Сергей
Бескрайние просторы становились ареной для благородного развлечения русской аристократии – охоты на перепелов. Ловкие и быстрые псы, обученные находить и держать птицу, были незаменимыми спутниками охотников. Их пронзительный лай наполнял воздух мелодией приключения. Будоражило сознание и тяжелое дыхание лошади под ногами Сережи, и вихрь крыльев, и стремительные полеты, и громкий щебет добычи. Все это действо отвлекало от навязчивых мыслей. Было только здесь и сейчас, где фокус внимания – птица, пытающаяся улизнуть от меткого охотника. В руках Сережи блестело ружье, украшенное изысканной гравировкой. Ствол, тщательно подобранный по весу и длине, позволял совершать точные выстрелы. Звуки наполненного событиями леса разорвал хлопок. Перепел, подвергшийся огню ружья, падал с небес, завораживающе кружась перед своим убийцей. Спутник Сережи, борзой пес по имени Полоз, напевно завыл и пустился за тушей. Изящно и грациозно он перепрыгивал поваленные деревья, маневрировал между кустами, рассекал образовавшуюся тишину своей скоростью. – Очень хорошо, Сергей Борисович, это уже Ваш четвертый перепел за четыре часа, – нарушил одиночество подъехавший сзади Стахович. Он задумчиво смотрел на привязанных к седлу птиц, оставляя последующую хвальбу не озвученной. Сережа повернул голову на мужчину. Перспектива попутчика его не устраивала – он привык оставаться один на один с природой и азартом, когда дело касалось охоты. Матвиенко бросил пренебрежительный взгляд и кивнул в знак благодарности, прежде чем ловко соскочил с лошади. – А Вы вместо того, чтобы охотой заниматься, ведете подсчеты? Я не наблюдаю у Вас добычи, – тяжелыми шагами Сережа приминал довольно высокую траву, двигаясь к Полозу. Он не оборачивался, но слышал, как чужая лошадь приближается к нему. – Я, признаться, совсем отвадился от охоты во время своего путешествия, – рассказывал Стахович, глядя сверху вниз на военного. – Меня больше прельщает возможность конной прогулки вместе с лицезрением природных красот. Соскучился по России с ее лесами, полями и реками. – Зачем Вы мне это рассказываете? За это время еще и соскучились по общению, а я первый, кто попался на пути? – не думая отвечать взаимным вниманием и взглядом, Сережа привязывал к седлу очередную тушу. Полоз крутился возле ног и утыкался носом в траву, пытаясь напасть на новый след. Пригнувшись к собеседнику, Стахович ухмыльнулся. Его длинные волосы прикрыли один глаз, другой же был озорно прищурен. – Почему же? Недавно встретил Позова. Признаться, у него ситуация ничуть не лучше меня: блуждает себе между деревьев, приманкой балуется, а толку от этого никакого, – он сдул локон с глаза и представил во всей красе свой интерес к Сережиной реакции. – Мне казалось, что верный пес должен следовать за хозяином, – мужчина протянул мысль задумчиво и отвел глаза к небу, будто бы, его действительно интересовал невинный вопрос. – А Ваши раны от того, что Позов послал Вас к другим должникам? Они, сдается мне, были куда менее сговорчивые, чем я. Однако брошенные обвинения и колкости не отпечатались в сознании Сережи. Его мысли остались на словах о графе Позове, а воспоминания вернулись к моменту подобия раскаяния Димы. – Я думаю, что Вам стоит выслушать меня, чтобы приблизиться к восприятию моего мира, приблизиться к пониманию моего поведения, – Позов касался локтя Сережи и аккуратно потягивал на себя. Матвиенко же ожидал очереди на пробный выстрел из ружья и лука, которые любезно предоставлял граф Косицын. Они готовились к охоте на поляне около усадьбы. – Игорь, молодец! – аплодировал Роман после выстрела Джабраилова по мишени. Сережа из солидарности поддержал знакомого хлопками. – Я уже выслушал Вас, Ваше Сиятельство. Мне не удастся понять Вас, как Вам не удастся понять меня. Это нормально, – с этими словами он обернулся к печальному взгляду Димы, от которого сразу же попятился назад, как от огня. Темные глаза нашли успокоение в лицезрении очередной попытки выстрела Игоря, но теперь из лука. – Наше увлекательное времяпрепровождение закончится, и я оставлю Ваш безэмоциональный мирок в тишине и спокойствии, – Сережа пожал плечами, будто сказанная фраза не ранила его, будто она ничего не значила, хотя он бы искренне хотел остаться. – Или Вы хотели подружиться? Увы, я лучше найду себе компанию в камне. Вырвав локоть, Сережа двинулся к Роману, а Дима остался позади, так и не решившись подойти к тому вновь. Все время, когда компания оставалась вместе, Матвиенко намеренно заполнял свою пустоту общением с Игорем, отвлекал внимание ружьями Романа, – он делал все, чтобы не видеть взглядов, которые бросал на него Дмитрий. Казалось, что расстройство не пряталось за его привычной маской, а выглядывало наружу. А, может быть, Сережа просто хотел видеть печаль и раскаяние в этом невероятно пристальном взгляде. – Найдите меня, когда надумаете что-то ответить. Не буду отвлекать Вас от мыслительного процесса, – фыркнул Стахович и умчался прочь. Сережа только и успел увидеть его спину, затерявшуюся среди деревьев. Осточертевшие мысли, оставившие его лишь на время охоты, снова связали его в свои колючие, ранящие путы. Сережа со злостью пнул камень, надеясь вышвырнуть образ Позова вместе с этим отчаянным движением. Однако это не спасало. Матвиенко взобрался на коня, ударил его ногами по бокам и помчался прочь, стараясь обогнать ход мыслей. Ветер обдувал лицо, развевал полы просторной черкески, которую Сережа отказывался надевать в знак протеста – это подарок Позова, а он не хочет больше иметь с ним ничего общего. Военный потерял свой ориентир. Звуки вокруг смешались в природную симфонию; такую ненавистную, когда хочется тишины. Со всех сторон: пронзительный собачий лай и вой, мелодичные и манящие приманки, крик охотников. Сережа выстрелил в воздух, вслушиваясь в этот резкий пугающий звук, пронзительный свист. Впереди послышалось испуганное ржание лошади, и Матвиенко быстро осознал свою ошибку. Животное, мирно цокающее по траве, рвануло вперед, когда пуля отскочила рикошетом от камня, чуть было не угодив в нее. На ней показался взволнованный Позов. – Дима, – крикнул напуганный Сережа, видя, как его лошадь бесконтрольно мчит вперед. – Тяни поводья! – кричал он против ветра, надеясь, что Позов возьмет все в свои руки. – Черт тебя дери, пожалуйста! Впереди показался обрыв, а внизу извилистая река, устрашающая каменистым берегом. Сережа хлестал лошадь, стараясь нагнать испуганное животное, отказывающееся слушаться наездника. Он мчался на пределе своих возможностей, стараясь обогнать даже время. Его сердце вырывалось из груди. Матвиенко не дышал, пока грубые кожаные поводья лошади не оказались плотно стиснуты у него в руке. Сережа потянул животное от обрыва, увлекая за своей. Военный вел ее дальше и дальше, пока они не оказались на лесной поляне в окружении спокойных деревьев. Он закрыл лицо руками, когда все было позади, и испуг выпустил его из сдавливающих оков. Сережа вдруг спрыгнул коня и громко крикнул: – Слезай, сейчас же! – на шее вздулись вены. Лес отозвался на крик продолжительным эхом. Он таращился на Диму, словно готов был наброситься. Дима, что был белее его привычных графских рубашек, послушно ступил на землю. На прямых ногах Сережа подошел к нему и крепко прижал к себе. Он чувствовал, как Позов трясется, как не контролирует свое тело и ватные ноги готовы прогнуться под его весом. Но Матвиенко держал, не позволяя упасть. Держал так крепко, что готов в объятии сломать ребра. – Выходит, что откровение про лошадь было правдой? – тихо прошептал Сережа с нервной улыбкой. – Меня не сажали на лошадь раньше, чем я успел научиться ходить и читать, – отвечал Дима его же словами, утыкаясь тому носом в плечо. Граф положил руки Сереже на спину, вовлекаясь в скромные взаимные объятия. – Но верховую езду я предпочитаю только в виде легкой прогулки по аллеям. – Мог бы сказать, что тебе для охоты понадобится экипаж, – отпустил шутку Сережа и, начав успокаиваться, отстранился от Димы. Он пробежался взглядом с ног до макушки, проверяя сохранность. Вновь Матвиенко поймал себя на мысли, что широкий охотничий костюм на Позове смотрится не хуже его утонченных и элегантных фраков. – Садись на мою, твоя слишком пугливая для начинающего наездника, – скомандовал он, подводя к мужчине свою лошадь. – Я бы предпочел провести дальнейший путь пешком, – серьезно ответил Дима, отходя на шаг от животного. – Я сяду с тобой, а твою мы поведем следом. Хочешь? – Сережа успокаивающе коснулся спины Димы и легонько толкнул обратно к лошади, когда тот ответил согласным молчанием. Позов забрался в седло, а Сережа, привязав узды к своей лошади, уселся сзади. Обхватив тело поперек, он подвинул Диму ближе к себе и следом вместе с ним взялся за поводья. Покачиваясь, они двинулись с места. – Спустимся к реке, – осведомил Сережа, зорким взглядом находя безопасный спуск. – Теперь у тебя нет возможности меня не выслушать, – кротко улыбнулся Дима, поворачивая голову к серьезному попутчику. – Я хочу внести в наш разговор толику ясности. Не буду настаивать, потому что ситуация сложилась в мою сторону. Я просто попрошу тебя: выслушай меня, пожалуйста. Матвиенко насупился. Взгляд его был устремлен лишь вперед, хотя он обманывал себя, если бы сказал, что не видит боковым зрением улыбки Димы. Пускай. Пускай он расскажет, что хочет. Пускай он откроется мне, чтобы донести свою правду. Не хочу бегать от его объяснений. Не сейчас, когда он чуть было не погиб по моей оплошности. – Говори, я слушаю. – У меня большая семья, Сереж, – очевидно из далека начал Дима. – В этом ничего удивительного, однако это сыграло большую роль для моего формирования. У меня есть братья, но была и сестра. Долгожданная девочка, рождение которой было крайне важным событием, – он тяжело сглотнул. Сережа, чувствуя его волнение, устроил ладонь поверх руки Димы. Матвиенко неловко выражал свою поддержку, но ему казалось, что от этого тому станет легче говорить. Сложно представить, открывал ли он эту историю кому-нибудь раньше. – Но она умерла. Родители отдалялись, игнорировали меня и братьев. Со временем мне показалось, что в их внимании я больше не нуждаюсь. Но до того момента каждый считал своим долгом попрекнуть меня в моих интересах, в моих эмоциях, в моих чувствах. Если Дима подходил к родителям с вопросом, его сажали за пианино, чтобы не мешал. Если Дима громко говорил, то его сажали за книги, чтобы молчал, – рассказывал Позов с режущим равнодушием. Сережа хмурился от спокойствия Димы. Ему снова хотелось, чтобы тот дал хоть намек на то, что он не холодный камень без души. – Я понял, – прервал Матвиенко, не в силах больше слушать это ледяное откровение. – Но это было в детстве. Сейчас ты живешь один. Никто не попрекнет тебя в том, что ты улыбаешься. – Есть ли смысл переучиваться, когда то, что было единожды, может повториться вновь? – спокойно вопрошал Дима, запуская руки в гриву лошади. – Мне было больно и обидно от этого, а теперь я попросту не чувствую потребности в эмоциях. Как и говорил тебе утром: они ранят глубже и больнее лезвия. Теперь я руководствуюсь только разумом и неплохо с этим справляюсь. – От душещипательной истории мне легче не стало, – Сережа остановился на каменистом берегу и соскочил с лошади. Он скользнул взглядом по Диме и сразу отвернулся к водной глади. – Я понял причины, возможно, приблизился к тому, чтобы не осуждать тебя, – Матвиенко зачерпнул воду руками и опрокинул на взмокшее лицо. Немного подождав, Дима задал вопрос: – Все еще считаешь, что лучше общаться с камнем? Сережа обернулся на пятках, оставаясь на корточках, и чуть было не уткнулся лицом в живот Димы, неожиданно подошедшему со спины. Он поднял глаза к нему и покачал головой, прежде чем собрался с мыслями: – Считаю, – Матвиенко облизал губу, на которой остались капли речной воды. – Он не скажет мне, что я виноват в том, что разбудил его эмоциональность. – Сереж, – вздохнул Дима, присаживаясь на корточки напротив. – Я не стану тебя этим попрекать. И, если говорить откровенно, то мне кажется, что ты что-то недоговариваешь, – костяшкой указательного пальца мужчина провел вслед за скатывающейся по щеке каплей. – Откровенность за откровенность. – Я не соглашался на такие условия, – буркнул Сережа под нос, опуская глаза вниз. Он отшатнулся от ненавязчивого касания и настороженно взглянул на мужчину. Матвиенко постарался говорить с равнодушием: – Недоговариваю? Попробуй угадать. Ты же читаешь людей, видишь их насквозь. Я ночью ни разу в «Игру в Правду» не победил. Так что, мне кажется, что тебе виднее, что я испытываю. И правда: что? Хотелось бы мне знать, почему я бегу от него, словно от уничтожающей стихии. Хотелось бы знать, почему его равнодушие зажигает во мне огонь раздражения. Я никогда не отличался спокойствием, но здесь все иначе. Наверное, я просто привык к эмоциональности Графа. – Едва ли я ошибусь, если скажу, что ты боишься, что я лишь играю четко отведенную мне роль. Моя закрытость не позволяет тебе чувствовать спокойствие. Твой печальный опыт с аристократией наверняка гложет твою душу. Боишься, что я все же ничем не отличаюсь от них, а значит могу вонзить нож в спину, – размышлял Дмитрий, поднимаясь на ноги. Сережа молча поджимал губы, справляясь с пониманием, что Позов угодил недалеко от правды. Сам он себе в этом бы никогда не признался, но истина из чужих уст приносила сомнения и боль. – Почему тебе так важно общение со мной? – резко оборвал Диму Сережа и устремил на него взгляд. На лице графа не отразилось ни замешательства, ни удивления – кто бы сомневался. Он только перевел спокойный взгляд на собеседника и едва приподнял угол губ. Ледяной, одинокий, статный. Он – гора. Манящая и величественная. – Я не могу отделаться от мысли, что ты сродни книге, которая меня увлекает, – прямо ответил Позов. – Я листаю страницы, а нахожу шифры и загадки. Мне нужно время, чтобы расшифровать их и получить сокровенное знание. Я гонюсь за содержимым, думая, что смогу научиться чему-то новому и важному. В той тайне, что ты бережно хранишь, будет урок для меня, – витиеватость объяснений пленила, как и поставленная, спокойная речь мужчины. Сережа отвернулся к реке и снова умылся, надеясь, что свежесть воды подарит ему холодность разума. Слова дурманили, как табак. Пьянили, как алкоголь. – Не стоило и рассчитывать, что ты ответишь в духе сдержанного военного, – Матвиенко поднялся на ноги и медленно направился в сторону лошадей. – У меня все просто, Дим. Ты для меня не книга и не загадка, хотя не спорю, что мне интересно узнавать, что стоит у тебя за спиной. Ты для меня не острое лезвие, ранящее и колющее. Ты просто человек, в котором я нахожу опровержение своих предрассудков. Что ж, мне даже будет не слишком сложно принять собственную неправоту, хоть я и упертый баран. – Я и не сдержанный военный, чтобы выражаться так, – Дима шагал следом, оповещая об этом размеренными шагами по камню. – Залезайте, граф Позов, – ухмыльнулся Сережа, указывая на лошадь. – Поедемте в усадьбу. Я уставший и голодный. – Спасибо, что выслушал меня, – Дмитрий заглянул в глаза и отпустил признательный поклон. – Я искренне надеюсь, что в будущем мы пожнем плоды беседы, и наше общение будет приносить радость и тебе, и мне. – Пожнем плоды, – хмыкнул Сережа дивному выражению. – Если ты будешь говорить такими словами, то я почувствую себя униженным твоим интеллектом.Антон
На мраморные ступени капали срывающиеся с одежды дождевые капли. Разводы грязи от тяжелых шагов оставались позади едва плетущегося Антона. Носком сапога он задевал края ступеней, едва удерживался на ногах и медленно продолжал свое унылое восхождение. – Антон Андреевич! – сзади восклицала женщина в нарядном фартуке. – Что же с Вами такое, о, ужас! Евгений, срочно несите плед! Антон Андреевич, я приготовлю Вам горячий чай. – Оставь, пустое, – дрожащим голосом возразил Антон. – Я лягу спать, не нужно суеты. – Да что же с Вами? – она торопливо взбежала по ступенькам, уже вооружившись теплым пледом – Евгений остался внизу, встречаясь с Антоном озабоченным родительским взглядом. Женщина набросила одеяло на трясущееся тело и прижала юношу, словно она пыталась скрыть от всего мира напуганного ребенка. – Миленький, кто же Вас так расстроил? – горничная гладила его мокрые кудри, а он глотал колющий ком в горле и непрошенные слезы. – Неудачный день, Дарья Васильевна, – Антон не шевелился, вспоминая о теплых материнских объятиях. – Мне нужно отдохнуть, а завтра все пройдет, – он старался убеждать себя в этом, хотя зияющая в душе рана и тянущее к земле разочарование лишали уверенности в следующем дне. Но Шастуну необходимо было оставаться сильным. Для мамы Майи он всегда таким был. Горничная отвела его к мягкой софе в просторном зале второго этажа. Она усадила Антона, продолжая держать его голову на своей груди, несмотря на серьезный разрыв в росте. Пухлые морщинистые руки мягко касались его мокрого лица, гладили спину и прижимали все крепче и крепче. – Больно видеть мне, как на Вашем лице больше нет той обворожительной улыбки. Вы огонек, Антон Андреевич, – она коснулась губами его макушки и неловко отстранилась, чтобы принять из рук Евгения поднос с чайным сервисом. Пар горячего напитка вздымался выше и выше. – Попейте, Вы весь дрожите. На улице уже несколько часов льет. Мы волновались за Вас. Попейте, – Дарья Васильевна протянула ему горячую чашку, украшенную рисунками нежных цветов. Антон нехотя качал головой, но не смог отказать женщине, что глядела на него с такой нежностью и заботой. – Спасибо Вам, – Антон выдавил из себя мученическую улыбку и глотнул чай, который разошелся теплом по всему телу. Он глядел в гладь этого душистого напитка, но мысленно возвращался к своей откровенной глупости. Ну как мне только пришло в голову поцеловать его? Конечно, он грамотно поступил по отношению ко мне. Сначала прямые намеки на интерес, потом вызов, а ведь он знал о моей азартности! Попов воспользовался моими слабостями, выставил меня истинным идиотом. Но он убежал… Я бы пустился за ним следом, если бы мои ноги слушались меня. Пришел бы к нему домой, лишь бы объясниться! Я решительно желал одного – впечатлить его. Мои эмоции, мое возбуждение сыграли злую шутку. В противном случае мне бы в голову не пришло ничего подобного! Или… Антон оторвал взгляд от напитка и вздрогнул. К чему ведут его мысли? Нет и нет. Он попросту играл по правилам Арсениям и выиграл, ведь непременно смог заинтересовать его. Тогда почему так больно? Почему так свербит и ноет в груди, а на шее будто бы камень, что утяжеляет его костлявое тело? Почему мысли раз за разом возвращаются к этому поцелую, и тело пронизывают не иглы сожаления, а жар? Почему перед глазами стоит мокрое лицо Арсения, по которому дорожками скатываются дождевые капли, попадая на его полуприкрытые губы? – Дарья Васильевна, а Вы часто не уверены в том, что чувствуете? – раньше он всегда советовался с матушкой. Она давала ему дельные советы, взращивала в нем благородство и отвагу, удовлетворяла его безмерное любопытство и любила, как самое ценное и важное, что есть в ее жизни. Горничная сделала глоток и отвела взгляд. В ее лице отразилась приобретенная с возрастом мудрость. Морщины стали ярче, а кожа светлее и дряхлее. Она отставила чашку, взяла руки Антона в свои и улыбнулась, оставляя предшествующую боль позади: – Разобраться в себе – самая сложная задача, когда вокруг тебя бурлит жизнь и каждый норовит навязать тебе свои взгляды. В ночи я не могла закрыть глаза, ведь думала и примеряла – на то было много причин. Но однажды мне не посчастливилось влюбиться, Антон Андреевич, влюбиться в друга графа Позова. Он часто гостил здесь, оставался на недели, всегда был вежлив и внимателен ко мне. Это отношение поселило во мне крупицу надежды на то, что я могу быть любима, могу быть любима им. Мне казалось, что жизнь закончится, когда он меня забудет. Я думала и переживала, а потом пришла к главной и ценной мысли: я влюбилась в его внимание, а не в человека, – женщина поглаживала ладони юноши и заглядывала в его глаза. – Но перед этим были бессонные ночи принятия своих мыслей. Нужно сделать выбор между слушать ли свое сердце или разум. – И что же лучше слушать? – Антон наклонил голову, внимая каждому слову. – А на этот вопрос должен каждый ответить сам. Я бы сказала, что сердце, а граф Позов – разум, – она пожала плечами. – Прислушайтесь к себе, Антон Андреевич. – Спасибо, – кротко ответил Антон, поднимаясь с места. – Мне действительно важно было слышать это. Шаркающей походкой Шастун добрался до своей комнаты и с облегчением выдохнул, когда затворил за собой дверь. Он бы лег спать, как обещал, но, растроганный вниманием горничной, Антон решил написать весточку маме. Переодевшись в сменную одежду и накинув на плечи одеяло, он зажег одинокую свечу и принялся выводить аккуратные буквы. Слова долго не приходили на ум, но вскоре его чувства и мысли приобрели письменную форму. Дорогая и любимая матушка, наконец выдалась минутка, чтобы написать Вам. Я в отпуске. Все сложилось ровно так, как я Вам и расписывал: меня принял граф Позов в Пятигорске. Воистину он Человек с большой буквы. Я непременно Вас с ним познакомлю, и будет здорово, если непосредственно здесь, на минеральных водах. Воздух и природа здесь чудесны; с окна у меня видно горы – не перестаю ими любоваться. Много юных дам, что ищут кавалеров. Признаться, это место меня влечет своей любовной атмосферой. Чувствую, что сердце мое ищет свою частичку, потому не удивляйтесь, если помимо графа Позова Вам придется знакомиться с моей избранницей. Вы давно говорили мне, что пора остепениться. Встречаются здесь и мерзавцы. Хотелось бы держаться от них подальше, дабы не портить свой отпуск, но они на редкость приставучи. Меня гнетет их внимание, но я стараюсь не поддаваться на провокации и не падать в грязь лицом – на удивление это оказалось задачей тяжелее, чем я предполагал. Сейчас я теряюсь, не представляя, делаю ли то, что должно или совершаю ошибку. Мне бы хотелось услышать Ваш совет, я в нем решительно нуждаюсь. Надеюсь, что Вы прибываете в добром здравии. Напишите мне ответную весточку о себе. Скоро мы встретимся: последнюю неделю отпуска я хочу провести у Вас. Признаться, я так скучаю, что на этих строчках сердце мое стремится вырваться наружу. Хочется почувствовать себя дома, а дом – это Ваши объятия.
С глубоким уважением и безмерной любовью,
Ваш сын Антон Андреевич Шастун
Дмитрий
Третий час по стеклу барабанил проливной дождь. Этот шум сочетался с треском поленьев в камине и шелестом страниц книги графа Позова. Порой об деревянную доску ударялись переставляемые Романом и Игорем шахматные фигуры. До чего умиротворенно было в кабинете. Очередная страница книги не оставила отпечатка в памяти Димы. Разочаровавшись в собственной концентрации, он устремил взгляд на пляшущий в камине огонь. Языки пламени не только согревали и окутывали уютом, но и завораживали внимание танцем на древесных поленьях. Они создавали таинственную игру света и тени. Чарующий запах древесины смешивался с аппетитным запахом с кухни, где готовился сытный ужин. – Выспался? – тихо поинтересовался Дима, не отрываясь от наслаждения пламенем. Он заслышал чужие шаги еще в коридоре. Теперь, когда Сережа присел на край дивана, не осталось и сомнения, что Позов действительно узнал его по походке. – По одиночке спать куда приятнее, – он тоже предпочел отдать свое внимание огню. – А ты не нашел места, где отдохнуть? Ты не спал ночью, а значит мне не нужно читать по глазам, чтобы быть уверенным в том, что ты устал. – Считай, что сейчас я оберегал твой сон, – Дима повернул голову к Сереже, который удивленно вскинул брови. – Это как же? – обернувшись к нему лицом, вопрошал Матвиенко. – Как минимум, я не нарушил его своим присутствием, – он улыбнулся и слегка потянулся. – Согласись, сберег? – Дима ухмылялся, наслаждаясь недоумением собеседника. Сережа еще не до конца проснулся, а потому не мог быстро проанализировать эту причинно-следственную связь. Мужчина потер щеку, располосованную не только ранами, но еще и складками после сна, запустил руку в волосы и прикрыл глаза. – Если следовать твоей логике, то ты прав. – Хм, – протянул Позов, разглядывая отразившееся на лице Сережи умиротворение. Он словно вобрал в себя весь уют кабинета, стал олицетворением этой атмосферы. На его лице гуляли оранжевые огни – свет от пламени в камине. – Все же ты не выспался. Чувствую свою вину в этом. – Мне нравится слово «чувствую», которое произносишь ты, – прямо сказал Сережа и приоткрыл один глаз, чтобы взглянуть в лицо Димы. – Возможно, вина – не то, что стоит чувствовать в этой ситуации, но в этом я разобраться, увы, не смогу. Меня разбудил запах, – в подтверждение словам живот громко заурчал. – Ужин скоро будет готов, – заверил Позов и вновь отвернулся к огню. Какое-то время он помолчал, слушая не только треск поленьев, но и тихое дыхание друга по правую руку. Диму разрывало от желания продолжить разговор: – Стахович уехал с клятвой, что привезет долг. Значит все было не зря. – Все и без этого было бы не зря, – своими словами Сережа заставил Диму испытать замешательство: что он имеет ввиду? – По крайней мере, мы и впрямь провели время так, что эта поездка мне запомнится в положительном ключе. Быть может, я бы хотел, чтобы некоторых моментов мы смогли избежать, но конечный результат этого времяпрепровождения оставил приятное послевкусие. Достаточно грациозно описал? – смеялся Матвиенко, поднимаясь с дивана. – А ты действительно прав: вот и ужин. Дима не слышал, как мажордом оповестил о готовности еды: его интересовали только откровения Сережи, вновь привнесшие во внешнее спокойствие нескрываемый интерес. Матвиенко вновь «перевернул страницу», показывая себя с другой, благодарной стороны, ранее спрятанной между апатией и злобой. Несмотря на все сложившиеся трудности и разногласия, он выудил положительные стороны. А ведь сначала Сережа был яростно против… Я надеялся, что его мнение изменится, но разве мог был быть в этом уверен? Реакция Сережи радует меня столь же сильно, что и отличный рассказ.***
– Ты уверен, что не хочешь остаться? – интересовался Рома, стоя в прихожей через несколько часов после сытного ужина. – Погода сегодня не для путешествий, а я тебе всегда рад. – Сергей не захочет остаться, – спокойно отвечал Дима, опираясь обеими руками на трость. – Экипаж подан. Ты можешь отправить его одного. – Нет, – сразу же возразил Позов, отворачиваясь к окну, за которым было темно и по-осеннему прохладно. – Я привык возвращать людей оттуда, откуда их взял. Лучше вы ко мне приезжайте. Скоро отправлю вам письмо с приглашением на бал. Роман засмеялся, глядя на друга с изумлением: – Ты устраиваешь бал? Вспомнил о дворянских обязанностях или на тебя так влияет общение с этим Сережей? – он улыбался и хлопал по плечу Диму. – Когда такое было, Поз… Я готов пожать этому мужчине руку и предложить кров! – Все дело в Софии. Сам я бы предпочел обойтись без празднеств, но она хочет посмотреть на наши традиции изнутри. Не буду отказывать ей в этом желании. Соберу только самых близких, – Дима пожал плечами. – Потому прошу тебя с ответным визитом. Ты знаешь, что я всегда рад твоей компании. – Хоть и перестал это показывать, – с дружеским укором бросил Рома и заключил Диму в крепкие объятия. – Я непременно буду. Ольга может приехать в обществе своих подруг… Позов быстро прервал предложение Ромы: – Пожалуй, я выразился не так четко: в компании самых близких. Мне приятна твоя забота о моем семейном положении, но я разберусь и без тебя в качестве свахи. – Скорее бы. На прощание они пожали друг другу руки. Дима спустился с веранды и неспешно, обходя грязь и лужи, добрался до поданного экипажа. Рядом с ноги на ногу переминался Сережа в одной тонкой и уже промокшей черкеске. – Все еще думаешь вернуться верхом? Я попросил для тебя лошадь, – он показал ладонью на строптивого жеребца, которого удалось выпросить у Ромы. – Такому наезднику как ты не престало ездить внутри, – иронично добавил Дима, натыкаясь на недовольный взгляд военного. Он открыл дверь внутрь экипажа, и Сережа без лишних слов забрался внутрь. – Чудодейственно влияет моя приятная компания? – с тем же сарказмом интересовался Позов, присаживаясь рядом. – Я счел, что смогу вытащить тебя верхом в другой раз, а сейчас нужно довольствоваться малым, – он тер замерзшие ладони друг об друга и, прикладывая их к губам, выдыхал на них. – К тому же, вдруг в экипаже тебя тоже придется спасти от падения, – с ухмылкой Сережа поддержал настроение сложившейся беседы. – Если только от падения на соседнее место. Они отправились в Пятигорск. По крыше стучал едва успокоившийся дождь. По размытым дорогам экипаж качался из стороны в сторону в неторопливом укачивающем ритме. Темнота за окном лишала единственной радости Сережу. Тот больше не мог наслаждаться бескрайними просторами, а уставшие глаза время от времени слипались. Мужчина качался, согласно движениям кареты, и уже скоро приложился щекой к плечу Димы. Погрузившись в беспокойный сон, он нашел удобную подушку под голову и теперь сопел на ухо Позову. Граф прислушался к своим ощущениям – не каждый день он позволяет такую близость и некую интимность. Но он смог закрыть глаза, забыв об опасениях. Его рука легла на плечо Сережи и придвинула его ближе к себе, в аккуратное объятие, от которому каждому должно было стать теплее и уютнее. Дождь смешивался с ветром и шелестом листьев. Вместе они становились природным хором, который потягивал приятную колыбельную.Арсений
Пот градом срывался с взмокшего и раскрасневшегося лица. Арсений утыкался в подушку носом, закусывал в зубах ткань и трясся. Его беспрестанно знобило несколько часов. Он без конца проваливался в беспокойный сон, где яркие картины воспоминаний выворачивали его измученную душу. Ему хотелось ухватиться за реальность, но мука лихорадки только усугубляла состояние. Арсений завыл, протяжно и болезненно, когда руки и ноги свела судорога. Он распахнул раскрасневшиеся глаза и уставился на потолок, освещенный одинокой свечой. На мокрой шее вздулись вены. Попов открыл рот и жадно глотал спертый воздух. – Арсюша, – шептал нежный мужской голос, знакомый до боли, которой и без того хватало. – Я здесь, ты не один, – с этими словами разгоряченного лба коснулась влажная холодная тряпка. – Ты лишь кошмар, – сорвалось с трясущихся губ Арсения. Он пытался сфокусироваться на мужчине, но тот оставался лишь смазанным пятном. – Я надеялся, что у тебя обо мне сны другого характера. Или кошмар то, что мы расстались? – мужчина гладил прилипшие ко лбу волосы, разбирал колтуны и поглаживал горячие щеки, покрытые щетиной. – Уходи, – молил Арсений, дрожа под плотным одеялом. – Уходи, уходи, уходи, я молю, – он шептал это, словно молитву, которая может принести ему спасение. Попов крутил головой из стороны в сторону, надеясь, что сможет изгнать незваного гостя. – Я надеялся на более теплый прием, но что взять с того, кто медленно умирает? – силуэт разорвал касание, но поднял безвольное тело Арсения за ворот рубахи. – Попей-ка, Арс, тебе нужно много пить. Теплый ягодный напиток потек по губам, наполнил полости рта и разлился теплом по горящему телу. Вскоре Арсений закашлялся, не поспевая за напором вливаемого морса. – Какой ты неаккуратный. Не переживай, сейчас я все исправлю, – Арсений вновь упал на постель, а над ним угрожающе навис мужчина. Он казался все ближе и ближе. От беспомощности Попов забыл, как дышать, а еще более крупная дрожь пробрала его тело. Сил не было на то, чтобы молить о помощи вслух. Он лишь безмолвно шевелил губами. Глаза наполнялись слезами. – Зачем же ты так поступил со мной, Арсений? – голос доходил искаженным, уродливым, привычная нежность пропала. – Мы были так влюблены… – Прости, – только и мог выдавить из себя Арсений, задыхаясь. Постепенно Арсений погрузился во тьму, которая стала мостом к растревоженным воспоминаниям.Кадетское училище,
За восемь лет до событий в Пятигорске
Кадеты спали на соседних кроватях, тихим храпом оповещая о своем умиротворении. Глубокая ночь с мнимым одиночеством была для Арсения спасением. Он потерял спокойствие и отдых и страдал от бессонницы несколько недель подряд. Все его планы перечеркнуло судьбоносное письмо отца, которое в порыве ярости было разорвано и сожжено. Жаль, что так нельзя сделать с воспоминаниями. Жаль, что нельзя вырезать сердце, чтобы не было больно. Ближе к утру к нему в кровать пробрался Антон. Он навис над Арсением, внимательно заглядывая в его пустой взгляд – тот всегда смотрел куда-то вперед, предпочитая не видеть ничего вокруг. – Попытаю удачу еще раз. Скажи мне, что тебя так тревожит, Арсюш, – нежным голоском интересовался Захарьин, пока губы его блуждали по лицу Попова. Он касался его подбородка, носа, губ; горячо и влажно, но Арсений не отвечал. – Сколько можно молчать? – наконец взорвался Антон, адресовав юноше звонкую пощечину. Удар вернул Арсения в жестокую реальность. Апатия вытиснилась гневом. Он схватил Антона за запястье, резко потянул и подмял под себя, не церемонясь и не растрачиваясь на ласки. Ладонью Попов грубо стиснул рот, зная, что тот привлечет внимание сокурсников. – Молчи и иди за мной, – прохрипел Арсений. Голос его изменился до неузнаваемости с того момента, когда он говорил последний раз. Вернее, Попов кричал, не находя в себе силы, чтобы успокоиться. – Понял меня? – злостно выплюнул он и дождался понятливого кивка. Не собираясь отпускать Антона, Арсений дернул его за руку и поставил на ноги. Он тянул его за собой, не оборачиваясь – у Захарьина было слишком испуганное и взволнованное лицо, чтобы не испытать уничтожающего сочувствия. Не сейчас, не время. Вдвоем они прошли на задний двор, где началась их история. Только тогда Арсений отпустил плотно сжатое запястье и прижал Антона к колонне. – Хочешь узнать, что происходит? – елейно проговорил юноша, сжимая плечи Захарьина. – На зимних каникулах меня забирают домой, Антон. Меня сватают с хорошенькой девушкой. Отец договорился. Я буду хорошей партией для нее. В нашем браке не будет места тебе, – слова были резкие и четкие, как черты похудевшего Арсения. Каждое новое предложение сильнее резало его истощенное тело, пронизывало болью, уничтожало. – Что? – вымолвил Антон, ежась от холода в зимней ночи. Для побега в одном ночном костюме было слишком холодно. – Подожди, Арсюш… – Нечего ждать, – оборвал его Попов. – Все решено. – Да какая разница, что тебе сказал отец? – холодные руки Захарьина коснулись щек Арсения. – Все это не важно… Но Попов лишь скептично хмыкнул и болезненно улыбнулся. В глазах могла бы отразиться жестокость, которую взрастил в нем отец, могла бы отразиться ненависть, которую воспитал в нем этот тиран. – Это важно, Антон, – Арсений толкнул возлюбленного, и тот оказался в снегу. Он тут же повернулся на пятках и отправился к казармам, чтобы не дать себе слабины. Попов предпочел не слышать крика и слез. Он вырвал сердце собственноручно и заполнил дыру грязным льдом, в надежде, что от этого ему станет легче.Легче не стало.
Кадетское училище,
Через три дня после ночных событий
Арсений пожинал плоды решения. Он расплачивался за страх, который не позволил ему пойти против отца. Его спокойную и счастливую жизнь, найденную в отдалении от дома, найденную в лучистом юноше, должны были казнить. Антон Захарьин – его палач. В тусклом свете сумерек, когда небеса покрывались пеленой мрачных облаков, Арсений стоял перед строгим взглядом своих начальников и сокурсников. Его грудь вздымалась от страха и обиды, а сердце, даже холодное и израненное, билось сильнее, словно хотело улизнуть от этого мучительного испытания. Руки саднило от грубой веревки, которая натирала его запястья. Он тянулся за ружьем, к которому был привязан. Мгновение отделяло его от того, чтобы пройтись между двух шеренг кадет, вооруженных толстыми прутьями. Арсений поднял загнанный взгляд на кадет, с которыми он проучился все это время. От их сожаления и жалости стало тошно, а Антон, стоящий в начале шеренги, улыбался так ярко, словно победитель, что Попов почувствовал, как его бьют, еще не начав идти. – За систематические нарушения военного устава кадет Арсений Сергеевич Попов приговаривается к наказанию – «гоняние шпицрутен». Было установлено, что кадета необходимо провести сквозь весь полк двенадцать. Приступай! – скомандовал начальник, и Арсений потянулся за ружьем своего «поводыря». Первый удар заставил вздрогнуть. Ноги подкосились, но Арсений обещал себе вытерпеть и не упасть. Палки достигали спины со звучным свистом, глухо ударялись и вздымались вверх, аккомпанируемые шипением Попова. Он закусывал губу до боли, лишь бы не проронить лишнего звука, лишь бы не доставить кому-то удовольствие. Пускай каждый видит, что он силен, что ему не нужна жалость и сожаление. Уверенность в себе исчезала с каждым проходом. Разорванная военная рубашка впитала в себя кровь с рассеченной спины. Ноги Арсения дрожали и едва переставлялись. Он изгибался от каждого удара, надеясь, что сможет избежать пронизывающую все тело боль. По лицу бесконтрольно текли слезы, которые Арсений прятал в вытянутых руках. Каждому шлепку сопутствовал измученный стон. На спине не осталось места, где не было бы покраснений и крови. «Прошу, хватит!» – молил Арсений про себя, хотя засохшие губы двигались в соответствии его словам. Он поднял голову, чтобы найти успокоение в людях, направить им взгляд с просьбой о помощи, но град ударов продолжался. Злорадная улыбка Антона преследовала его везде: юноша, сдавший Арсения начальству, упивался болью Попова. – Ты сам до этого довел! – кричал Захарьин оглушающе.***
Арсений проснулся, когда его слезы смешались с потом, а фантомная боль пронизывала спину. Он всегда спал на животе и теперь, страдая от очередного кошмара, уткнулся во взмокшую подушку. Может ли она унять его боль? Подушка могла лишь впитать его слезы.