(Не)идеальное преступление, или как сокрыть улики чужого злодеяния с учетом личной выгоды

Долгожданная прохлада настигла юношей в сумерках, окутала на деревянных настилах среди учебных классов. День для Облачных Глубин выдался необыкновенно жарким, душным до двойной порции пота на лице во время тренировок. Пожалуй, единственной причиной этого маленького коллективного собрания в достаточно нестандартном месте было то, что никто из молодых людей не находил в себе сил сдвинуться с места. Эта же усталость была причиной еще более нестандартной для них тишины: каждый пытался прийти в чувство после долгого для по-своему. Лань Цзынъи, уставившись на постепенно заполняющийся звездами небосклон немного отодвигал рукой в сторону ворот ханьфу, запахнутый поверх более близкого к телу в надежде, что это даст телу чуть больше прохлады от сгущающейся темноты. Лань Сычжуй иногда поглядывал на товарища, иногда – на его смещенный ворот ханьфу украдкой, после сразу отводя взор на колышущуюся под ногами траву; Цзинь Лин же просто смотрел куда угодно, лишь бы не на первых двоих. Каждый витал в своих мыслях, если и вовсе был на то способен – усталость и измотанность тренировками одолевали юношей все отчетливее. Неизвестно, сколько бы так еще продолжалось, не реши бы Лань Сычжуй уйти первым. - Становится все темнее, нам пора. Никому мало не покажется, если будет задерживаться здесь дотемна, - превзнемогая боль в теле, он тянется встать, что ему удается сделать без особых проблем. – Пойдем, Лань Цзынъи. Адепт послушно кивает, только ему задача подняться на ноги не дается так легко: приходится сначала вставать на четвереньки под глухой смешок Цзинь Линя не иначе, как желавшего отпустить шутку про Фею, если бы его не прервал скрип провисшей под рукой Лань Цзынъи доски, явно не приколоченной к настилу, как все остальные. Она была несколько шире остальных и располагалась у самого фундамента здания учебного класса: ее явно редко задевали из-за такого расположения. - Что там? – пока случайный проверяющий поднялся на ноги, Лань Сычжуй успевает склониться к дощечке и подцепить ее, отодвигая ее в сторону под любопытным взглядом обернувшегося Цзинь Лина. В сгущающейся темноте сложно разглядеть, но там определенно что-то стоит. Юноша садится на корточки, погружая руку в образовавшуюся в настиле брешь, нащупывая там глиняный горшочек. – Это… - … «Улыбка императора», - заканчивает за него товарищ. - Опять Вэй Усянь?! – даже не очень просвещенный в теме шалостей Старейшины, Цзинь Лин сразу понимает, чьих рук должно быть такое дело. - Но его здесь не было уже давно, - с сомнением отвечает Лань Сычжуй, понимая, что в Гусу вряд ли бы еще кто-то осмелился на такое. - Ну да, сначала его долго нет, а потом в это же самое время на Стене Послушания появляется еще несколько новых правил, - ворчит Лань Цзынъи. Повисла тишина. Трое юношей смотрели на глиняный горшочек, стоящий на соседствующей с образовавшейся брешью половице, а горшочек – на них. У каждого из учеников на языке вертелся вопрос «А что нам с этим делать?» или «Как закрепить половицу так, чтобы больше никто это не нашел» или же и вовсе появилась мысли о возможной грамотной утилизации продукта своевольности Вэй Усяня. - И… что мы будем с этим делать? – первым отважился озвучить будоражащую каждый ум мысль Лань Сычжуй, - Может, скажем старшим или лично Лань Ванцзи? - И ты думаешь, нас за это по головке погладят? – почти огрызается Цзинь Лин, явно не желающий запятнать свою честь, - У нас нет гарантий, что нам поверят. - Но мы примерный ученики и редко оступаемся, почему нам не поверят? – возражает Лань Цзынъи с нотками сомнения в голосе. - Мы столько же примерные, сколько времени успели провести с Вей Усянем, - подытоживает Цзинь Лин, и уже никто не решается с этим спорить. Снова повисает тишина. В которой слышно почти каждое дуновение ветра, тихие ноты шелеста листвы и… чьи-то тяжелые шаги?! - Наставник, - тихо охают юноши почти хором, пусть и невпопад. Им явно уже не время находиться вне отведенных для сна мест и уж тем более не перед горшочком крепкого алкоголя, безмолвного свидетеля, чье присутствие лишит их последних шансов на алиби. Страх наказания, которое за подобный проступок явно было бы суровым для всех троих и одолевающая усталость, физически не позволившая бы им убежать дальше следующего угла, сделали свое дело: Лань Цзынъи толкает плечом дверь в учебный класс, находящуюся напротив них, второй адепт Гусу хватает горшочек, а проявивший необычайные способности к командной работе Цзинь Лин тихо задвигает половицу на место, после чего вслед за двумя товарищами скрывается в темноте дверного проема класса, тихо затворяя за собой дверь. Осознание происходящего настигает молодых людей по мере того, как они сидят в темноте, слушая тяжелые шаги, минующие их укрытие. Цзинь Лин сидел, прижимаясь спиной к двери, Лань Цзынъи расположился немного дальше, у стола, который он нашел в темноте посредством звонкого удара затылком о столешницу, а между ними, обнимая горшочек и как хранитель источника их вечерних неприятностей, расположился Лань Сычжуй. Они молчат еще несколько минут, вслушиваются в шорохи за стенами, опасаясь за новым дуновением ветра уловить еще чьи-то шаги, не сулящие им ничего хорошего. Но Облачные Глубины обволокла ночная, безмятежная тишина. Юноши дружно щурятся на свет, когда Лань Цзынъи зажигает тусклую, наощупь найденную на его персональном экзекуторе-столе свечку. Взгляд на интерьер в слабом свечении уже позволяет понять, что они оказались не в учебном классе, а в библиотеке – ровные ряды стеллажей возвышались по всей длине просторной комнаты. Молодые люди медленно, еще опасаясь издать лишний шорох отодвигаются от двери, понимая, что до утра отсюда уже лучше не высовываться. - Так… что нам делать? – инициативу снова берет на себя Лань Сычжуй, как если бы его этот вопрос волновал сильнее остальных присутствующих. Впрочем, ответ он получает с большой задержкой, поскольку ситуация была невероятной для каждого из них: примерные, только иногда отличающиеся излишней вспыльчивостью ученики прячутся ночью в библиотеке, притаив с собой горшочек любимого алкоголя одной из основных бед ордена Гусу. Порой казалось, что уничтожение первоначального ордена во время Аннигиляции Солнца было не так страшно, как существование упоминания Вей Усяня в Облачных Глубинах сейчас. Вот и получалась весьма забавная картина: трое в лодке, не считая собаки (если учесть за нее несчастный глиняный горшок). Однако о том, кто здесь был несчастнее – горшок или юноши, размышлять можно было долго, чем, впрочем, они и занимались. - Может, поставим его обратно, пока никого нет? - Слишком рискованно, если кто увидит – милости нам не будет. - Ну кто увидит? Снаружи тихо, убрать туда, где он лежал – хороший вариант. - Ладно, - сдается Лань Сычжуй, - давай попробуем. Потребовалось не больше пары минут для того, чтобы едва выскользнувшие из библиотеки адепты Гусу вернулись обратно. Лань Сычжуй погрузился в мысли, Лань Цзынъи сверлил взглядом Цзинь Линя. Который умудрился вдавить доску в настил с таким усердием, что больше поднять не получалось никакими усилиями – она намертво застряла, видать, только и ждала момента, когда из-под нее изымут противоправный элемент. - Спрячем где-нибудь здесь? – с глухой надежной в голосе спрашивает виновник. - Негде, - вздыхает Лань Сычжуй, - найдут сразу и если нам не повезет оказаться рядом… - Может, тогда… - после недолгой паузы голом подает Лань Цзынъи, - Выпьем? Две пары удивленных глаз уставились на него из полумрака библиотеки. Наверняка списали это на усталость после тренировок, не иначе – а как еще можно было бы сказать такой бред? - Эй, я серьезно, - продолжает он. – или у вас есть идеи получше? - Нет, но… - осекается второй адепт. - Но? - Не знаю. Цзинь Лин, что ты думаешь? - Думаю, что вы сдурели, - огрызнулся юноша. – Как вы вообще себе это представляете? - Горшочек небольшой, а нас трое. До утра все пройдет, а избавиться от пустого глиняного горшка проще просто, - пожимает плечамми Лань Цзынъи. В этот момент сдается последняя крепость в сознании Цзинь Линя. Он, вздохнув, согласно кивает, после чего озвучивает предложение отойти дальше от двери, в один из более широких проходов меж стеллажей – чтобы было менее заметно. Эта идея принимается единогласно, что и становится причиной смещения в глубь библиотеки, которая виделась в разы более безопасным местом всей компании. Усаживаясь на такой же выстланный деревом пол, юноши неловко поглядывали то друг на друга, то на злополучный горшочек, который важно восседал в центре этого круга пока еще неискушенных умов. - Ну… и что дальше? Как мы… - начинает было Лань Сычжуй, но договорить не успевает. Цзинь Лин как, пожалуй, самый отважный на необдуманные действия из всей пока еще святой троицы тянется к горшочку и взяв тот в руки, начинает возиться с лентой, держащей тканевую «крышечку». Адепты Гусу молча наблюдает за ним, когда старшего осеняет идея, - Может, чтобы было легче… сыграем? Где-то здесь был маджонг, - добавляет он, оглядываясь в сторону стоящих в конце залы столов. - Мало того, что вы вляпались в эту авантюру и втянули меня, так еще и играть с вами? Увольте, - фыркает Цзинь Лин, наконец избавляя горшок от крышки и весьма отчаянно, даже не принюхавшись сперва, делает первый глоток. Пожалуй, только гордость заставляет его проглотить жуткую на вкус, обжигающую рот и в следствие глотку жидкость, от чего у юноши мгновенно заслезились глаза. Не лучшее первое знакомство с крепким алкоголем (да и алкоголем в принципе) в его жизни. – К черту… - хрипит он, - тащите. Может, с игрой пойдет легче, - его голос становится тверже, когда он слышит смешок Лань Цзынъи, заметившего излишний блеск в его глазах, - Сам попробуй, идиот. - Попробую, - «идиот» выхватывает горшок из рук Цзинь Линя, пока старший из адептов удаляется вглубь залы, забрать игру, в пользу которой уже пошло два голоса. Он двигается тихо, немного пригибаясь, чтобы белые одежды не были так сильно видны через окна возможному случайному наблюдателю. Он опускается на колени, тянется к парчевому мешочку, в котором, отзываясь на движения, с тихим стуком друг от друга ударялись плитки. Ситуация, в которой они оказались, напрягала юношу, от чего он ненадолго замер, задумчиво глядя на ряды стеллажей, тонущих в темноте, задумываясь едва ли не о завещании при мысли о том, что их может кто-то заметить. Возможно, он провел бы так еще и пять, и десять минут, да хоть всю ночь – но из раздумий его выбил кашель Лань Цзынъи, характерно отличавшемся по тембру от любых звуков со стороны Цзинь Линя, более высоких и дерзких. Юноша оборачивается на звук и спешит обратно, к источнику света и явно что-то не поделившим товарищам по несчастью. Они уже переходили с шепота на споры в голос. О чем шла речь, Лань Сычжуй не уловил, но сразу шикнул на неугомонных адептов, уже чуть не подравшимся по причине то ли начавшего влиять на них алкоголя, то ли из легкой личной неприязни – он разнял юношей, когда Цзинь Лин уже рванул ворот ханьфу Лань Цзынъи на себя с достаточной силой, чтобы пояс с мягким узлом развязался под таким напором. - Что на вас нашло? Вы хотите заработать еще больше проблем? – шипит Лань Сычжуй, усаживаясь между юношами, но чуть в стороне, чтобы уместить мешочек с плитками меж ними тремя, - Цзынъи, убери лишние плитки, будь добр. Откидывая слетевший пояс в сторону, разгоряченный алкоголем и ссорой юноша, недовольно косясь на Цзинь Линя, берет в руки мешочек и несмотря на свое состояние аккуратно, не создавая лишнего шума, выкладывает плитки на пол. По мере обнаружения обратно в мешочек вернулись восемь бамбуковых фишек, плитка северного ветра и четыре плитки сезона: для полноценной игры им явно не хватало еще одного человека. Оставшиеся фишки он переворачивает лицевой стороной в пол, пока Цзинь Линь настойчиво предлагает Лань Сычжую алкоголь. - Подожди, должен же вас кто-то разнимать, если вы во время игры снова сцепитесь! – искать отговорки становится все сложнее, но юноша пока не отчаивается в надежде сохранить первозданную чистоту, - Вы не можете вести себя спокойно! - А ты не можешь отказываться, мы все на это подписались, - Цзинь Линь начинает напирать на адепта Гусу, настойчиво протягивая тому горшочек, пока на фоне начинает поддакивать уже бесстыдно восседающий без пояса его младший товарищ, после чего тот все-таки сдается. Лань Сычжуй берет в руки горшочек, уже теплый от рук успевших накатить юношей. Пока он принюхивается и опасливо делает маленький глоток с такой скоростью, как если бы верил, что чем медленнее он будет это делать, тем меньше правил нарушит, Цзинь Лин и Лань Цзынъи уже вовсю перемешивали плитки, и старший, отставляя горшочек в сторону, поспешил к ним присоединиться: традиция игры требовала мало того, что совместного, так еще и шумного тасования плиток. Ввиду невозможности соблюсти второй обычай, он решил принять участие хотя бы в первом, холодными ладонями скользя по плиткам и иногда – по разгоряченным рукам товарищей, которые уже обжег теплом крепкий алкоголь. Впоследствии он первый выложил свои колонки из плиток – по четырнадцать в каждой – ровно и с удивительной точностью, которая уже не была так подвластна его товарищам, несколько раз сбивавшимся со счета. Лань Цзынъи тихо ворчал и пересчитывал заново, Цзинь Лин ругался громче, так, что его приходилось одергивать почти каждый раз, когда он, слово за слово, постепенно набирал громкость речи. В перерывах между одергиванием последнего и поиском закатившихся под стеллаж игральных костей Лань Сычжуй начинал чувствовать странное тепло то ли в груди, то ли в животе – локализовать странное ощущение, вызванное алкоголем, ему не удавалось. Возможно, схожие ощущения, как казалось юноше, испытывали остальные двое, поддавшиеся алкоголю (или его количеству) на порядок сильнее. Он уже начинал задумываться о том, что кажется, поиск мешочка с плитками занял у него больше минуты-двух, раз за это время опустела как минимум треть горшочка и обычно сдержанные (ну, почти) молодые люди успели так разгорячиться: Лань Сычжуй замечал все больше и больше несвойственных им обоим действий – отброшенный в сторону пояс Лань Цзынъи, распахнутые полы ханьфу, надетого на… голый торс?! Сычжую понадобилась минута, чтобы вспомнить забытую на тренировочной площадке запачканную нижнюю рубаху младшего адепта, которой тот сбирал пот с лица и шеи из-за нестерпимой жары. Это выглядело ужасно неправильно в такой атмосфере, неуместно настолько, что будто подчеркивало противоречивость происходящего меж стеллажей действа. На этом фоне все странности слишком шумного Цзинь Линя меркли, а старший адепт поспешил отвести взгляд, переключиться на выравнивание сторон рядов плиток, выложенных в форму треугольника. Привлекая, наконец, внимание к игре двух разгоряченных товарищей он, как более-менее ясно мыслящий представитель компании, кидает две игральные кости в контур геометрической фигуры, отсчитывая сторону, с которой разбирает четыре плитки. Правило сторон ветра, конечно, было нагло проигнорировано, но ход закономерно перешел к Цзинь Линю, против часовой стрелки. Ход за ходом фигура исчезала, превращаясь в полоски плиток перед каждым игроком; но также полнился центр импровизированного игрального пространства (попросту – пола, поскольку идея садиться за стол была слишком рискованной – столы отлично просматривались из широких окон библиотеки) плитками, отсеянными за ненадобностью в комбинациях. В процессе юноши сосредоточенно молчали: следить за комбинациями троек и двойки в своей линии, когда рассудок уже нехотя концентрировался на числах, было не так-то просто, а гордостью, непреклонной к поражениям, не обладал только Лань Сычжуй. - Есть! – спустя недолгое время почти вскрикнул вошедший в раж Цзинь Лин, демонстрируя товарищам комбинацию из двойки и четырех троек, складно выходящий в правильный числовой порядок, - Видели? - Видели, - вздыхает Лань Сычжуй, - Цзинь Лин, будь тише. Тот фыркает, демонстративно отворачиваясь от разумной стороны компании и впивается взглядом в Лань Цзынъи, - А ты видел, идиот? - Сам ты идиот, - отмахивается тот, - а на что мы играем? Маджонг же азартный, а мы… не делали никаких ставок. - Тоже верно, - призадумался Цзинь Лин, ненадолго замолкая, однако вскоре подался чуть вперед, когда его глаза сверкнули подозрительно недобрым блеском, - Желание! Или… раздевание! Жара ужасная! Трудно было сказать, от чего конкретно юношам было так жарко – отголоски душного дня или алкоголь, но Цзынъи, не задумываясь, одобрил второй вариант. – Загадаешь ты невесть, что, а душно здесь и то больше, чем днем на площадке. У меня есть две тройки и пара, а у тебя, Сычжуй? - Тройка и пара, - тот поворачивает плитки в сторону товарища, - Вы же не серьезны насчет раз…р-раздевания? – Не сказать, что юноша стеснялся, но говорить настолько развратные вещи, так еще и в контексте игры, для него было слишком. Завидев легкий румянец на его щеках, Цзинь Лин прыснул от смеха (и ничего, что сам был красный аки рак от горячившего его алкоголя), а Цзынъи нервно хихикнул: видимо, еще не перебрал, в отличие от смеющегося молодого человека, периодически прикладывающегося к горшочку. - Тогда, Лань Сычжуй, снимай верхнюю рубаху. – сквозь смех с трудом говорит Цзинь Лин, пока младший из адептов делает несколько больших глотков из уступленного ему горшочка, возможно, просто пряча глаза от товарища. - Вы что, из ума выжили? Мы не можем таким заниматься! – восклицает Сычжуй, демонстративно запахивая ворот ханьфу плотнее, - Записи на Стене Послушания гласят… Всем было очевидно, что маленького глотка было мало, чтобы снять тормоза со старшего адепта так же, как с уже порядком повеселевших его товарищей. По тихому «хватай его» со стороны Цзынъи Цзинь Лин быстро подскакивает к адепту Гусу. Заламывая его руки за спину, а его сообщник, все еще держащий в руках горшочек с «улыбкой» оказывается рядом, приставляя емкость к губам Лань Сычжуя, что-то бормочущего о правилах и долге, из-за чего несколько капель скользят ему в рот. Обжигающее тепло вынуждает юношу замолчать, плотно сомкнуть губы, что весьма озадачивает распаленных игроков, жаждущих исполнения озвученного желания. После тишины, в которой слышится только пыхтение вырывающегося адепта Гусу и удерживающего его воспитанника Ланьлин Цзинь, Цзынъи, озаренный мыслью затуманенного рассудка, сам снова делает небольшой глоток, но оставляет жгучую субстанцию во рту, не пуская капли ниже по глотке. Одно достаточно точное движение, которым он припадает к губам Лань Сычжуя, надавливая на них и таким образом передавая дополнительно разогретый алкоголь из уст в уста, с упоением отмечая неожиданную мягкость губ товарища и дополнительно к жару алкогольного опьянения разливающееся по телу приятное, трепещущее тело от прикосновения к теплому телу другого человека. Он отстраняется уже тогда, когда не чувствует во рту жаркой горечи «улыбки», наблюдая за тем, как несколько зажатых губами и губы капель стекают по подбородку и чуть ниже по удивительно изящной в этом полумраке шее товарища, который уже бросил идею сопротивляться: впервые употребляемый, так еще и настолько крепкий алкоголь (Вэй Усянь бы явно не стал мелочиться) быстро одолевал и разум, и тело. Лань Цзынъи бы и рад посмотреть подольше на отблеск теплого света свечи на влажный дорожках, но неожиданного ни для одного из адептов Гусу по шее старшего скользнул юркий язык Цзинь Линя, жадный до каждой капли дающего необычайное тепло напитка, за считанные минуты стершего все его беды и печали. Наконец его ничего не тревожило, юноше было невероятно тепло, приятно и весело – все это ощущения казались ему позабытыми, но сейчас были невероятно явными, настолько нереальными для его сознания, что юноше не переставало казаться, что он спит. Когда он отпустил руки Лань Сычжуя, тот не сопротивлялся, даже тогда, когда второй адепт Гусу спустил с него ханьфу, оставляя в штанах и нижней рубахе. - Действительно, так… - пробормотал юноша. Отпихивая упавшую за его спину рубаху подальше, - не так жарко… Цикл игры повторился, разве что начинал теперь Цзинь Линь, полный энергии и готовый брать на себя инициативу. Боль в телах после тренировок не чувствовал никто, что позволяло чувствовать себя и того лучше всех присутствующих. Лань Сычжуй уже самостоятельно сделал еще пару глотком из горшочка, немного проливая на рубаху – кажется, именно у него из всех резистентность к алкоголю оказалась самой низкой. Ему все сложнее уделять внимание игре, и на этот раз он с треском проигрывает Цзынъи, который в последствии стягивает с него запачканную спиртным нижнюю рубаху. В следующей партии юноше везет больше: он набирает все тройки, пока младший Лань «остается в дураках»: они с Цзинь Линем поочередно кидаются друг в друга колкостями и Сычжуй будто сквозь пелену слышит «Ты идиот!»… «Я хотя бы идиот в штанах, в отличие от тебя!» Эти восклицания провоцируют посмотреть на оголенные икры, а затем и бедра младшего товарища. Кажется, он уже замечал их подтянутость раньше, но куда чаще обращал внимания на сильные плечи и красивые ключицы юноши. Порой он поглядывал на Цзынъи украдкой. А сейчас не стеснялся взгляда в упор: жар из груди уползал в живот, а отвлекали от зрелища только возгласы Цзинь Линя и каждая следующая партия. Фактически, сыграно было не так много, но калейдоскоп событий, застланных жаром, легким туманом и обостренными эмоциями крутился, казалось, бесконечно. И оглянуться было не успеть, как Цзинь Линь тоже лишился штанов (вернее, спустил их до колен, так так и остался – слабость едва ли позволяла ему сделать лишнее движение) и нижней рубахи, последней лишился и Лань Цзынъи, а Сычжуй еле как отстоял оставшиеся у него трусы. К тому моменту ил у всех поубавилось, в сознание начала закрадываться сонливость, только вот жар из тел никак не уходил. Сильнее всех от этого страдал, пожалуй, Лань Сычжуй, если понятие «страданий» тут было уместно – стыда он не испытывал под воздействием спиртного, а ранее стекший в область живота жар провоцировал эрекцию, столь заметную на фоне отсутствия верхней одежды. Его руки, не сильно слушаясь хозяина, блуждали по игральным плиткам, пытались собрать их в мешочек, уложить ровной кладкой. Задача и без того была непростой, так она еще и усложнилась вдвое, когда перед его лицом замаячили крепкие плечи младшего товарища, на которые тот не перестал заглядываться, а горячие руки, такие же красивые, как и эти четко очерченные ключицы, заскользили по его спине от трапециевидных мышц вниз, по лопаткам, пересчитали позвонки, огладили поясницу и вернулись к плечам, оглаживая их круговыми движениями ладоней. Лань Цзынъи, признаться, вообще не понимал, что делает – кажется, он видел что-то такое в одной ужасно пошлой книжке, оброненной Вэй Усянем. Хотел ли он опробовать сей разврат на практике? Хотел. Отважился ли бы он провернуть такое с кем-то? Нет, нет и еще раз нет, и уж точно не в пределах ордена Гусу. А что же происходит сейчас? Его руки скользят с плеч на грудную клетку друга, сжимают выпирающую мускулатуру грудного отдела – мягко, пару раз, а пальцы левой руки соскальзывают на правый сосок, сжимая его излишне сильно, что не было так ощутимо для Сычжуя, от осознания нереальности происходящего прикрывающего глаза, а его прибывание в томной неге отягощается скорым прикосновением языка к левому соску, где теплые, влажные прикосновения порой чередуются с покусыванием грубой текстуры зубов, стоит отметить, слишком острых для таких ласк, однако уже слегка давящее на пах колено, вынуждающее тело откликаться только сильнее, провоцирует нарастание пропорционально и возбуждения, и эрекции, закрывающие собой периодические болевые ощущения. Тихие вздохи старшего срывались на едва различимые стоны; удовольствие на выдохе приобретало звук, лаская слух младшего, свободной рукой уже оглаживающего поясницу сильной, но такой податливой сейчас спины Сычжуя. От Цзинь Линя не исходило ни звука, и увлеченные друг другом юноши уж было решили, что тот спит, отчего не удостоили того вниманием хотя бы с точки зрения остаточной этики или совести. Однако, Цзинь Линь не спал. Он никогда не думал, что зрелище, подобное развернувшемуся перед ним, могло бы даже теоретически вызвать такою бурю эмоций. Одной рукой он прикрывал рот, глуша непослушно громкие вздохи, а пальцы другой оглаживали эрегированный член через ткань белья, на котором уже расплывалось несколько влажных пятнышек выделяющегося предэякулята. Жарко, жарко, приятно, снова жарко. Его на удивление чувствительное тело бьет мелкая дрожь, когда он, наблюдая за адептами Гусу, немного приспускает нижнее белье и обхватывает член ладонью, сжимая тот крепче обычного – скорость хотелось заменить более тесным сжатием, поскольку его основной задачей было не издать ни звука – исход мог бы быть слишком непредсказуемым, а предэякулят, словно нарочно, порой придавал движениям важный отзвук, который, впрочем, терялся за звуками поцелуев юных Лань. Цзинь Линь щурится, напрягается в теле с ощущением скорого оргазма для уже застланного пеленой алкоголя и вновь нахлынувшей усталости, как вдруг его мгновенно пробирает дрожь ужаса, ровно как и мгновенно оторвавшихся друг от друга голубков напротив – предательски скрипнула половица у входа, ранее хранившая заветный глиняный горшочек, и с тихим шелестом в залу закрался ветер из бреши приоткрытой двери…