the only flaw

Кавех часто слышал, что люди, рождённые летом, не выносят зимы — тем не менее, ему она почему-то была по душе. Всегда, кажется, с самого детства. Хотя многие любят зиму, будучи детьми, — ту самую, беззаботную и снежную, где существуют только каникулы, праздники, подарки, украшения, игры в снежки, румяные щёки и холодный нос, а самая большая неприятность — это промокшие ноги. Кавех вот тоже любил, особенно — наряжать дом самодельными украшениями, которые рукоделил вместе с родителями. Кажется, в старых ящиках до сих пор хранятся подвески с райскими птицами, которые летали у них вокруг люстры, отражая свет танцующими на стенах солнечными зайчиками, которые он делал с отцом, — маловероятно, что его мать решила забрать их с собой, когда переезжала. Отец говорил Кавеху, помнится, что у него был в юности друг из Амурты, который специализировался в орнитологии, — так он и передал тому свою любовь к необычным пернатым созданиям. Многие истории, которые Кавех слушал на ночь в детстве, были наполнены сказочными и легендарными образами птиц, и, кажется, первыми, кого он стал рисовать, когда научился держать карандаш в руках, были зяблики за окном. На занесённом пушистым снегом подоконнике. Когда отца не стало, делать украшения он стал в одиночку — на плечи матери свалилось слишком много хлопот, чтобы оставались время и силы побаловать его бывшим когда-то традицией увлечением. Кавех, даже будучи ребёнком, никогда на неё за это не обижался. Райские птицы больше не летают под его потолком и зяблики исчезли с его заснеженного подоконника, но любовь к зиме в его сердце осталась незыблемой. Тигнари говорит, это потому, что ребёнком быть он никогда и не переставал. А вот Сайно... Чхи. Сайно вот целиком и полностью оправдывает суждение о несовместимости пылких летних натур и застылости зимней мерзлоты. Кавех разворачивается и замечает (иногда сделать это может быть действительно сложно, особенно если смотреть на собственном уровне глаз) миниатюрный силуэт, выходящий из кофейни с двумя стаканами кофе в руках. В глаза мгновенно бросается огромный красный шарф, тёплый и мягкий — Кавех знает, потому что он его подарил. Странно, наверное, радоваться тому, что твой подарок носят, когда он так практичен в настоящую пору года, тем не менее, этот шарф на Сайно всегда приковывает взгляд и согревает его так, как не сможет никакая одежда, изнутри. В гардеробе Сайно практически нет ярких цветов, изредка там можно отыскать некоторые оттенки фиолетового, — худи или футболка, — и объясняет он свой выбор цветовой гаммы и любовь к исключительно золотым украшениям тем, что яркие цвета ему якобы не к лицу. Кавех считает, что он не прав, особенно когда этот шарф так подчёркивает рдеющие, кажется, даже в темноте рубиновые глаза. Это авторитетное мнение высокопрофессионального художника всё же, поэтому Сайно не стал его оспаривать и смиренно принял подарок. Вышеупомянутый художник сокращает расстояние в два больших шага, так, что обладатель шарфа, подняв голову, практически утыкается носом ему в грудь, издав удивлённый сдавленный звук. — Я подумал, это котёнок чихнул. — Очень смешно, — Сайно отходит и забрасывает шарф подальше себе на плечо, ухватившись за край свободным мизинцем, а после им же потирает порозовевший кончик носа. — Забери свой кофе, пожалуйста, и пойдём отсюда скорее. Я от холода не чувствую пальцев на ногах. Сайно жалуется на что-либо очень редко, включая любой дискомфорт, поэтому наблюдать за подобным — исключительно очаровательная картина. — Тигнари сказал, что у них практически закончился сливочный ликёр ещё утром, но он придержал немного для нас, — для тебя, мысленно поправляет его Кавех, потому что Сайно даже кофеин редко пьёт, не то что алкоголь, поэтому берёт какао. С маршмеллоу. — Он снова сказал брать свой кофе, топать скорее и не мозолить ему глаза, потому что ему ещё смену закрывать? — Нет, это он, только когда мы вдвоём заходим, говорит. — Эй! Одному мне он это тоже говорит! Сайно улыбается тому, каким раненным звучит его возлюбленный, даже нос вверх обиженно задирает, думая, что приятно, наверное, быть любимчиком в своём кругу друзей. Впрочем, откуда Кавеху об этом знать, но чувства Тигнари и аль-Хайтама он всецело разделяет. Даже завидует сам себе. Сайно его ведь сначала вообще не замечал — ну, или профессионально делал вид, что Кавеха не существует — и всей сущностью давал понять, что больше, чем на уровне общего знакомого в компании друзей, Кавех его не интересует. На протяжении месяцев после того, как Тигнари их друг другу представил и оказалось, что и аль-Хайтам с ними обоими уже был знаком, а Кавеху даже не соизволил сообщить. И это всё, невзирая на его рьяные попытки заполучить внимание и завоевать расположение самой неприступной и загадочной фигуры в истории Академии. А когда Сайно оттаял и стал не просто игнорировать, но и проявлять знаки внимания в ответ, он испугался и исчез с радаров — о, Кавех даже не хочет вспоминать ту кутерьму, которую он навёл, прежде чем их отношения стали тем, что у них есть сейчас. Тигнари ему до сих припоминает, как он едва не разбил Сайно сердце. Отбросив шутки в сторону, всеобъемлющая забота Тигнари даже через такие мелочи, как вкусный кофе с его любимым сиропом, всегда ему приятна, но её границы на самом деле расстилаются гораздо дальше. Будучи самым младшим из них, он ещё заканчивает свою учёбу в университете, одновременно подрабатывая в кофейне, куда они часто заглядывают во время его смен. Как студенту медицинского, ему можно только посочувствовать, поэтому к подобным проявлениям характера они относятся с пониманием. Пока Сайно говорит ещё что-то, Кавех тянется за своим стаканом, но оставляет обе ладони — широкие, большие — поверх других, миниатюрных и о, таких крошечных в его руках, прижимая их друг к другу. На смуглых щеках расцветает румянец ещё гуще прежнего, зароненного морозом, он умолкает и прячет взгляд. Кавех заключает бездумно: — Холодные. Сайно бормочет в складки своего шарфа: — Ну, да... А какими ещё им быть? — Обычно горячие, — подобно его неуёмной натуре и неиссякаемой энергии. Кавех забирает оба стакана и ставит их на скамейку, только чтобы заново сгрести маленькие шершавые ладони в замок собственных рук и поднести к губам, опаляя горячим дыханием и целомудренным поцелуем прижимаясь к пальцам. — Так лучше? Сайно прячет смущённую улыбку за шарфом, пока на его лице постепенно расцветает кроткая нежность — о, Кавех должен зарисовать это, как только они доберутся до дома. У него для рисунков Сайно есть отдельный скетчбук. Два. — Да. Спасибо. Ему хочется сказать что-то о том, что стоит носить перчатки, потому что от аллергии на холод кожа рук у него трескается и шелушится, но, во-первых, ответом ему послужит что-то в духе «Прошу. Одного Тигнари нам всем достаточно», а, во-вторых, как тогда греть его ладони своими руками и сплетать между собой пальцы в кармане его пальто? Поэтому он пользуется улучённым моментом, чтобы постоять вот так ещё немного, пока ему позволяют и пока смущение на другом конце не достигнет статуса «непосильно», и Сайно, прочистив горло, осторожно высвободит руки и сменит тему. Это ещё одна эмоция, валидность которой он на свой счёт не принимает. Смущение, дискомфорт, жалость, забота — вещи, о которых с ним лучше не говорить, Кавех выучил со временем весьма болезненным способом. Поэтому приходится делать вот так: встречать после работы, согревать украдкой, дарить подарки — главное, чтобы Сайно не узнал, что на них Кавех может спустить весь последний заработок за целый проект, просто потому, что знает, как его возлюбленный любит их получать (хотя и не менее любит их дарить). Сайно придерживается позиции, что у природы нет плохой погоды, поэтому от него редко можно услышать жалобы, будь то дождь, снег, холод или слякоть, но по впалым щекам и побледневшей коже становится предельно понятно, что его солнцелюбивая, привыкшая к летнему зною натура для зимы не создана. Он как будто ещё более сдержан, более тих и задумчив, и даже рубины в его глазах тускнеют, жаждая вмешательства искусного ювелира, который вернул бы им первозданный блеск. Словно он закован в ледяные оковы, а Тигнари это состояние называет анабиозом — режим ожидания, пока его разбудят и вернут к жизни первые пригревшие лучи солнца. Старый знакомый или коллега по работе, быть может, и не заметит изменений, но не близкие друзья и уж точно не Кавех, изучивший и зарисовавший — не только на бумаге, но и в памяти, выгравировав на подкорке мозга — каждую его черту. Хотя первый снег — крупный, мягкий и пушистый, прямо как его волосы и ресницы — Сайно нравится. Кавех видит по неподдельной радости, расцветающей в его всегда такой сдержанной улыбке, подобно узорам на замёрзшем оконном стекле, которые Сайно обводит пальцами за утренней чашкой кофе, пока Кавех, обнимая сзади, накрывает его ладони своими руками. Огромными, подобно его большому сердцу. — Пойдём домой? — мягкий голос вырывает его из раздумий, и только тогда он понимает, что Сайно не убрал рук, маленькие ладони всё ещё покоятся в его собственных. Он всегда кажется Кавеху таким хрупким в эти моменты и когда смотрит на него снизу вверх из-за большой разницы в росте, пусть он и знает, что это совсем не так — о, отнюдь. Тем не менее, защитный инстинкт срабатывает рефлекторно. Одной рукой Кавех берёт свой кофе, а второй — Сайно за руку, переплетая их пальцы. — Да, идём.