Искрами в небе ночном

То была чудесная ночь — как и все ночи до неё. Несложно было соблюдать традицию — ночей прошло тогда мало, даже меньше семи, и ни одно дуновение зла ещё не омрачало их. Ничто не омрачало. Молодое небо мерцало нежно-розовым закатным сиянием, а высоко над землёй полыхало множество звёзд, когда на ветке смоковницы на холме проснулась маленькая сипуха. Покрутила головой, осматривая новый-новый мир своими новыми большими глазами. Моргнула. И подумала нечто вроде: «Что за ерунда?» Она всей своей сущностью была уверена, что создана для ночи. Её мягкие крылья должны были бесшумно нести её в полной темноте. Её огромные зрачки идеально подходили, чтобы улавливать даже самое слабое шевеление во мраке. Сейчас эти зрачки сжались в крошечные точки — и всё из-за белого огня, за один миг наполнившего небо от края до края. Звёзды росли. Становились крупнее, ярче. Звёзды рушились вниз, оторвавшись от небесного свода. Маленькая сипуха вскрикнула и метнулась прочь, отчаянно торопясь отлететь куда подальше — и зная уже, что не успевает. …его крылья горели. Пламя рвалось с кончиков перьев, обжигало кожу, лицо, ресницы; он почти ничего не видел за дрожащим полупрозрачным маревом. Он беспомощной песчинкой валился вниз, и плотный шершавый воздух стёсывал ему кожу, оставляя широкие раны. Где-то рядом падали другие. Он не мог различить лиц, узнавая скорее по памяти: этот, с догорающими волосами, стоял слева… этот принёс какого-то зверька и качал в ладонях… эти… Слишком много. Их было слишком много — тысячи, десятки тысяч тех, чьи крылья в один миг перестали держать их в потоках энергии и эфира. Земля приближалась — мутным пятном темноты, бликами на морских волнах. Мелькнула чья-то громкая мысль: «Вот и хорошо», — и он испугался, ошпаренный чужой ненавистью, чужим образом этой планетки, раскалывающейся напополам. Это было неправильно. Он не хотел ничего разрушать. Он и мысль-то эту думать не хотел, но она уже нырнула в него, просочилась сквозь кости, спасаясь от полыхающего снаружи огня, искажая, меняя, и, пытаясь вытравить её, он не… Он ударился о землю, проламывая твердь. Пламя наконец погасло. Он словно ослеп и оглох — не было ничего, кроме мрака, пыли и горечи сажи на языке. Он падал сквозь какие-то пустоты и хрупкие перегородки, и в тот миг, когда наконец достиг дна этого… чем бы оно ни было, он ощущал себя перемолотым в порошок. Другие падали сверху, давили друг друга. Кричали. Он отполз куда-то, где было место, по-змеиному переступая рёбрами. Неподъёмные руки и ноги мешали, и он избавился от них, оставив себе лишь голову и длинный-длинный позвоночник. Забился в какой-то глухой отнорок, свернулся клубком, утыкаясь носом в живот. Подумал: «Потом разбудят».