем в автобусе, губительным ознобом расползалась по телу и запрещала мыслить рационально. Именно последнее и требовалось от Чонина, когда он находился дома. Покормить брата, шустро убраться, помочь выполнить ему домашнее задание, в обязательном порядке отвесить ему парочку подзатыльников, чтобы после до блевотного теплого ерошить непослушные волосы и несколько раз целовать в макушку, лишь бы не плакал. Лишь бы не жаловался маме. — Ты опять подрался, Нини? — глазные яблоки сорвались с веток плодоносящего дерева и покатились по земле. Чонин крепче сжал механический карандаш в своей руке, борясь с желанием повторить поведение собственной матери. — А тебя ебет? — Я переживаю. — Не переживай, не переживешь. — Ну Нини! — и полез с объятиями на шею, сбивая к чертям все шахматные фигуры из головы. Чонин ненавидел это место, ведь оно превращало его в ребенка. — Ну все, сопля, падай спать, — руку на голову, быстрым жестом на лежащий рядом футон. Назло закутать в одеяло и выключить вентилятор, чтобы вопли недовольные услышать, а потом вернуть все к исходному, лишь бы хотя бы несколько мгновений побыть в исцеляющей тишине. Юн засыпал быстро, что облегчало жизнь стократно. Оставалось лишь не подавать признаков бодрствования, не провоцируя своим существованием женщину, спящую за соседней стеной. Безумие было благодатью школы Мьёджи, но благодаря установленной Джисоном игре оно сладким запахом проникло внутрь помещения, пикселями вырисовываясь на слабо светящемся экране побитого телефона. Чонин решил посвятить эту ночь детальному изучению приложения, полностью игнорируя вопли тела, отчаянные просьбы дать себе хотя бы мимолетный отдых. Его цепляло оформление главного экрана. Его маленькая пиксельная версия в белой футболке, в такого же цвета рубашке сверху, в школьных брючках, потертых кроссовках. Детализация пугала, ведь откуда игра могла знать все настолько досконально? В особенности ошейник на его шее, выглядящий совершенно иначе, чем в жизни. Он любил подобные украшения, ведь они сковывали ядовитые чувства, желающие криком вырваться наружу. Ему нельзя было кричать. Шершавая подушечка пальца коснулась экрана, задевая маленькие разноцветные пиксели в области шеи. Это был ошейник из разноцветных резиночек, который он однажды сплел сам себе в далеком детстве, уже тогда потихоньку теряясь в разношерстности мыслей. Ведь носить подобное так «по-пидорски». — Какого черта? — шикнул он, пальцем случайно задевая одну из иконок, покидая заставку. «Приветик, Нини» показалось на весь экран красными буквами. «Твое первое задание очень простое. Я думаю, тебе будет крайне приятно выполнить его. Заставь Кан Суена плакать. Испугай его. Отомсти ему. Если ты справишься с миссией, то тебя ждет вознаграждение». Чонин растерянно захлопал ресницами, пытаясь выйти обратно на главный экран. Он же толком правила игры не коснулся, а жизнь принудила его сразу взяться за задание, не зная ничего об устройстве пиксельного мира. Он привык к шахматам с четкими действиями, но прямо сейчас сердце его дрогнуло от мысли — канул в неизвестность, имея лишь один способ покинуть её. «Сумма вознаграждения: 100 тысяч вон». Он шумно сглотнул, чувствуя странный зуд под ребрами. Ему чуждо было знать, что такое деньги, ведь семья их жила на пособии, а все карманные Чонин отдавал младшему брату, оставляя себе лишь копейки на проезд. Полагалось бы думать над тем, как устроен конструктор в его руках, как именно будут зачисляться вознаграждения, но в голове лишь темнота с огненными искорками, ведь формулировка задания заставляла все тело сходить с ума в страсти. Девиз игры гласил о поражениях и победах, но душа сгнивала в удовольствии лишь от самого процесса. От процесса игры. В маленькой комнатушке шумел вентилятор и сопел десятилетний мальчишка. В маленькой комнатушке Чонин услышал звон монетки.***
Он совершенно не спешил к реализации задания, по-прежнему грея слабые надежды коснуться правил. Неизвестность пугала и завлекала одновременно, а кожа продолжала плавиться в жаре учебного класса. Прошло несколько дней с его «дебюта», а мир вокруг словно замер, ожидая его хода. Будто была его очередь. Джисон подозрительно пропал, отправив скомканное сообщение о внезапной простуде. Чонин бурно не ответил, лишь прислал эмодзи среднего пальца и двинулся на учебу, совсем не заботясь о том, что все начало погружаться в пиксели. Стоило бы думать об игре, но приставший к нему тем вечером аромат персика совсем мешал противоречивому мышлению. И сколько бы раз он не открывал приложение, единственной доступной и кружащей разум информацией было лишь задание с заманчивым вознаграждением. — Блядство, — зашипел он, укладывая голову на парту. Очередной урок истории, но без чувства запала, без звона монеты, без с ума сводящих действий любимых шахматных фигур, словно все в одночасье стало обычным и приевшимся, блевотным на вкус. Он не был мстительным, он действовал в моменте, сбивая с толку своими кулаками. Планировать нападение, либо же придумывать способ напугать конченого парня их школы совсем не входило в список его рутины. Награда не щекотала, но мысль о насилие совсем немного заставляла задыхаться. И пока остался кислород, требовалось переходить к решительным действиям, потому, дождавшись конца урока, он первым делом рванул по школьному коридору в столовую, предвкушая найти там главного врага его лучшего друга. Чонин был глупым в учебе, наивным за пределами школы, но когда дело касалось того, чему его детский разум противился, расчетности мог позавидовать любой ученый. — Разговор есть, — его хриплый голос ни разу не способствовал уверенности, а беглый растерянный взгляд делал его жалким и покладистым в чужих глазах. Он стоял возле столика местных бандитов, крепко сжимая лямку школьной сумки на своем плече. Все резоны отказаться от игры. Все шансы удалить приложение с телефона. Все возможности посмеяться над Джисоном и забыть про все. Но игра не забывалась, как и персиковый мальчишка из автобуса с Нинтендо. — Чего? — грубый голос Кан Суена, жевавшего обед, немного напугал. — Разговор есть, — промямлил Чонин, злясь на себя. Возможно, дело было в том, что хозяина в школе не было, а значит, и лаять не было смысла. Ему нужна была сила, а мотивация деньгами не заряжала настолько, чтобы прямо сейчас скинуть все со стола, хватая вилку в руки. Сила гроссмейстера не его мышление. Сила гроссмейстера — его шахматные фигуры. — Пупс. Был готов поклясться, что подобное вовсе не прозвучало в стенах школьной столовой. Однако взгляд оторвался от Суена и направился аккурат в сторону входа в помещение, где стояли ферзь и ладья. Они явно болтали о чем-то своем, если их странные гляделки, конечно же, можно было назвать разговором. Минхо прятал руку в кармане и бесшумно о чем-то вещал, периодически поглядывая в экран своего телефона. Хенджин же молчаливо пожирал его взором ровно до того момента, пока не почувствовал на себе чужой. «Взгляд Хенджина ощущался мягким летним дождем после жарких дней». — Ну же, пупс. Он ничего не говорил. Его губы сжимались в сучьей улыбке. Вот его сила. Вот его шахматная фигура. — Ты сейчас угараешь? Хочешь со мной поговорить? И о чем же? Может быть о том, что ты по-прежнему торчишь мне бабки? — Суен резко встал, пугая своих друзей. Чонин продолжал удерживать зрительный контакт с Хенджином, чувствуя странный прилив сил. Чувствуя то самое случайно забытое безумие. Пришел в себя лишь тогда, когда схватили за воротник футболки и заставили заглянуть в глаза. — Ага, — и голос стал тверже безжизненным, будто легкая истерия в голове сравнялась с землей, на которой медленно начали прорастать цветы смерти. Ликорисы. Ферзь и ладья исчезли из столовой, а весь мир вновь превратился в шахматное минное поле. Разве что Чонин гурман, не желавший сталкиваться лбами с несчастным в месте, где сотни наблюдателей. Потому, ловко высвободив себя из чужой хватки, он молча последовал к выходу, тем самым завлекая за собой свои сто тысяч вон. Эмоциональная одержимость. Комплекс главного героя. Шахматные фигуры. Его сила определенно в них. Она скрывалась в Хван Хенджине, который одними поджатыми губами остудил пыл, погружая в ледяную воду, заставляя действовать. И чувство контроля под чужим натиском противоречило желанию быть свободным, но Чонину нравилось. Нравилось следовать тихими шагами по лестнице прямо на крышу, где безбожные школьники отравляли свои легкие и прятались от контрольных тестов, забивая на свое будущее. Нравилось подниматься в противоречивую преисподнюю, чувствуя вознесение, божественный коллапс. «Заставь Кан Суена плакать». Чонин знал один единственный доступный ему способ заставить людей плакать, а потому, когда железная дверь с грохотом захлопнулась, а школьная сумка упала на бетон, он приступил к действиям. Его расчеты вытекали из чувств, что прятались в нем. Незримая грань между человеком и убийцей. Неосязаемое сумасшествие, зарождающееся в головах детей, познавших либо боль мира, либо же его сласть. У всего был вкус. У дорогих сигарет ладьи — вишня, у темных волос чудака из автобуса — персик. Чонин хотел почувствовать гранат. Хотел почувствовать кровь. Удар. Еще один. Градация. — Как ты думаешь, он в игре? — сладко. Жара отступала, даруя пасмурную погоду. Редкий гость в виде прохладного ветерка побудил Минхо выбраться наружу, чтобы в очередной раз столкнуться со своей никотиновой зависимостью, выслушивая шелест своей второй зависимости. Хван Хенджина. И Ли был уверен стократно, что вшившая длинноногая блондинка знала все наперед, а потому не переставала поправлять свои волосы и ногой наступать на его, инстинктивно удерживая от желания ворваться в то, во что их ввязала судьба. Либо же игра. Хенджин небрежно коснулся чужой почти докуренной сигареты, задевая пухлые губы. Всегда докуривал за Минхо. Горечь забирал себе. — Было бы странно, если бы он в ней не был, — ответил осторожно он, слегка напряженным взглядом следя за Чонином. Перед глазами Ли все мешалось. Он наблюдал за тем, как мальчишка, которого их вынудила спасти игра, с диковатым видом принялся молча совершать лишь ясные его уму действия. — Что-то начинается, — Хенджин выплюнул бычок и потянулся, приподнимаясь на носочках, после зевая. — Твоим первым заданием было украсть ответы на тесты, моим же закурить прямо на уроке. Хван склонил голову в бок, укладывая руку на щеку. Первый жалобный всхлип Кан Суена. — Первым заданием избить этого идиота или что? Какая формулировка? — вопрошая, протянул Хенджин, раскачиваясь в предвкушении в разные стороны. Второй жалобный всхлип Кан Суена. — Почему ты думаешь, что это задание? — раздраженно поинтересовался Минхо. Он не любил чувствовать себя тупым, а Хван только и занимался тем, что заставлял его таковым себя ощущать. — Пупс дерется беспорядочно, а сейчас его движения четкие, словно все спланировано. И взгляд у него такой себе, — он повел плечами, словно по телу прошлись мурашки. Усмехнулся. — Люблю, когда у людей такие тяжелые взгляды. Это возбуждает. Хенджин шикнул, когда его стукнули по затылку, ероша волосы. — И давно ты за ним наблюдаешь? — Минхо потянулся к карману за пачкой сигарет, но после закатил глаза, понимая, что её у него нагло украли. — Не я за ним наблюдаю, — Хенджин улыбнулся, после протягивая Ли то, что он так яростно пытался отыскать в своих штанах. — Это он за нами наблюдает, Хоша. Очередной подзатыльник и Хван смеется. Очередной жалобный всхлип и Хван со вздохом делает шаг вперед. — Прекрати, — Суен вжимался в железную дверь, смотря исключительно вниз, боясь поднять взгляд на Чонина, что сидел напротив него на корточках. Может быть, руки его были костлявыми, но бился он ими больно. Может быть, голова его и была пуста, но в определенные моменты эта пустота пугала, охватывала его с ног до головы, побуждая делать то, чего он бы никогда не сделал. Например, хорошенечко ударить под дых, чтобы после несколько раз, пользуясь растерянностью, приложить чужую голову к железной двери, заставляя потеряться окончательно. Он сидел напротив него с карандашом в руке, свободной рукой стискивая сальные волосы до боли. Нет, Чонин не думал о слезах Джисона, не думал о своих костях, о разбитой губе, о шраме на щеке, не думал об игре. Он думал о процессе. — Ты меня слышишь? Убери карандаш, — повторил Суен, пытаясь вжаться в дверь сильнее. Имея физическое превосходство, он превратился в ничтожество. Ведь сильнее физического только моральное, и именно морали был лишен взгляд Чонина. Острие грифеля приблизилось к темному глазу, и Кан зажмурился, пока Ян вынуждено свободными пальцами не раскрыл его веко. Чонина не было здесь. Он был на шахматной доске. Он пытался сделать свой ход. «Ты милый». Карандаш выпал из рук, когда он услышал теперь привычный слуху писк. Горячие слезы противно коснулись подушечек пальцев, а запястье его мягко накрыли, вынуждая остановиться. — Довольно, пупс. Уже все сделано, — он общался улыбкой. Это отрезвило.***
Музыкальная гостиная была больше похожа на ВИП-комнату, где могли обитать только ферзь и ладья. Чонин возносил их в своей голове до невозможного, пусть свое безумство и удерживал, по-прежнему пытаясь всех вокруг сделать пешками, а себя королем. — Так ты в игре, пупс, — пропел слащаво Хенджин, плюхаясь на диван. Помещение не было большим: огромный рояль, парочка гитар, стандартные школьные окна и неясные плакаты на стенах. Из броского лишь два дивана в центре комнаты, стоящие друг напротив друга, спасающие себя от прямого контакта журнальным столиком, на котором стояла шахматная доска. Чонин сходил с ума. — Денежка уже пришла? — Хван похлопал по месту рядом с собой, заставляя зависшего в дверях Яна хотя бы предпринять попытку сдвинуться с места. Его очень насторожило то, что в гостиной воняло цветочными духами Хан Джисона. — Ты такой пупсовый, — все не унимался. — Мне кажется, если бы я тебя не остановил, нам бы пришлось вызывать скорую. После такого спектакля я не думаю, что Кан Суен задержится здесь. Избавляем школу от мусора. — Если избавляем, какого бляда ты еще здесь? — процедил Минхо, подходя к подоконнику, беря с него скрипку. — А ты чего стоишь? Обосрался от страха и думаешь, где штаны новые взять? Спроси у куколки, может, он сейчас свои снимет и тебе отдаст. Хенджин громко засмеялся, прикрывая рот ладошкой. Чонин сходил с ума. — Вы тоже играете? — наконец-то подал голос, а после, поймав на себе взгляд Хвана, все же решил подойти и подсесть к нему. Сильнее шахмат напугали только куклы, рассаженные на диване напротив. Фарфоровые, разодетые в винтажные кружевные платьишки. Без глаз. — Нравится? Это я их создал, хочешь, подарю какую-нибудь? — не унимался Хенджин, тут же по-хозяйски растекаясь по мебели. Он ручкой дотронулся спутанных пепельных волос, доставая из них какую-то колючку. Чонин не брезговал так, как брезговал рядом с Джисоном. Минхо агрессивно провел смычком по струнам, после сдаваясь и убирая скрипку на место. Он резко развернулся к парням, скрещивая руки на груди и уставляясь на цирковое представление Хенджина. — Мы играем, но ты, видимо, начал только недавно. Мой тебе совет, бросай эту хуйню, — грубо. — Прямо сейчас снимай деньги со счета приложения, скидывай себе на карту и удаляй. — Зачем же так быстро? — возмутился Хенджин. — Ты то же самое слонику говорил, но он не удалил. Минхо почувствовал укол вины и задумался над тем, как провернуть убийство смычком. Чонин услышал звон монетки, но ничего не падало. Так звучали мыслительные разборки этих двоих, что своими взглядами начали испепелять друг друга, совершенно забывая весь мир тотчас. — В игре тринадцать уровней, — начал Хван издалека, а напряжение в ту же секунду разбилось об пол. Он бесцеремонно взял холодные руки Чонина в свои, крепко их сжимая, привычно улыбаясь. — Принцип игры ты уже понял, верно? Так вот, почему Хоша начал тебе заливать в уши за уход. До третьего уровня можно спокойно и без последствий покинуть игру, заработав денежки. Задания у всех разные, сумма вознаграждения тоже, но сам понимаешь, чем выше уровень и сложнее задание, тем больше прибыль, — он посмотрел в сторону Минхо, чтобы лично насладиться его реакцией на нелестное уменьшительно-ласкательное. — После третьего уровня из игры выйти не получится, разве что только при одном условии. Он замолчал, пытаясь найти во взгляде Чонина заинтересованность, однако ничего подобного не повстречал. — Из игры можно выйти, только вернув все деньги, — Хенджин приложил палец к губам, словно то было главным секретом. — Но ты сам понимаешь. Какой глупец лишит себя такого заработка? Никакой. Даже если у глупца фамилия Ли и от него прет мочой котов. — Какая же ты сука, Хван Хенджин. И вновь смех. — Дай мне свой телефон, — Чонин без раздумий трясущейся рукой вынул его из кармана, тут же пихая в шелковые руки. Он чувствовал себя одержимым. — Видишь? Это шкала опыта. Сейчас она у тебя почти заполнена, осталось совсем чуть-чуть и будет второй уровень, — очередная вишневая улыбка. — Ты сказал «слоник», — единственное, что произнес Ян. Что-то трезвое в его голове до сих пор плясало и оглушительно кричало. — Это дурацкая система игры, — вклинился Минхо. — Чтобы понять, на каком уровне человек, его награждают титулом шахматной фигуры. До третьего уровня ты пешка, а дальше уже по обстоятельствам. Сейчас мы ферзь и ладья, сейчас мы оба на десятом уровне. — Слезть с него не можем уже месяц. Не задания, а ересь какая-то, — подытожил Хенджин. — Движение с мертвой точки случилось как раз тогда, когда мы тебя от Суена защитили. — Так это было заданием? — искренне поинтересовался Чонин, словно кому-то действительно было дело до его жизни. — Очевидно. Ты думал, я буду руки пачкать просто так? — Минхо нагло скинул кукол с дивана и уселся напротив, закидывая голову на спинку и устремляя свой взгляд вверх. Обеденный перерыв подходил к концу. — Что будет, когда дойдешь до тринадцатого уровня? — Игра завершится, — дал очевидный ответ Хван. — Но не переживай, это бесконечное веселье, ведь еще никто не дошел до самого конца. Мне кажется, мы с котенком были первыми, кто начал в это играть, — он хихикнул, вновь жаждая насладиться реакцией уставшего Ли, но тот должным образом не отреагировал. — Еще вопросы? У Чонина их была сотня, но, находясь под давлением шоколадных глаз напротив, он все забывал. — Почему «Игра Мики»? — Мне кажется, это имя создателя, — ответил Минхо. — Я думал, что это женское имя, — произнес Чонин, чувствуя себя дураком. Воцарилась недолгая пауза, прежде чем Ли прохрустел всеми костями, чтобы выпрямиться и посмотреть на двоих. — Микаэль, — он вобрал побольше воздуха в легкие. — Я думаю, что имя создателя Микаэль. Чем не резон обозвать игру в честь себя? — Не слушай его. Пока мы играем, чтобы побеждать, он играет, чтобы разузнать личность этого гения. Он буквально одержим этим, — и в словах Хенджина чувствовалась слабая ревность. Особенная ревность, периодически проскальзывающая и в речи Минхо. — Ладно, — Чонин пытался все переварить. Его голова раскалывалась от насыщенности дня, но это помогало ему чувствовать себя живым. Чувствовать себя главным героем. — Еще вопросы, пупсик-пешка? — все не унимался Хван. — Да, — робко. — Кто такой «слоник»? Улыбка сползла с лица ладьи, а ферзь болезненно засмеялся. Это насторожило Чонина. — Хан Джисон.***
Чонин больше не чувствовал желанной эйфории после ответов. Он сидел за своей партой, наблюдал за расслабленным Хенджином, за тем, как он поглядывает в сторону Минхо и что-то шепчет себе под нос. Их парочка настораживала и восхищала. Ян пытался все осмыслить и понять, на каком уровне оказался его друг, раз уже удостоился такого шахматного титула. Прокручивая в голове его странное поведение, сердце вновь становилось человеческим. Он действительно начинал волноваться, вылезать из омута пороков, превращаться не в пса и в пешку, а в лучшего друга, в старшего брата, в нелюбимого сына. «Наше общество похоже на шахматную доску, Нини». И сколько бы попыток хотя бы на мгновение вырваться из порочного круга он не предпринимал, свой ход он уже сделал. Игра началась, и она никогда не закончится. Любое веяние покинуть школу Мьёджи и стать прежним будет пресекаться собственным разумом. А если и потребуется, то чужим. — Минуточку внимания, — классная руководительница, сидящая все то время за учительским столом и игнорирующая присущий гам в классе, наконец-то взбодрилась и напомнила о своем присутствии. — Один мальчишка только что подписал документы в кабинете нашего директора, и пока он не ушел готовиться к следующему школьному дню, хочу вам его представить. Персики. Персики. Персики. — Ким Сынмин, можешь войти и поздороваться со своими одноклассниками. Персики. Персики. Персики. Чонин слышал гул своего сердца в ушах, чувствовал боль, тупыми ударами разбивающую кости, вдыхал запах желанного фрукта, терял связь с самим собой. Хозяин Нинтендо вальяжно зашел в кабинет, тут же награждая всех теплой улыбкой. «Король». Знакомый писк, на который среагировал не только Чонин, но и сидящий неподалеку Хенджин, что игрался со своим галстуком, целиком и полностью игнорируя очередное нововведение в их коллективе. Хван обернулся, хитро улыбаясь. Дергано, но Ян достал телефон из кармана, чтобы открыть игру и уставиться на очередное задание. «Приветик, Нини! Ты успешно справился с первым заданием и, надеюсь, насладился своей наградой. Однако теперь пора преступить к следующему. Не буду томить! Пора начать борьбу с тем, что ты так тщательно игнорируешь внутри себя. Поцелуй Ким Сынмина. Сумма вознаграждения: 500 тысяч вон». Телефон выпал из рук, привлекая всеобщее внимание. Он проехался по полу до ног Хенджина, что без раздумий накрыл его подошвой своих кроссовок, скрывая запретное от чужих глаз. Чонина затрясло, его дыхание сбилось, а глаза широко раскрылись, уставляясь в валяющийся на парте карандаш. Он крепко стиснул кулаки, ногтями впиваясь в кожу, стараясь успокоить себя, спрятаться от прочитанного. И что-то заставило его поднять свой взгляд, дабы столкнуться с Ким Сынмином. Он смотрел на него. Он смотрел в его душу.И г р а п р о д о л ж а е т с я.