i'm sad and i can't speak

их утро начинается с того, что ренджун всегда просыпается первым. смотрит на растрёпанную чёлку джемина, родинки, ресницы, кончик носа — взглядом целует каждый миллиметр кожи, прислушивается к спокойному глубокому дыханию, сам перестаёт дышать, потому что любит-любит-любит так сильно, так бесконечно, так огромно. эти секунды спешат перебежать из ленивого созерцания главной любви всей его жизни в шум, суматоху и «чёрт, всё равно опаздываю, ну почему» у порога с одной кедой на ноге и попыткой у кошки отвоевать шнурки. и сонной улыбкой джемина, прислонившегося к косяку, руку вытягивающему к макушке ренджуна, задерживающему пальцы в его волосах. поцелуй на прощание — лёгкий, будто и нет его вовсе, показалось, ветер чуть щёку лизнул и исчез. замершее от нежности сердце, тихое-тихое в изгиб шеи «до вечера», ещё один поцелуй в плечо, выглянувшее из-под сползшей футболки — «я так люблю тебя», кошка развязывает шнурки когтями. смешки, искры в глазах такие, словно не живут вместе вот уже три месяца, будто до того не проводили каждую свободную секунду за руки держась — точно встретились впервые, видят друг друга только что — «я джемин», «знаю, спрашивал у друзей». знает, потому что полюбил ещё, кажется, в прошлой жизни, задолго до этой, гораздо раньше целого мира, возникшего из грёз. и джемин это знает, потому так тяжело отпускать каждое утро на учёбу, потом собираться самому и каждую секунду тянуться к телефону, чтобы что-то написать не несущее смысла и ценности — ренджун для него сам по себе ценен, без лишних слов и действий. вечером джемин приходит позже ренджуна, рюкзак бросает в угол прихожей (можно забыть о нём на целых два выходных), ботинки снимает и замирает прямо так, согнувшись к полу — из чуть приоткрытой двери слышит голос ренджуна, поющего его любимую песню, одну из, из тех, что когда-то ренджун пел для него в их первую совместную ночь наедине в этой же самой квартире. джемин улыбается, как можно аккуратнее прошмыгивает в комнату и садится на диван, глаза прикрывает, слушает, видит, чувствует, как ренджун перебирает нежно струны, будто не гитару в руках держит, а его самого. наверное, так оно и есть, потому что джемин ощущает себя так, будто каждую его клеточку обнимают и любят. бесконечно любят. — ренджун, — шепчет, боясь помешать, но голосом своим лишь идеально вплетается в звуки. — ренджун, я люблю тебя. джемин знает, что ренджун слышит. всегда. сползает с дивана на пол, по ковру коленками вперёд, к нему, гитару бережно в сторону, целовать: костяшки пальцев, тыльную сторону ладони, выступающую косточку у запястья, венки, дальше по руке, нежное местечко в сгибе локтя, ткнутся туда сразу же носом, вдохнуть его запах — корица, тёртый шоколад, кленовый сироп — утро в загородном доме у озера с завтраком на веранде, золотистым ретривером в ногах, шелестом клёна — их листья повсюду и даже в книжках, которые ренджун превращает в гербарии, альбомы воспоминаний, фотографии меж страниц, записки, «я тебя люблю» на клочке салфетки из придорожного кафе. а пока что у них есть эта пусть крошечная, зато такая уютная, своя, квартирка; и кошка, обожающая их шнурки, и пять разных упаковок чая в ящике над раковиной, и жёлтый свет фонарей в окна посреди ночи («три часа уже, пойдём спать, нана»). засыпают они, обнимаясь. ренджун уставший, измотанный духотой и тяжёлым днём, успевает только прижаться к джемину ближе, пальцы с его сплести, шепнуть «хороших снов». теперь очередь джемина любоваться им, охранять его сон, запоминать черты лица и без того выученные наизусть, на всю жизнь, на все последующие. утро наступит снова, совсем скоро. а следом ещё одно, и ещё. и в каждом из них они будут вместе, чтобы любить.