Говоришь, какой след остался от твоего пребывания в этом моем мирке? Какие такие мои правила исчезли после пустой дороги туда? Все. Может всесильная моя система рекавера справилась? Нет Теперь всё растекается по груди в одном семицветном пятне. Lampabikt — Королева
Ночи в Готэме до невозможности чёрные, пропитанные дымом заводов и гарью горящих домов. По улицам с не замолкающими сиренами катаются кареты скорой помощи, где-то завывает полицейская машина, будто в ответ на вой скорой. Их действия бессмысленны, чаще всего к моменту появления врачей пострадавшие мертвы, полиция видит лишь пустое место от возможного преступника. Бесполезные, беспомощные, мерзкие, с необузданной уверенностью в своей власти над миром. Виктор не может уснуть. Не то чтобы ему сильно мешают сирены, он научился с этим справляться зашторенными окнами и закрытыми наглухо дверьми, да и годы тренировок не прошли даром — он может не спать несколько дней без вреда для здоровья, оставаясь в прекрасной форме. Только вот одно но — он не молодеет, и с каждым годом всё сложнее переживать шум и бессонные ночи. Виктор выбирает комфорт, потому спит в хороших кроватях, в квартирах с шумоизоляцией и подальше от основных улиц, но когда постоянный непрекращающийся гомон находится слишком близко, буквально в нескольких метрах — шум становится огромной непреодолимой проблемой. Беруши Виктору никогда не требовались и прибегать к такому способу засыпания наёмник не может: ему жизненно необходимо слышать любой треск, скрежет или скрип, чтобы не уснуть навечно с ножом в горле. Хорошо выспаться он может лишь в тёмных и, желательно, звукоизолированных местах, где собственного дыхания практически не слышно. Жаль что в этот момент, лежа на спине и глядя в темный потолок, он не в том положении чтобы куда-то идти, прятаться под крыши или уехать в квартиру на окраине города. Пулевое ранение отдаётся тупой болью в плечо, когда мужчина имеет неосторожность слишком сильно дернуть рукой. Виктор считает это ранение пустяком, не требующим пристального внимания врачей, но Освальд — этот маленький громкий босс, — встал в стойку маленькой злой собачки: нет, до выздоровления Виктор не только лишается заданий, но и не смеет куда-то сбегать. Это ради его блага, так думает Пингвин, а противостоять ему наемник не может, будто бы внутри стоит барьер. Виктору кажется, что его считают за идиота и маленького ребенка с отставанием в развитии, который не может в силу своего интеллекта соотносить риски и видеть последствия своих действий. Наемник прекрасно понимает: куда логичнее лечиться под надзором врача и иметь возможность спать на мягкой постели, в теплой кровати, чем ютиться под крышей и самостоятельно обрабатывать рану, хвататься за оружие при любом шорохе. Как бы Виктор не гордился слухами, пущенными по улицам его бывшими соратниками, про его необычные способности и приспособленность к условиям выживания, он не мог не признать, пусть и за чужими спинами: привычка к хорошей жизни вырабатывается очень быстро, а изменять своим желаниям и не потакать потребностям вредно для здоровья не только физического, но и душевного. Для Зсасза многие вещи, скрытые в подсознании, понятны. Несмотря на окружение, искренне считающее мужчину недалёким в области науки, да даже в области литературы, — простым убийцей, у которого жизнь закончится либо в канаве, либо в психушке под сильными веществами, — Виктор обладает гораздо большими знаниями, чем многие ученые умы, с которыми ему приходилось общаться. Он любитель почитать и в каждой комнате, где хотя бы раз Виктор останавливался ночевать, обязательно находится книга. Перед сном пролистать парочку страниц, погрузиться в мир художественной литературы, почитать новые исследования в области химии — пусть для Виктора химия с физикой очень сложны, — ему просто это нравится. Так что познания у него есть во многих областях, в том числе и в психологии, и потому к реакциям своего организма относится с повышенным вниманием. Мужчина знает, что при постоянном недосыпе появляются раздражительность, апатия, замедленность реакций, вспышки гнева и неконтролируемое засыпание. Ему, как наемному убийце, такие симптомы не просто будут мешать, но станут сильной помехой в работе, где любой неверный шаг может закончиться на кладбище. Единственным верным вариантом на ближайшую неделю, пока ему запрещено покидать особняк, — да он из принципа не хочет уходить, — остаётся только убрать источник постоянного шума, либо уменьшить его интенсивность. Только как убрать босса?***
Погода за окном оставляет желать лучшего. Ещё бы, уже осень: по улицам кружат оранжевые листы, нагло сорванные с обглоданных деревьев, а проливные дожди создают настоящие бассейны в ямах на дорогах. Проблемы с дождями не только у дорог, листьев и жителей города. От нескончаемых ливней удручающе ноет нога, боль ползет по щиколотке и вверх, охватывая всю ногу, поражая бедро болезненным жаром, цепляет живот. Освальд болезненно хмурится, губы сжимаются в тонкую дрожащую линию. Он поглаживает колено, ниже дотрагиваться попросту больно, после гладит бедро, будто бы эти движения хоть как-то помогут. У него еще никогда так сильно не болела нога, помимо первых недель, когда нога только-только была сломана. По вискам стекает холодный пот, мужчину знобит уже несколько часов. Ни чай, ни одеяло не помогают спрятаться от удушающего холода. Даже самый уютный клетчатый плед и самый вкусный ароматный мятный чай не дают нужного эффекта — мужчину как трясло, так и трясет, словно псину под мостом. Освальд очень устал от пары бессонных ночей и голодных дней. Под глазами залегли глубокие мешки темного цвета, лицо осунулось, всего за пару дней он потерял килограмм пять, а то и больше. Есть он пытается, все-таки физический голод добавляет лишней боли, но не получается — слишком сильно тошнит. От бессилия хочется биться о стены, кричать, разбивать всё что под руку попадется, ломать вещи и выть словно подбитый зверь. Освальд делает то, что считает нужным. Его крики слышны на всех этажах. Яростные, злобные и полные ненависти послания разбиваются о стены вместе с осколками дорогой посуды и предметов интерьера. Ничего путного в словах нет, просто бесконечные вопли на ужасную погоду, гудящие сирены под окнами, на Гордона, который не только не соизволил одарить Освальда своим вниманием, но и чуть не скрутил пару дней назад, и теперь из-за его действий страдает Пингвин. Всё что можно было разбить мужчина разбивает о стену, и осколки лежат несимметрично, до неприятного яркие на тёмном ковре. В голове появляется шальная мысль: нужно заказать тёмную посуду, чтобы сочеталась с общей обстановкой особняка и красиво лежала на ковре, не приносила дополнительной боли — от яркой посуды, вкупе с остальными болезнями, режет глаза. Мужчина чувствует себя оголенным нервом, необходимо выровнять хотя бы внешнее. Освальду нравится гармония во всём, потому что в себе он не может восстановить равновесие. Да и о какой гармонии может идти речь, когда он задыхается от боли и с трудом встает, даже здоровая нога с трудом поддается. Если первый день, когда боль еще не накинулась всей силой, Освальд мог себе позволить швыряться вещами, то во второй день становится хуже: больно стоять, передвигаться с тростью. С каждым часом становится только хуже — к третьей ночи становится больно лежать, сидеть, пропадает аппетит и работоспособность. Сильный и волевой мужчина превращается в плаксивую тряпку. Всему виной не только до печального противная погода, но особую часть проблемы занимает бег по пересечённой местности от Гордона, который решил на своей шкуре испытать участь гончих, на Пингвина натягивая маску подстреленного зайца. Освальду очень повезло, что рядом оказался Виктор: его вообще отослали в другой конец огромного комплекса по переработке нефти, по логике вещей, он должен был быть минимум в километре. Виктор, словно собака, учуял грозящую опасность и вернулся к хозяину. Как Гордон ни пытался хорохориться, он быстро сдался и убрался в полицейский участок с поджатым хвостом: борзая против бойцовской собаки ничего не может. Освальд настолько испугался в тот момент, что на ногу внимания и не обратил, ещё и до машины доковылял, отказываясь от поддержки Виктора, не давал трогать себя даже за плечи. Нога сообщила о себе уже дома, когда напряжение в теле спало, мужчину перестала бить дрожь ужаса. Он доделал работу: задания распределил, высказал благодарности отдельным личностям и проверил все документы, которые стоило подготовить на неделю. С бумагами заниматься не было уже сил, но Освальд себя заставил, будто чувствовал, что следующие дни не встанет вообще. Теперь он с трудом передвигается от комнаты к кабинету и обратно, благо те находятся рядом и далеко ползти не нужно. Только каждый шаг отдаётся жуткой болью в бедре, потом выше — в позвоночнике, достигает головы, бьет в глаза яркими кровавыми вспышками. Освальд выпил обезболивающие, мажет ногу охлаждающей мазью каждые три часа — теперь от него несет мятой и ещё какой-то травой, — а результата нет, боль утихает на пару часов, чтобы после приливами накатить снова. Температура нещадно подскакивает, его морозит, после становится невозможно жарко. Стоит сходить в душ, это раньше помогало сбавить боль, но сил нет даже стоять. Освальд упорно не просит помощи: полно работы, которой он никак не может заняться из-за страданий, домашний врач умотал в командировку, которую Освальд сам же и оплатил, а инвалидное кресло, с помощью которого можно хоть немного передвигаться, на несколько этажей выше, где-то укрытое пылью. Он не хочет просить кого-то из прислуги помочь из глупого принципа: пока это не угрожает его жизни — не попросит. Кресло буквально нужно нести, оно тяжеленное, и весь этот процесс будет известен всем, кто хоть как-то задействован в жизни особняка. Такого счастья он никому не доставит. Это самое слабое, по мнению Освальда, место: отсутствие навыка просить помощи и принимать ее без злобы в глазах и ощущения полного провала. Нога занимает гордое второе место, но никогда не поднимется выше. С болью можно справиться мазями, таблетками, холодом, временем, со стыдом от собственной слабости и ничтожности — нет. Кажется, что только попросит о помощи и сразу же развалится на тысячи кусочков, забьется в темный угол и рассыплется в рыданиях, гораздо проще скулить сквозь стиснутые зубы в надежде что всё само наладится, без помощи извне, и никто никогда не заметит его слез. Освальд не умеет доверять, но хочет попытаться, только каждый раз его больно осаживают. Когда он пытается довериться, то мир сразу же напоминает: нельзя, они тебя ранят, убьют, втоптают в грязь и размажут по стенке. Каждый раз именно так и происходит. За окном опять гремит гром, сверкают молнии, косой ливень бьет в стекла. Слегка приоткрытое сутки назад окно распахивается полностью. По хорошему, нужно его закрыть, если Освальд не хочет растерять все бумаги по кабинету, только сил подняться с кресла нет. Приходит к выводу, что окно лучше не закрывать вообще: так ноге будет получше, боль слегка стихнет от холодного ветра. Давно Освальд не чувствовал такой долгой ноющей боли, когда ничего не помогает и хочется лезть на стену, застрелиться, да все что угодно, лишь бы она кончилась. Паника, до этого приглушенная надеждой на то, что препараты сработают, поднимается снова, перекрывая дыхание. Пингвин может выдерживать боль, неудобства и напряжение долгое время, не думая о возможных последствиях, но такие ситуации каждый раз выходят Освальду боком. На этот раз страдания медленно двигаются к пометке невыносимые, и мужчина не знает, что делать. Он в ужасе. Освальд упрямо молчит, не желая никому сообщать о своём состоянии. Только вот ночью он всем своим видом буквально кричит о помощи, о том, как он устал и как ему хочется к кому-нибудь на руки, лишь бы все стало хорошо. Сложно услышать немые плаксивые мольбы о помощи, когда их перекрывают крики ярости на всех, кто пытается приблизиться.***
Виктор устаёт не меньше Освальда, и если тот страдает от болей, то наёмник не может спать. Идёт уже третий день прерывистого беспокойного сна, когда лёжа заснуть невозможно, кажется, что сейчас нападут из темного угла. Приходится засыпать сидя, но мужчину выбрасывает в реальность при любом громком звуке. У Виктора кончается терпение. Его спокойствие и стойкость поражают всех заказчиков, перед ним преклоняются, заискивают, упорно ищут слабости и в ужасе убегают, когда не могут их найти. Главная слабость Виктора — шум. Не будь у него приказа сидеть в особняке, давно бы слинял, только вот если уйдёт — не видать стопки зеленых банкнот. За неделю, проведённую без заданий, он получит в полтора раза больше, чем за само задание, на котором ранение было получено. Очень выгодная сделка, от такой грех отказываться. Виктор очень падок на деньги, за такой грех ему точно выделят отдельный котел, набитый мелкими монетками. Правда, про подводные камни в виде воющего Пингвина никто заранее не сообщил, а Виктор не думал в принципе о таком варианте. Его знаний по биологии достаточно, чтобы быть уверенным в том, что пингвины так орать не могут. Как-то не доводилось ещё слушать крики настолько долгие и болезненные. Виктор терпеть не может слушать эти вопли, ему нравится убивать быстро, в качестве исключения может помучить, но не дольше получаса, желательно с кляпом. Всякие там стоны, всхлипы, просьбы о пощаде его не заводят. Это только режет по ушам и раздражает вплоть до дергающегося века. Когда Виктор уже в который раз просыпается посреди ночи, — хотя сном его состояние очень сложно назвать, — он решительно собирается влезть в личную жизнь своего босса. В конце концов, пока наёмник здесь живёт, он имеет право хотя бы на условную тишину, которую ему даже ночью обеспечить не могут. Днём он выполняет мелкие поручения, передвигаясь по особняку подобно кошке, тихо и незаметно. Руку не нагружает, старается лишний раз никуда не влезать и почаще показываться медбрату, который до одури боится своего начальника. У Освальда лучший врач Готэма, но когда он больше всего нужен оказывается, что у Пингвина ранее отключилась хоть какая-то логика и он отправил врача в какие-то дали. Гений, не иначе, у него логики в обычной жизни не особенно много. Все об этом знают, просто никто не хочет говорить: сразу получат пулю в лоб или, на крайний случай, чашку. Оба варианта не шибко приятные, второй хотя бы не со смертельным исходом. Кажется, никого особо не волнуют вспышки гнева и заметно неадекватное поведение Пингвина, никто не подходит и не узнаёт, а в порядке ли он вообще. Никогда он так не реагирует на провалы операции, на колкие слова Гордона или насмешки журналистов. Никто не хочет в это вмешиваться, в конце концов, у каждого свои причуды, а босс адекватностью не отличается. Только вот у него тоже есть рамки, за которые Освальд не заходит, но неужели никто не видит его состояния? Бегущие с корабля никому не нравятся, и наемник запоминает каждого, чтобы после убрать с дороги. Виктор не хочет лезть к боссу, знает, что это его не должно касаться, но у него гораздо больше привилегий. В конце концов, они вроде как друзья. Ему приятно греет душу осознание собственной важности. Никто не может просто так, без приглашения, ввалиться в кабинет или на совещание без последствий. Никто не может подшучивать над Освальдом или шутливо заигрывать. Правда, кажется, что Виктор на всю оставшуюся жизнь останется единственным членом негласной партии, больше вокруг Освальда так никто не вьётся — Эдвард пытался, но Виктор оказывается слишком ревниво. Неуклюжая чёрно-белая птичка легкомысленно подставляет спину белоголовому орлану. Плевать, что на южном полюсе орлов нет, их отношения зашли слишком далеко, какая уж тут разница на географию. Окружающие видят союз наёмника и главы мафии именно так: изящный орел и маленький громкий пингвин, притом даже не императорский — размером не вышел. Виктор и вправду похож чем-то на орла: легкокостный, высокий, с пронзительным взглядом светло-голубых глаз. Он убивает своих жертв быстро и без мук совести, будто ставит подпись на очередном документе. Его поступь легкая, реакция стремительная, маленькие людишки прячутся, чтобы не попасть в когти. К орлу никто не хочет приближаться, к пингвину — чуть больше желания. Только Виктор, несмотря на свою превосходящую силу, невольно собирается мысленно. Пингвин, в конце концов, тоже хищная птица, пусть и на суше её способности сильно ограничены. Стоит действовать аккуратно и без лишнего шума, желательно без травм и еще большего воя. Виктору сейчас и так хватает недовольных криков, постоянного шарканья по полу и звона разбивающихся бокалов.***
Пошли уже третьи сутки, как ногу сковывает тупая ноющая боль — Освальд считает каждый прожитый час. Обезболивающие больше пить нельзя, иначе к мучениям прибавится сильное отравление, уколов нет, а оставшийся в особняке медбрат даже не представляет какими препаратами можно снять настолько сильную боль странного анамнеза. Освальд сделал все, что мог и даже больше: приложил лед и старается поменьше двигаться, не нагружать ногу. Медбрат советовал достать инвалидное кресло и найти кого-то, кто посидит рядом, обязательно понемногу есть. Освальд из этого выполняет только то, что сам себе назначил, да и те с оговорками: ему всё ещё нужно разбираться с бумагами, несмотря на боль и на общую слабость. Пингвин слишком упёртый и в то же время очень уставший, он отрубается то за рабочим столом, то в кресле перед камином, то на полу. Боль периодически утихает, но поднимается снова. Больше всего его беспокоят именно эти волнообразные движения собственного тела, когда он не может контролировать ни температуру, ни боль в ноге, ничего ему не подвластно. Всю жизнь поражённый манией контроля, Освальд в ужасе и растерянности от собственной слабости, от невозможности что-либо сделать. В таком состоянии он становится маленьким мальчиком, который хочет объятий и уверенных слов о скорой кончине страданий, что его защитят и оберегут. Только рядом никого нет, так что пока он довольствуется малым: пятой кружкой кофе, которая то и дело норовит выскользнуть из дрожащих пальцев, и полупустым тюбиком с охлаждающей мазью. Не самые крупные радости в его жизни, но вполне сносные, чтобы пережить ещё один день. Боль не может продолжаться вечно. Освальда волнует его состояние слишком сильно, до желания бежать за помощью и скулить под дверями городских больниц, но в то же время он просто не видит других вариантов, кроме как ждать. Пингвин невольно задумывается о том, волнуется ли кто о его состоянии. Идеи бредовые, ведь его мысли не вертятся вокруг окружающих, как вообще им переживать его крики, вой и яростное разрушение всего что под руку попадётся, так почему другие люди должны относиться к нему иначе. Он не может выезжать на совещания или проводить их в кабинете, приходится все переносить, и мир замирает в ожидании, когда Пингвин снова будет в строю. Только до этого ещё неизвестно сколько ждать, так еще нужно заложить время на восстановление. Мужчина прикидывает в уме — это три дня минимум. Что ж, жизнь тренирует его терпение. Освальд со вздохом закидывает больную ногу на стол в надежде, что прямое положение хоть как-то снимет тянущую боль, только он знает, что это не так работает, максимум станет чуточку легче. Мужчина прикрывает глаза: пока боль слегка отступила, нужно успеть подремать. Со сном у него не ладится. Из сладкой и такой необходимой дремы его выдергивает хлопок двери. Виктор намеренно слишком громко закрывает ее, чтобы сообщить о своем присутствии, ну и немного подгадить — если он не спит, то и виновнику спать не даст. Наёмник недоволен, его бледное лицо кажется бледнее обычного, обескровленные губы кривятся в ухмылке, под глазами голубоватые потемнения, видимо, недосып сказывается. Освальд открывает глаза и хмурится, пальцами нервно перебирая ворот рубашки. Ему то жарко, то холодно, и комфортного положения найти не может, так что расстегнутая рубашка прикрыта теплым пледом. Наёмнику нужно положить конец бесполезным крикам по ночам, если он не хочет оказаться в невыгодном положении к моменту выздоровления своей руки. В конце концов, здесь не зоопарк, чтобы слушать разнообразные звуки природной ярости. Освальд слишком сильно сжимает зубы, и его голос звучит приглушенно, он чеканит каждое слово, показывая насколько он зол от наглого вторжения в личное пространство — Виктор, я не разрешал тебе входить. Будь хорошим мальчиком и исчезни с глаз моих! — к концу фразы он переходит на повышенный тон, голос дрожит и немного срывается. Естественно наёмник даже не дёргается в сторону двери: он тихо, лёгким шагом, преодолевает расстояние до стола и опускает ладонь на больную ногу, всё также вытянутую на столе. Глаза Пингвина горят от бешенства, на щеках проступают пятна то ли от жара, то ли от злости — Виктор, если ты не уберешь руку, я тебе пальцы отрублю. — на убийцу такие слова не очень-то действуют. Он убирает руку, но ниже, скользя ладонью по бедру босса. Освальд от удивления и шока не может даже двинуться. Наемник слегка склоняет голову, и взгляд передает насколько ему все равно на недовольство босса — Вы своими криками не даёте мне спать, а наёмникам очень важен хороший и крепкий сон. — Освальд невольно смеётся. Смех тихий и слегка хриплый, горло он все-таки сорвал — Такие как ты умеют спать? Удивительно. Никогда не наблюдал тебя спящим. — Виктор ощутимо давит ладонью на бедро, гладит кругами, слегка сжимает. Отодрать руку от своих брюк Пингвин не решается, физической силой он обделён и с Виктором тягаться не выйдет. Наемник молча пару секунд держит его за ногу, прежде чем отстраниться и подвинуть к себе стул. Он так легко поднимает тяжёлое резное дерево, ножки кресла даже не касаются пола. Зсасз опускается, слегка поводит плечами — усталость даёт о себе знать, — и бесцеремонно перемещает ногу Освальда со стола к себе на колени. Они сидят слишком близко, и от этой близости Освальд теряется, не знает, что сказать и что сделать, просто наблюдает. Нога всё ещё болит, немеет, и спорить сил не остаётся. Они вроде как друзья, знакомы больше десяти лет, но физический контакт так далеко не заходил. Мужчина не думал, что наемника вообще заинтересует состояние босса после той незапланированной пробежки. Освальд не ожидал, что с болью можно прийти к Виктору. Это кажется выше логики, наёмник не должен в таком разбираться, но вот сидит убийца и медленно наглаживает ногу. Виктор неожиданно резко задирает штанину Освальда до колена. Пингвин жутко краснеет уже не от злости, а от стыда, пытается выдернуть ногу из крепкой хватки — А ну пусти! Если ты не собираешься говорить что хочешь сделать, то я не дам тебе себя лапать. — только не хочется получить новую порцию судорог, если случайно Освальд зацепит болезненно чувствительную, до самого бедра, ногу и такую уродливую бугристую лодыжку. Виктор, естественно, не отпускает. Гладит по колену, потом ниже, растирая, слегка надавливая. Освальд напрягается при каждом его движении, так и норовит опустить штанину, но ему не дают. После третьей попытки терпение Виктора заканчивается — Вам совсем невыносимо ощущение того что вас кто-то видит таким? Стесняетесь? — Пингвин оставляет вопросы без ответа, а Зсасз продолжает, — Травм нечего стесняться. Это показатель того, как вы боролись за своё место. — движения выверенные, пальцы удивительно тёплые для такого холодного человека. Освальд заглядывает в холодные голубые глаза, Виктор отвечает долгим пронзительным взглядом, не останавливая свои движения, продолжая гладить, сжимать, и это не было больно, даже приятно. Наконец контакт разорван, и первым отводит взгляд Зсасз — Подобные массажи очень эффективны. Расслабляют мышцы, успокаивают суставы. Если нога в течение получаса не пройдёт, поставлю вам обезболивающее. Только его придётся ставить рядом с переломом, придется потерпеть. В вашем случае предлагаю поставить укол сразу же. — его голос спокойный, ровный, никаких эмоций уловить не удаётся. Освальд ерзает в кресле, от смущения уйти не получается, как и от рук Виктора. Он как-то странно смотрит на наемника, недоуменно даже — Зачем тебе это? — в ответ следует забавное — Я хочу спать. — и от этого усталого и несчастного тона Пингвин смеётся. Ему действительно становится чуть легче. Он страдал несколько дней, чтобы наёмник справился с болью за минут пятнадцать — сработало отвлечение и самовнушение, что именно эти пальцы помогли. Жизнь слишком непредсказуема и смешна. Они сидят молча около двадцати минут, оба проваливаясь в дрему, чего-то ожидая. Нога всё ещё ноет, но уже не так сильно, но в этот раз Освальд соглашается на укол и, соответственно, на помощь. Пингвин готов на это и спокойно отпускает Виктора за шприцем и лекарством. Наверное, мужчина должен бояться: наёмник может уколоть все что угодно, Освальд в медицине не силён и даже при объяснении компонентов не поймёт опасны они или нет. Мужчина чувствует себя идиотом: немного проявления внимания и всё, он поплыл как мальчик на выпускном. Всю жизнь к нему относятся как к отбросу, уродливому мальчишке, и крупицы признания — не от общества, а от отдельной личности, — кажутся настоящим пиром. Освальд понимает, то, что он чувствует — неправильно. Виктор — наёмник, чьи глаза не отражают свет и он очень опасен, слабому Пингвину стоит держаться настороженно. Только рядом с ним он невольно расслабляется, но всё равно хочет казаться самым сильным и бесстрашным. Пока Виктора нет, Освальд возвращается к мыслям об обществе, о том, что его было слишком сильно слышно и теперь весь особняк знает, что у истеричного босса окончательно крыша потекла. Осознание что его так было слышно, что о его боли знают, выбивает из колеи. Об этом не должны знать, особенно Виктор, хоть Освальд и не понимает, почему именно перед ним хочется быть лучше и сильнее. Только Зсасз видел его в разных состояниях и всё ещё на него работает, даже общается теплее, чем с остальными. Пингвин врет сам себе: он знает, почему ему так важен свой статус перед Виктором — ему нравится этот чертов наемник. Освальд убирает ногу со стула, опускает брюки, слегка задерживая руку на щиколотке — чуть выше места, где трогал Виктор. Пропади всё пропадом, он бы с удовольствием доверился полностью, но Пингвин погружается в стыд также глубоко, как птица под толщу воды. Освальд не переносит своего уродства, плевать что говорит Виктор, хоть на данном этапе жизни он единственный, кто не смеется над внешностью. Зсасз — красивый статный мужчина, ловкий, по своему изящный, привлекающий к себе внимание. Не то чтобы Освальд завидует, он просто не хочет выставлять свои убожества на показ рядом с таким человеком — выигрышно явно не смотрится. Мало кому Виктор кажется красивым — Освальд слышит подобные диалоги. Зсасз скорее пугающий, опасный, для кого-то он даже мерзкий, но все смотрят на него с открытыми ртами. Только для Пингвина он не пугающий и не мерзкий: ещё во времена работы на Фиш он по-детски восхищался Виктором, возможно, даже был влюблён. От влюблённости осталась лёгкая нежность и желание приблизить его, но характер не позволяет: Освальд рявкает и приходит в ярость от любого неверного действия, а Виктор смеётся и доводит его снова и снова. Это их маленькая игра на двоих, которую другие не понимают. Освальд слышит про себя слишком много придуманных историй, одна из них — отношения с Виктором. Чем ближе они становятся, тем сильнее идея стать любовниками кажется вполне привлекательной. Пингвин спокойно даёт лечить подбитую ногу, Виктор сам приходит помочь. Они переходят на новый виток отношений. Из мыслей его вырывает появление Виктора со шприцем. Освальда смущает количество препарата и длина иглы. Он сразу весь подсобрался, полностью устраиваясь в кресле и поджимая ноги к груди — Что ты там намешал, любитель медицины? Я жить еще хочу. — Виктор отвечает еле заметной улыбкой, садится рядом и, игнорируя сопротивление и впившиеся в руку ноготки Освальда, вытягивает больную ногу обратно на свои колени — Это лидокаин. Доступное средство и довольно эффективное. Должно помочь. — Освальд невольно дёргает ногой, каблуком ударяя Виктора по бедру. Пингвин тихо ойкает и бормочет слова извинений, Виктор удара не замечает, его болевой порог слишком высокий, да и, в конце концов, это даже не полноценный удар. Вот попади каблук выше, в область паха — тогда бы Виктор усмехнулся или поморщился. Зсасз сильнее сдавливает ногу у колена, чтобы иголка не сломалась в теле, и Освальд замирает, затаив дыхание. Становится как-то совсем не по себе — Виктор? — голос Пингвина слегка дрожит от напряжения. — Хм? — наёмник даже не смотрит на него, поглаживает лишь щиколотку и осторожно проводит пальцами по больной, неприятно выпирающей кости. Вправить её уже невозможно, слишком крепко срослась, нужно ломать и никто не даёт гарантий что она срастётся вновь. Освальд переводит дыхание — Только осторожно, ладно? Иначе я тебя на крышу выгоню голубей гонять. — он хмурится, и тон становится ворчливым и злым, щеки краснеют. Виктор тихо смеётся, отвечает лёгким кивком — Конечно, маленький босс. Разве я могу навредить своему начальнику? — Его одаривают злобным взглядом — Ты на прошлой неделе умудрился раздолбать несколько машин и парочку хороших винтовок. — Зсасз неопределённо качает головой слегка поджав губы — Бывает, босс. Только вы не винтовка. Вас легче сломать. Потому и не хочется. — предложения его отрывистые, раздумывает над каждым словом. Ему и правда не хочется вредить Освальду, по крайней мере, сейчас и без его согласия. Виктор поглаживает по колену, будто бы успокаивает, после закатывает штанину до упора. Ноги Освальда не модельные: широкие щиколотки, коленки не умилительно острые, икроножные мышцы массивные, без спорта похожие больше на желе, и мужчина этого дико стесняется. Виктор сжимает колено сильнее, ведёт пальцами вниз, под колено и ниже, чтобы короткими ногтями оставить на икре еле заметные полосы. Поиграться и наёмникам надо, так что Освальд ничего не говорит, только смотрит недоверчиво. А Зсасз не видит странных взглядов на себе или виду не подаёт. В любом случае Освальд красный как рак, не может не смотреть. Пусть болит нога, эту затянувшееся издевательство прерывается под умелыми руками Виктора — Ты случайно не хочешь получать ставку массажиста? — неожиданно для самого себя говорит Пингвин и слышит в ответ довольный смех — Ну если я буду единственным вашим массажистом, то не против. За эротический массаж будете доплачивать. — Освальд фыркает, но не может не подумать о такой перспективе. Полуголый Виктор это что-то невообразимое, от фантазий теплеет чуть ниже живота. Лёгкое возбуждение прерывается резкой тянущей болью: массаж помог ненадолго, а ставить укол Зсасз не торопится — Черт тебя дери, Виктор, ты шприц для красоты притащил? — наёмник игнорирует злобные плевки босса, гладит его ногу. Освальду неловко: он вообще не бреется, потому что нет смысла — его никто в постель не приглашает. Трогать больную ногу бритвой или, упаси господь, пастой он ни в коем случае не будет. Со своим отношением к себе и людям ему светят разве что проститутки, но с ними он связываться не будет, слишком высоки риски что-нибудь подхватить. Только Виктора это не смущает, он спокойно касается ноги Освальда. Наемник последний раз проводит пальцами по колену и наконец поднимает взгляд на босса — А волшебное слово? Пингвин кривится и недовольно фыркает — Мне простонать или обычным тоном будет достаточно? — Виктор слегка склоняет голову в бок, легонько постукивая шприц и уже сняв колпачок с иглы — Стонать будете, но точно не сейчас. В последние дни от вас и так слишком много звуков. — Освальд не может покраснеть ещё сильнее, но может грозным тоном сделать выговор. Правда, слова вылетают быстрее, чем он успевает сообразить что нужно сказать — А когда планируешь мной заняться? — их игры никогда не доходят до этого витка, когда они оба поддерживают лёгкий флирт. Только в воздухе уже царит напряжение, заигрывания становятся явными, активными и без подтекста. Если бы не нога Освальда, он бы уже вцепился в высокий ворот Виктора. Пингвин тяжело выдыхает сквозь зубы от новой волны боли, но, благо, уже не кричит, и это большое достижение. Виктор отвечает лаконично — Когда ваша нога перестанет быть настолько капризной, босс. — он направляет иглу в икроножную мышцу, Освальд цепляется пальцами за подлокотники и закрывает глаза, старается расслабить ногу. Он до одури боится иголок, тем более таких длинных. Бурчит лишь — Только посмей мне сделать больно. Я тебе руки в другую сторону выкручу. — они оба знают, что слова Пингвина всего лишь ложь. Освальд никогда не поднимет руку на наёмника, пока тот верно сидит у хозяйской ноги. Просто теперь надо приучить его приносить тапочки и разрешить спать в постели. Мужчина невольно вздрагивает, когда игла входит в мышцу, но Виктор делает всё предельно аккуратно и быстро, зажимая место укола смоченной спиртом ваткой. Шприц покоится на столе. Одной рукой Виктор гладит своего босса, пока другой зажимает место укола, чтобы кровь не запачкала дорогие брюки — Ну что, босс, полегче? Скоро боль совсем утихнет. В следующий раз просто скажите мне. Я получше врачей разбираюсь в травмах. — он улыбается, пусть эта улыбка удивительно быстро сходит с лица. — Это будет бесплатно. Освальд на такую щедрость краснеет от смущения, хотя краска только-только отошла от лица, возвращая привычную бледность. Виктор имеет деньги со всего что делает. Если он предлагает услуги бесплатно: вы счастливчик. Пингвин не знает таких людей, кто бы пользовался услугами за так. Это почти как приглашение на свидание, так же волнующе и хочется узнать, насколько далеко можно зайти. Зсасз перестаёт наглаживать ногу, которая, наконец, окончательно успокоилась, боли нет впервые за несколько дней. Первым голос подаёт наёмник -Хочу отметить, что вы очень хорошо бегаете для человека с хронически больной ногой. — если бы трость стояла рядом, она бы полетела в Виктора, но Освальд может лишь пнуть его в бедро. Наёмник снова смеётся — Вы мне нравитесь. — Я знаю, Виктор, знаю. — он слегка запинается, прежде чем продолжить. — Переводим отношения на новый уровень? Виктор довольно кивает, давно приняв подобное решение. Он похож на кота, который дорвался до запрещённой сметаны и теперь с наслаждением может вылакать вязкое белое… Освальд дёргает головой, отгоняя яркую картинку. Он определённо обсудит свои фантазии, только не сейчас. Мужчина немного молчит, прежде чем, слегка неуверенным тоном, сказать — Моя нога прошла. Ты можешь идти и высыпаться сколько влезет, твоя рука всё равно не зажила. Я правда настолько громкий? — вот теперь, когда осознание своих действий возвращается, ему совестно. Плевать на остальных, но Виктора он специально каждый раз располагает поближе к себе. У наёмника слишком чуткий сон и Освальд об этом знает. Извиняться Пингвин, конечно же, не будет. Слишком много чести обычному убийце. Извинения вслух ему не нужны, Пингвин придумает что-то другое. Вкусняшки иногда собаке полезны. Зсасз осторожно и плавно убирает ногу Освальда, помогает принять ей нормальное положение, только потом встаёт и отряхивает брюки. Боже, какие же у него красивые ноги. Пингвин поднимает взгляд на лицо Виктора, чтобы не рассматривать его бедра и пах. Наёмник делает шаг к нему, треплет по волосам — за что получает шипение и удар по руке, — и тихо, вкрадчиво шепчет на ухо — Знаете, мой маленький босс, вы очень-очень громкий. Хотелось заклеить вам рот скотчем или занять его полезным делом. — слова пошлые, Освальд прекрасно угадывает контекст, потому сильно краснеет, но хищная улыбка на лице даёт понять — Виктор не на того нарвался. Пингвин обхватывает его шею ладонью, не даёт отстраниться, и шипит в ответ — Тогда я хочу чтобы ты меня заткнул. Только не скотчем, у меня слишком нежная кожа. — голос становится ещё на пару октав ниже — Как и моя глотка. — Зсасз одаривает его довольным взглядом. Между ними слишком много напряжения, но снимать его сейчас времени нет, да и желания, несмотря на витающее в воздухе возбуждение. Если они и доберутся до кровати, то отрубятся еще до момента, когда разденутся. Виктор напоследок целует Освальда в запястье, от этого действия босса чуть ли не трясет, и отстраняется — Мне нужно выспаться, босс. Вам бы тоже не помешало. — Освальд не может не отметить, что его заводит такое мягкое и вкрадчивое обращение. Виктор показывает что начальник здесь Освальд, но ситуация под его неусыпным взором. Передача контроля в руки искусного наёмника: сексуальная фантазия на вечер. Освальд усмехается — Хочешь остаться у меня? Кровать большая, поместимся. Обещаю не мешать. — Зсасз уверен, что босс будет мешаться. Ложиться на грудь, ворочаться, закидывать ногу. Виктор колеблется, но выбирает то, что хочется и физическому здоровью, и психологическому — потенциального партнера. Сон точно будет крепче предыдущих ночей, а отказываться от лакомого кусочка не хочется. Если дистанция стремительно сокращается, то дёргать ручник и останавливаться определенно плохая идея. Виктор слегка склоняет голову вбок, и он действительно похож на орла. Огромную белоголовую птицу с острым взглядом. Освальда заводит опасность и притворная нежность, колкие комментарии и яростное желание. Им вместе хорошо, так зачем отказываться. Виктор отвечает утвердительным кивком и падает в кресло — слишком далеко от Освальда и это расстраивает, — наконец его плечи опускаются, он слегка зевает, прикрыв рот ладонью. Почти живой человек, но обманчивое расслабление таит угрозу — Освальд знает, в таком состоянии Зсасз ещё опаснее. Наёмник откидывается на спинку и бормочет — Тогда жду вас, босс. Я сплю без пижамки, надеюсь, обнажённое мужское тело не помешает вашему сну. — и снова скалится как зверь, на что получает колкое — Если ты холодный как кусок льда, я тебя самолично под одеялами похороню, остальное неважно. — Освальд улыбается, видит лёгкую улыбку в ответ. Виктор все-таки тот ещё кот, благо не драный, а очень даже красивый. Пингвин поднимается с кресла и двигается в сторону Виктора, опираясь о стол. Просить помощи он не будет. Виктор терпеливо сидит, ждёт, пока Освальд доковыляет. Маленький босс очень упрямый и любит выделываться, помощи просить не станет, так игра даже интереснее. Зсасз слегка раздвигает ноги, мол, садись, и Освальд не отказывается от предложения. С помощью наёмника усесться на его бёдра оказывается довольно легко, и Пингвин с довольным выражением склоняется к его лицу — Настоящий этап отношений включает в себя глубокие поцелуи с огромным количеством слюней? — Виктор смеётся в ответ, втягивая Освальда в поцелуй. До комнаты они ещё доберутся.