Я тебя люблю

      Волков Олег Давидович двадцати двух лет отроду точно был человеком непростой судьбы и жёстких принципов, вероятно - человеком чести, и едва ли – открытым и говорливым собеседником. Так уж вышло, что куда чаще его бесчестно били за лишние вопросы или неуёмно длинный и острый язык Серёжи Разумовского, чем за отстранённое молчание и успешные попытки слиться с мебелью.       Кстати, о Серёже Разумовском - в его ненадёжной творческой натуре и были отражены все железобетонные волчьи принципы и молчания. Единственный принцип – Серёжа – лучшее, что с ним – Олегом Давидовичем – случалось, и интересы Серёжи стоят куда выше всего, что болтают окружающие. Много они понимают. Принцип этот непоколебим и сейчас – Серёжа сказал "Проваливай", и вот Олег уже сорок минут сверлит взглядом тарелку со сваренным по бабушкиному рецепту куриным супом. Есть не хочется совершенно. Суп любезно доедает Вадик – не пропадать же добру, да, Поварёшкин – а Олег так и сверлит взглядом стол. Невысказанное колет и царапает изнутри горло как при зарождающейся ангине, бьёт в голове набатом, ломит грудную клетку. Я тебя люблю.       Волков Олег Давидович двадцати двух лет отроду до смешного любит Серёжу Разумовского. Едва ли как брата, вероятно как друга, точно как всё это сразу и даже что-то большее. Жалко только, что говорить взрослые волки не умеют, будучи волчатами попросту не решаются, а если и говорят, то говорят непременно загадками и намёками. – А когда мы вырастем, мы все ещё будем дружить? – Конечно будем, Волче, не спрашивай таких глупостей. – Даже если ты переедешь в Москву, чтобы лучше учиться? – Конечно, Волче. Зачем мне ехать без тебя?       Олежа – уже угловатый и нелепый, ещё далеко не Олег Давидович – весь вечер счастливый гоняет по двору мяч с пацанами, забивает три гола и даже почти не расстраивается из-за порванного кеда. В голове весенней мелодией переливается такое тёплое:"Зачем мне без тебя?" Мне тоже без тебя незачем.       Олежа больше не угловатый, хотя всё ещё нелепый и смешной – так говорит говорил Серёжа, а Серёжа не может врать. Олежа не знает, что с этой нелепостью делать – он давно уже косая сажень в плечах, он кое-как тянет учёбу и зарабатывает им двоим на жизнь в скромной однушке за МКАДом. Серёжа зарабатывает тоже – пишет за других домашки, курсовые и даже дипломы, пока сам учится только на втором курсе. Вечерами они оба побиты жизнью, оба смотрят в глаза, гипнотизируют и боятся до дрожи в уставших за день руках услышать из уст напротив – если разъедемся по общагам, не надо будет столько пахать. Оба молчат.       После ссоры оба разъезжаются в тот же день. Олеже не то чтобы так не хотелось работать - на сменах старался убиваться теперь вдвое больше, лишь бы прийти и забыться сном. Олеже не хотелось окунаться в ворох воспоминаний, поджидающий в каждом углу убого обставленной однушки. Ночами все равно снится одеяло. Тонкое, почти не греющее, в уродливый цветочек. Прошлой зимой коммунальщики, видимо, решили не топить. Под уродливым цветочком укрывались двое - сплетались пальцами и коленями, жались, пытаясь согреться, насытиться тёплом и касаниями, которых отчаянно не хватало в детстве.       Во сне Серёжа под одеялом всегда один. Смотрит пронзительно своими грустными голубыми, ещё без этих поганых жёлтых линз. Смотрит и говорит беззвучно, шелестит одними губами. Я тебя люблю.       Волков Олег Давидович полюбить город так и не сумел. Заучил дорогу от своей шараги до корпуса Серого, от корпуса Серого до шабашки, от шабашки до замкадной однушки. Заучил заодно Серёжино расписание - караулить перед дверьми после пар, чтобы что-нибудь сказать, провыть, чтобы хоть что-то. За два с половиной месяца успевают кончится пары, начаться и кончиться сессия. Олег Серёжу поймать не успевает. У Серёжи тут много друзей, которым Олег нравился не слишком. Серёжу друзья предупреждают и ведут через задний двор. Они Олегу тоже никогда не нравились, так что это даже почти не обидно.       Вад старается как может – покупает пиво, приводит знакомиться череду белокурых красавиц. Потом шатенок. Потом рыжих. На этом их посиделки и заканчиваются. Волков Олег Давидович почти научился ценить заботу. Волков Олег Давидович всегда ценил в людях только умение не лезть куда не просят (Серёжа не в счёт, Серёже можно везде, это тоже своего рода принцип). Вад хмыкает, но, кажется, понимает и больше не лезет. Олег почти благодарен. Становится почти сносно. Ночами всё так же снится Серёжа и изводит натянутую нервную сетку. Ему Олег прощает. Ему можно.       Становится невыносимо, когда те друзья Серёжи, в которых к Олегу больше сочувствия, чем презрения, думают, что пытаются помочь. – Там Серый с новым другом квартиру снимают, мы вот вещи таскали вчера. Подумала, тебе стоит знать. – Серёгу видел вчера. В кино с девчонкой какой-то ходил на Поттера нового. Я так, чтобы ты его не ждал и тоже посмотрел. – Я слышала, что Серёжа... Серёжей называть никому, кроме него – Олега – не позволено, значит и слова их не значат ничего (хорошего).       Слушать о счастье и взлетевшей популярности Серёжи, о которой они когда-то мечтали вдвоём, становится невыносимо.       Хороших идей у Вада на перечёт, но раз в сто лет и палка стреляет. Так, кажется, говорила бабушка. Бабушке Олег всегда верил.       Волков Олег Давидович двадцати двух лет отроду стоит на пороге районного военкомата.       Затылок бреют грубо, Серёжа всегда стриг так, будто боялся лишний раз прикоснуться и обжечь(ся). Серёжи тут нет и на перрон проводить он не приедет тоже.       Перед тем, как отключить телефон, Волк находит в себе силы ответить на пробивающееся сквозь поток колкостей и острот "Да скажи ты уже хоть что-то наконец". Не дойдя до адресата, в спаме среди рекламных сообщений и других кинутых в блок номеров болтаются угловатые, нелепые, смешные буквы.

От кого: Олежа Я тебя люблю.