i'm sad and i can't speak

рассвет медленно приоткрывает тяжёлую ночную штору цвета морских глубин, стирает ластиком звёзды, снижает яркость луне, лёгкой поступью заходит в комнату, ласково лижет последними фонарными лучами щёку растрёпанного, сонного донёна, стоящего у приоткрытого окна. он слушает как просыпается природа: галдящие птенцы, чьи родители по своему обычаю снова свели гнездо под козырьком их балкона; машины заводятся и не спеша выезжают со двора; кто-то двумя этажами выше звенит ложкой, размешивая в кофе овсяное молоко. в привычный утренний шум, которому так легко можно позволить стать незаметным фоном, тонко вплетается звук дыхания за спиной — невесомое, едва различимое за громкими звуками планеты; донён услышал бы его, взрывайся вокруг тонны бомб. дыхание, которое даёт силы дышать ему самому. — ты по ночам превращаешься в Хаку? как не проснусь, ты стоишь у окна, — тихий, ещё не окрепший после сна голос чону доносится через тёплое ватное одеяло. на улице вовсю властвует согревающий землю и растения май, а они всё ещё спят под одеялом, между ног путая кучу подушек, обнимая друг друга и плюшевых динозавриков. донён смущённо фыркает и возвращается к чону, обнимая и притягивая к себе. пальцы переплетаются, ступни касаются друг друга, взгляды скрещиваются - так они становятся ещё ближе. — ты холодный, — шепчет чону и прячется у донёна на груди, укладываясь поудобнее. — что ты видел? донён улыбается, путает пальцы в светлых кудряшках чону, поглаживает, чмокает в лоб и начинает говорить. — сначала была пустота, сплошное ничего; когда я смотрел на небо — обычное, как и всегда: наш привычный двор, качели на площадке тоскливо стонут, они всегда по ком-то грустят, ты не замечал? после вмешались звуки, разные, тихие и громкие, пугающие местами: сигнализация завыла, где-то заплакал потревоженный ею ребёнок; на кухне за стенкой юта уронил со стола стакан (я тут же спросил не разбилось ли что, он ответил, что кроме его сердца, ничего не пострадало). я не замечал ничего необычного, поэтому закрыл глаза и начал видеть всё остальное. ты ещё не уснул? донён нежно проводит указательным пальцем от переносицы чону к кончику, тут же легко чмокает мягкий нос-кнопку, второй ладонью лезет под футболку — греется. чону щекотно смеётся, возвращает чмок в обветренные губы донёна и кивает, мол, рассказывай, я слушаю, уши навострил. — из пустоты получается огромная вселенная, знаешь? вот ты когда глаза закрываешь, что видно? темноту, да, а я вижу сквозь неё, внутри неё, через — как хочешь, какое тебе больше слово нравится. там распускаются цветы — акация, магнолия, такие крупные, будто мутанты, что-то с ними случилось, они расстроились, хотели выжить любой ценой — поэтому выросли в три раза, чтобы сохранить себя, стать больше врага — печали, а она, как ты знаешь, необъятная. после цветов появилась земля — чёрная, грязь, кровь, павшие рыцари, битая керамика, чьи-то сердца; я спрашивал юту, не волнуйся, это было не его; я раскопал всё это лапами, сам вымазался до самых кисточек на ушах, потом отряхивался долго, ты извини, я вон там под шторами оставил немного песка, я уберу; я думал, уж в земле-то точно не будет ничего — там только мертвецы, кости — прошлое, а там оказалась вода. солёная, резала язык как кислотой; я зажмурился, стало страшно, вдруг меня засосёт в водоворот, утянет, и я больше никогда не вернусь к тебе, а это ужаснее смерти. но вдруг что-то мягко коснулось моей задней лапы — как водоросли в нашей речке, которых ты боишься, но они только у самого берега, дальше песок, я же тебе говорил; я смог заставить себя открыть глаза, и от удивления, восторга — целой бури эмоций, чуть не задохнулся. я был под водой, но вода была не чёрная, что-то как будто светилось изнутри... спишь? в ответ раздаётся мычание, чону переворачивается на другой бок и прижимается к донёну изо всех сил, будто, уснув, провалится в небытие — бесцветное и безвыходное, но у него точно, абсолютно точно, всегда будет дорога домой, к донёну, по душистому мху, заболоченным полянам и земляным дорогам, туда, где живёт его дракон. — рассказывай, я ещё здесь, — шепчет чону земляничного цвета динозавру в своих руках, и пяткой легонько пинает донёна. — ты смешной. не засыпай, сейчас самое интересное будет, — бодает чону лбом между лопаток и тут же прижимается к этому месту губами. — там было очень много рыб, разноцветных: голубых, бирюзовых, розовых, салатовых, цвета индиго, цвета звёзд (если у них вообще есть цвета), даже была парочка похожих на те смешные носки юты с крольчатами, которые ты ему подарил. эти рыбки были как бисер — большие и маленькие. они танцевали, кружились в каком-то неподвластном мне ритме; я не слышал музыки, но знал, что её слышат они. было так красиво, чону! однажды я обязательно возьму тебя посмотреть, тебе понравится. а ещё там был электрический скат с такой забавной милой мордочкой, совсем как твоя, когда ты морщишься из-за горячего чая на языке — я так и назвал его — чону, твоим именем, ему, кстати, полюбилось очень. чону? но чону уже спит, улыбаясь донёну и рыбкам, которые теперь танцуют в его мечтах. на утро чону обязательно расскажет своему дракону, что этим скатом был он — надо же своими глазами удостовериться, что донён не исчезнет во тьме. а сейчас у них есть ещё пара часов в объятиях и любви друг к другу до того, как проснётся солнце.